Глава 15

        В один из обычных октябрьских дней пошел дождь,  и Берестову даже пришлось зажечь свет в приемной. Раннее сырое и слегка туманное утро напомнило о том, что осень стала не просто золотой, а уже очень поздней и потерявшей почти последнюю свою листву. Мрачные темные тучи, цеплявшиеся за шпили соборов, унылой и нескончаемой чередой, никуда не торопясь, ползли над Дворцовой площадью. И только небольшая группа экскурсантов – человек двадцать – терпеливо переминаясь под зонтами с ноги на ногу, слушала экскурсовода, вдохновлено размахивающего обеими руками.

     «Колхозники», — невесело подумал Берестов безо всякой иронии, зная, что только эта категория тружеников может позволить себе отпуск в дождливые осенние дни накануне зимы. Студенты и школьники уже сидели в классах и аудиториях, и только передовики сельского хозяйства, отпраздновав «День урожая», устремились по заслуженным путевкам в санатории и интересные своими музеями города…

 

Звонок городского телефона вывел его из состояния раздумий. Вадим снял трубку, одновременно включая настольную лампу и пододвигая к себе блокнот с отрывными листами – эта привычка уже вошла в жизнь.

Медлительный женский голос с сомнением произнес:

— Это ты?

— Это я, — Вадим постучал ручкой по столу, ожидая продолжения, — а вы кто?

— Не узнаешь? — вкрадчиво продолжила незнакомка.

— Нет, не узнаю.

— Это я, Максим! Что, не помнишь?

— Но я не Максим.

— Это номер телефона…, — незнакомка назвала, к удивлению Вадима, номер телефона приемной.

Берестов знал только одного человека с таким именем в штабе округа и уже начал догадываться о ком идет речь. Осталось только узнать, что надо девушке.

— Правильно, — подтвердил он номер, — но сейчас этот телефон находится в другом месте.

— Вот как, — в голосе послышалось огорчение, — а вы знаете Максима? Какой у него сейчас номер?

После секундного раздумья Вадим ответил, что не знает такого человека, но девушка произнесла просительным тоном:

— Не кладите, пожалуйста, трубку. Вы не могли бы со мной встретиться? Это очень важно! Ну, пожалуйста!

В обеденный перерыв Берестов встретился с незнакомкой, оказавшейся невысокой, скромно одетой брюнеткой, лет на пять старше его. Они прошлись по скверу у Исаакиевского собора и девушка, назвавшаяся Леной, поведала о том, как она хочет найти Максима, который перестал ей звонить месяц назад. Она испытующе смотрела в лицо Вадима и просила найти высокого лысоватого капитана, который вдруг потерялся.

Лена работала совсем недалеко – на Васильевском острове в магазине с романтическим названием «Березка». Во всей стране магазины с изысканными иностранными товарами, где можно было приобрести все – от французских духов до японской техники – назывались именно так. В этих магазинах никогда не было очередей, потому – что товар приобретался на валюту или на  фантики, называемые чеками или бонами, которыми государство расплачивалось с моряками, вернувшимися из далеких морских походов  и со специалистами, работавшими за границей.

Девушка не только дружила с веселым заботливым капитаном, но и помогала ему в обмене рублей на эти самые чеки, и в покупке некоторых товаров. В некоторых случаях она даже делала Максиму  небольшие подарки. Нет, он ничего ей не должен и она не имеет из-за него долгов, но просто  не понимает – почему он исчез, может, уехал в командировку. Она только знает, что капитан служит в каком-то важном отделе, у него много дел. Но  очень хочет с ним встретиться. Она попросила Вадима помочь ей узнать о Максиме, дать его новый телефон.

Берестов пообещал все узнать, сказал, что штаб очень большой и уходил после этой встречи с противоречивыми чувствами, справедливо полагая, что он все сделал правильно,  не дав телефон Золотова. И в то же время ему в чем-то было жаль продрогшую спокойную девушку с честными серыми глазами. Сказать ей, что он знает ее знакомого? Похоже, что она не притворяется и не врет. Но имеет – ли он право говорить об этом не зная, по какой причине прекратились встречи этой пары? Что за всем этим стоит? 

Он не рассказал капитану Золотову о том, что встречался с его знакомой и видел ее. И в то же время  этот случай нельзя было замалчивать вообще. Надо было что-то решать: ведь Лена могла легко выйти на контакт не только с ним, но и еще с кем-то из штаба. Кто откажет молодой симпатичной девушке ответить на простой вопрос: не знает – ли собеседник высокого, полноватого капитана с вечной улыбкой, румяными щеками, лысоватого – с остатками светлых волос?

Всеми этими сомнениями Вадим был озадачен весь вечер, и жена обратила внимание на его угрюмость и молчаливость.  

— Что-то случилось, Вадим?

— Нет, ничего.

— Дел много, — по-своему решила жена.

— Хватает, Юля.

— Каждый день встаешь по темноте, возвращаешься по темноте… Не жалеешь, что из полка ушел?

— Нет, в армии все надо посмотреть. Не только учебку, но и войска, штабную службу узнать… Юля, шеф обещал скоро квартиру, меньше времени придется добираться.

— Хорошо. Только мне работу придется менять, привыкла уже работать в Шувалово.

— И в Ленинграде найдешь что-нибудь по душе.

— И Люду в другой детский сад надо определить, да? — Юля кивнула на детскую кроватку.

Дочь неделю назад снова привезли родителям, и сейчас она мирно улыбалась во сне, лежа на правом боку и тихо посапывая.

— Конечно, обязательно придумаем.

— В городе попасть в детский сад? — искренне удивилась жена.

— Да, и к тому же поближе к дому, — заверил Вадим, чтобы закончить этот разговор, — пойду, подышу. 

И  только на балконе, вдыхая сырой воздух от мокрых сосен, он, наконец, решил, что надо делать.

Утром Берестов зашел в приемную Командующего, обменялся с Золотовым несколькими фразами о плане на день, погоде и необходимых телефонах и в конце, как о чем-то обычном, сказал:

— Максим Владимирович! Вчера мне позвонила по городскому какая-то женщина,  и спрашивала Вас.

— А как она назвалась? — Золотов закрыл папку с бумагами и внимательно посмотрел на Вадима. Улыбка исчезла с лица, он посмотрел на закрытую дверь, как бы проверяя – нет ли свидетелей этого диалога.

— Никак не назвалась, сказала, что работает на Васильевском, и Вы ее хорошо знаете.

— Вот дела! — Золотов вскочил с места и всплеснул руками. — Какая наглость! Вот так всегда! Кому-то сделаешь добро, чем-то поможешь, а потом находятся люди, которые считают, что ты обязан им служить золотой рыбкой всю жизнь! — У меня, действительно, раньше был городской номер Вашей приемной, но сейчас я его поменял – надоели проходимцы… Кстати, — он подошел к Вадиму вплотную и заглянул в его глаза, — вы дали ей мой новый номер?

— Нет, конечно. Откуда я знаю, кто она? Если надо, вы сами ей позвоните и скажете новый номер.

— Правильно. Молодец, Вадим, — он хлопнул по плечу и потер лоб, — я припоминаю, что это какая-то просительница, которая требует от Командующего что-то такое, что не сходится с законами. Она давно уже обрывала телефоны своими глупыми речами… Поэтому и телефон поменял. Если позвонит еще раз, скажите ей, что я уже здесь не служу и уехал… в группу войск за границу. Договорились?

— Хорошо, Максим Владимирович.

— Вот и чудесно, — Золотов обнял Вадима, увлекая его к выходу, — если что-то подобное еще произойдет – сообщите мне, пожалуйста. И что непонятно, спрашивайте. Я всегда помогу, заходите, Вадим.

Лена позвонила через два дня и Берестов, преодолевая гадкое чувство собственной лжи, убедительно рассказал, что ее знакомого капитана в штабе давно нет – он уехал далеко и надолго.

После этого телефонного разговора девушка больше не звонила.         

 

… Началась подготовка к параду, и в эту пору  Вадим  сильно недосыпал, потому что рабочий день существенно удлинился. И даже, несмотря на то, что тренировки проводились не каждый день.

 В такие дни вечером он приезжал домой, наскоро ужинал и вскоре, уже по темноте, покидал Серово, доезжая до одной из частей дивизии. Отсюда, из артиллерийского полка, два дивизиона участвовали в параде и в составе колонны – на командно-штабном ГАЗ-66 – Берестов доезжал снова до Ленинграда.

Колонна, охраняемая регулировщиками, медленно проходила Парголово, Озерки, Светлановскую площадь, поворачивала к Черной Речке, и осторожно извиваясь, двигалась по черному, блестящему от мелкого моросящего дождя, асфальту. Ночные автомобили жались к обочинам и выскакивали на пешеходные дорожки, пропуская вереницу самоходных орудий, угрюмо гудящих мощными двигателями и затемняющих сизыми выхлопами и без того тусклый свет фонарей.

 Задача была одна – прийти на тренировку вовремя, но скорость марша была рассчитана так, чтобы не вызывать ненужных заторов в городе. Колонне нельзя было войти в город  ни раньше, когда заканчивается час «пик», ни позже, когда другая часть – из Луги, тоже должна занять свое место точно за ними. И Лужские дивизионы не могли ни одной лишней минуты оставаться на оживленной трассе, ожидая опоздавшую колонну – ведь за ними тоже занимали свои места установки «Град».

Расчеты были составлены очень скрупулезно и точно, железной рукой оперативного управления штаба округа по городу проводись несколько колонн с техникой – туда и обратно в свои части, и не одну ночь. Да и забота о сохранности мостов тоже дорогого стоила.

Вадим, попадая, наконец, на Дворцовую, шел в приемную и ожидал начала – в запасе часто оставалось час – полтора. В это ночное время, когда не было сильной нагрузки на линиях, он выходил по дальней связи через Москву и Киев на домашний телефон родителей и коротко говорил с ними, сожалея лишь о том, что дочь уже спит. Голоса проходили большой путь, через четыре промежуточные станции, слышимость была слабовата, но все равно слова можно было разобрать. Коротко поговорив, Берестов проверял оставшееся время,  подходил к окну и наблюдал за движением армейских колонн. В это время на площади шли приготовления: раздавались зычные команды, перестраивались парадные коробки, у здания штаба ВВС округа устанавливались мощные прожектора. Так оживленно здесь бывало только в эту осеннюю пору при подготовке парада. В сумраке вспыхивали огоньки сигарет, раздавался быстро стихающий смех. Ожидать самого прохождения перед трибуной бойцам приходилось долго и они, как могли, коротали это время, но уйти с мест построения на площади и с прилегающих улиц они не могли.  

 

В одну из таких ночей Берестов выключил свет, и все происходящее на площади стало видно намного лучше. Он посмотрел в сторону арки, ожидая генеральскую машину, но для приезда было еще рано и «Волга» еще не пришла. Между тем у трибуны становилось все многолюднее – подходили командиры частей, офицеры из управления комендатуры гарнизона, милицейские чины. Гражданских наблюдателей не было, к этому часу все они остались за кордоном оцепления.

Вадим вспомнил, как начиналось строительство этого большого сооружения. Сначала на площади появилась одна единственная конструкция, и как только автокран выгрузил ее с большегрузной платформы, вместе со строителями – монтажниками здесь появился милиционер. Он спокойно ходил рядом, наблюдая за работой. На площадь въезжали другие автомобили, гудел кран, звенел металл, скрипели стяжные троса и огромные болты, сверкали огни сварки. Трибуна постепенно приобретала свои будущие очертания, и оказалось, что дело это совсем непростое – монтаж шел около десяти дней. Ночью уезжали машины, покидали строительную площадку монтажники, сварщики, плотники, и оставался только один, а потом – когда трибуна стала большой – два милиционера. И в любую погоду этот пост оставался самым важным, и, пожалуй, был в Ленинграде постом номер один.

Берестов догадывался, почему такое внимание уделялось  трибуне, и предполагал, что дело здесь совсем не в массе металлолома, охраняемого от ретивых пионеров, но в эти дни внезапно получил подтверждение своему предположению.   

В один из обеденных перерывов Вадим вышел на площадь и подошел к дежурившему милиционеру, медленно прохаживающемуся рядом с конструкциями. Завидев офицера, тот козырнул и вопросительно посмотрел на подошедшего.

— Здравствуйте! Я вот давно наблюдаю за строительством, в штабе служу. Смотрю, трибуна начала охраняться даже с того момента, как здесь разгрузили первую конструкцию. С чем это связано? Ведь никто ее отсюда уже не увезет.

— Правильно, не увезет… Пока парад и демонстрация не пройдут.

— А охрана?

— Я смотрю по эмблемам, вы – танкист. А сапер бы, пожалуй, догадался.

— Вопросы безопасности?

— Да, — кивнул сержант, — представляете, что после сборки конструкции здесь уже ничего не обнаружить. Кругом один металл и доски, попробуй отыщи среди них мину.

— Неужели такое может быть?

— Может или не может, но лучше знать наверняка, что здесь ничего постороннего  нет.

Тогда Вадим возвращался в штаб, размышляя о том, может ли быть в наше время какой-либо террористический акт. Размышлял и не мог поверить в то, что такое вообще возможно среди нашего народа, воспринимающего все только единодушно и вдохновенно.  Казалось, судя по хронике новостей и бодрых рапортов, что какой-то внутренней враждебной силы в природе вообще не существует…

 

С улицы Халтурина показался желтый свет фары, который медленно двигался к левому краю трибуны, блеснули лакированные борта трибуны – машина могла принадлежать только Загудину, и Берестов торопливо надел шинель.

Генерал уже стоял на трибуне, рядом – заместитель военного коменданта города, несколько офицеров комендатуры и начальник одного из военных училищ города.

— А, Берестов! Открывайте альбом! — в полумраке присмотрелся к своим часам. — Готовы? — Повернулся к заму коменданта. — Через десять минут начинаем. 

В назначенное время ярким светом вспыхнули четыре прожектора киностудии «Ленфильм», установленные возле штаба ВВС, и вся площадь залилась синим сказочным светом театрального действа, пробивающим легкую воздушную пелену тумана. Четко печатая шаг, прошли линейные, грянули барабаны, и мимо трибуны прошла коробка суворовцев. Площадь пришла в движение, наполнилась грохотом сапог и зычными командами, задрожали воздух и брусчатка, пар из сотен легких полетел над шагающими войсками. На трибуне зажегся фонарь, и яркое пятно упало на метровый отрезок деревянного лакированного бруса.

Прожектора светили в спину шагающим колоннам, хорошо освещали Александрийский столп и трибуну, между которыми и проходили колонны, быстро сменяя друг друга.

Загудин всматривался в проходящие колонны, слушал короткие комментарии заместителя военного коменданта, называющего принадлежность войск и быстро бросал    реплики Берестову:

— Вторая шеренга – нет равнения! Пятая шеренга – не в ногу! Кто это? Полный разнобой! Горох, черт побери! Куда убежали знаменщики? А это кто? В трех первых шеренгах вообще плохо!..

Берестов быстро листал альбом, благо схема была нарисована в порядке прохождения, торопливо проставлял минусы, старясь не пропустить ни одной фразы генерала. Но иногда Загудин так увлекался, что на одну коробку у него уходила уйма нелестных эпитетов, а о другой говорил лишь одним – двумя словами, и было совершенно непонятно – к кому относились эти слова. В таких случаях Вадим просто ставил минусы наугад – напротив любых шеренг – и подходил ближе к заместителю коменданта, стараясь вообще не потерять нить – названия частей и училищ сыпались как из рога изобилия.

Стихали звуки оркестра, и командный состав выстраивался перед трибуной, где Загудин брал альбом с пометками и проводил разбор прохождения. Он всматривался в жирные и двойные минусы, хмурил брови и терпеливо объяснял – чего именно он хочет от военных людей на площади.

Второе прохождение и разбор, третье прохождение и разбор…

И только после четвертого прохождения колонн взрывались гулом  двигатели мощных машин, и по площади, утопающей в сизом дыму, проходила техника, сопровождаемая слабым дребезжанием стекол Зимнего, слышимым лишь только на трибуне. Бронетранспортеры и тягачи с орудиями, самоходные установки и зенитные комплексы уходили дальше к назначенным маршрутам по проспектам и  мостам, чтобы ранним утром вернуться в свои части.

Вскоре Берестов потерял счет всем тренировкам и привычно жил этим ночным ритмом, пока, наконец, не прошла генеральная репетиция и тренировки завершились. 

 

За неделю до парада Золотов вручил Вадиму пачку пропусков: на генерала, его семью, на самого Берестова  – служебный и один пустой – на трибуну  «Б».   

На лицевой стороне служебного пропуска, выше фамилии стоял фиолетовый штамп «Всюду», на обороте – «Октябрьский подъезд». 

— Что за подъезд, Максим Владимирович, для чего?

Золотов усмехнулся и,  подведя Вадима к окну, указал на левую сторону Зимнего дворца.

— Не лето, все-таки, Вадим. Будем заходить в подъезд греться. Туда всех с трибун не пускают, поэтому и штамп. Да, кстати, — он поднял вверх указательный палец, — Егор Михайлович знает, а вот Татьяна Федоровне передайте на всякий случай, что за сорок минут до начала парада не трибуны уже не пустят. Да и водителю «Волги» подскажите – ближе Зимней канавки машину не пропустят, а дальше – пешком. Пусть рассчитает время выезда.

— Понятно, — Берестов повертел в руках картонные прямоугольники и стал раздумывать, что делать с пропуском на трибуну «Б».

По всему выходило, что сюда он может вписать фамилию своей жены и взять семейство с собой на парад. Этой радостной новостью Вадим и поспешил поделиться по  приезду  домой.

Но, к его удивлению, Юля не поддержала такого энтузиазма, а рассудила по-другому.

— Вадим, ведь этот день для тебя будет работой, если генерал командует парадом. Ты всегда можешь понадобиться. И придется мне в массе народа целый день добираться с Людой на руках, туда и обратно. Да еще и не исключено, что половина этого времени ребенок будет на руках. Представляешь, какая это будет поездка?

— Пожалуй, правильно. Жаль, интересный парад будет.

— Посмотрим в другой раз, в мае.

— Там парада может и не быть, только демонстрация.

— Ничего, тоже интересно, да и погода будет совсем другая.

— Ладно, но что делать с пропуском?

— Ты ведь туда фамилии еще не вписал?

— Нет.

— Ну вот, и отдадим его тому, кто в этот день не будет стоять в наряде.

После поисков кандидатуры оказалось, что свободен от наряда лейтенант Сережа Фомин – бывший сослуживец по учебной роте. Он то и оказался, к своему великому удивлению, 7 ноября на трибуне «Б» Дворцовой площади. И потом долго показывал свое фото на фоне проходящих войск всему танковому полку.

Наступил праздничный день и уже задолго до наступления рассвета вокруг площади стояли войска и техника, а мосты, проспекты, улицы и переулки, ведущие к центру, были надежно перекрыты усиленными нарядами милиции. Милиционеры тщательно прочесывали все окрестности вокруг Дворцовой, проверяли – есть ли пропуска у самых хитрых, оставшихся в районе Зимнего с вечера,  – и без лишних разговоров препровождали таких далеко за пределы кордонов.

Медленно тянулось время, заполненное разными делами, утренний холодок свежими струйками пробегал между людьми и машинами.

Загудин быстрым шагом пришел на улицу Халтурина, где Берестов уже стоял возле открытой «Чайки», поздоровался и проверил связь.

Последние полчаса, до того как машина тронулась с места, казались самыми утомительными. Но они все-таки прошли, и вскоре все началось. Над площадью, усиленный динамиками, зазвучал доклад Загудина: «Товарищ генерал-полковник! Войска ордена Ленина Ленинградского военного округа для парада в ознаменование пятьдесят седьмой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции построены. Командующий парадом генерал-лейтенант Загудин».

А вскоре, после приветствия войск и короткой речи Командующего, по площади  пошли войска и техника. Пошли так, как и наблюдал Берестов несколько ночей октября на тренировках. Разница была лишь в том, что сейчас не светили прожектора «Ленфильма», шеренги освещал серый пасмурный день. Но и при этом слабом свете дня все выглядело намного лучше, мимо трибуны проходили бодрые лица уверенных в себе людей, без всяких следов усталости, внушающие силу и доверие.

Когда площадь, в исключительном равнении, покидала последняя группа машин, Берестов, стоявший на трибуне «А», заметил, как Загудин слегка улыбнулся и вздохнул полной грудью, а Командующий крепко пожал руку генералу. Со всех сторон к Загудину также потянулись руки партийных руководителей из Смольного. Этим поздравлениями и оживленными репликами они заполняли небольшую паузу, которая сейчас наступила. Площадь на несколько минут опустела, звуки оркестра стихли, удалялся гул военных машин.

После парада началась демонстрация, и Вадим понял одно: на сегодня генералу он  уже не понадобится. Поэтому посмотрел только на прохождение первых двух колонн демонстрантов с яркими флагами и десятками шаров, потом  спустился с трибуны.

Здесь была совсем другая обстановка, скрытая массивным сооружением от площади. Стояли торговые палатки с разнообразным дефицитом: чешское пиво, салями, кофе, кока-кола, разные бутерброды, шоколад, индийский чай… Рядом демократично закусывали разные люди: молодые комсомольские вожаки, седые академики, толстые детки, пухленькие тетки, офицеры, Герои Советского Союза и Герои Социалистического Труда. Они спокойно пили напитки из бумажных стаканчиков за несколькими высокими столиками, выпуская клубы пара. Несколько школьников зябко ежились и терли уши. Вокруг трибуны стояло надежное оцепление.

Серые тучи, роняя мелкий незаметный снежок, понуро проплывали над площадью, откуда раздавались звуки оркестров, крики «Ура» и здравницы из громкоговорителей. Яркие шары взмывали ввысь, украшая пасмурную акварель праздничного дня.

Берестов вспомнил о своем штампе на пропуске, затем, скорее из любопытства, чем из необходимости, поднялся на крыльцо Октябрьского подъезда и потянул за  бронзовую ручку дверь на себя.  За дверью его встретили не швейцар, не смотритель музея и не милиционеры, а два лейтенанта КГБ, которые взглянули на пропуск и привычно козырнули.

На небольшом пятачке перед мраморной лестницей, как оказалось, было достаточно народа, многие лица были знакомы по фотографиям в газетах и телевизионным  новостям. Люди сидели за столами или просто стояли возле стоек, беседовали, объединившись в кружки по три – пять человек. Здесь тоже работал буфет, но столы и так были накрыты, а ассортимент отличался от палаток за трибунами. Стояли рюмки под коньяк, бокалы под вино, бутерброды с икрой, семгой, севрюгой, бужениной, вазы с фруктами, оливки, ломтики засахаренных лимонов, дюжина бутылок с минеральной водой разной географии, плитки шоколада, коробки с конфетами, живые цветы.

Праздник революции отмечался коллегами и друзьями. Кто-то заказывал официанткам спиртное, сидя за столиками, кто-то – поскромнее – подходил к буфетной стойке и уже оттуда осторожно нес рюмки и стаканы. Большинство собравшегося народа чувствовало себя свободно, раскованно и по-хозяйски. Но Вадим, попав сюда, поначалу ощутил себя не в своей тарелке. Он осмотрел старинный зал, где никогда не был при посещении Эрмитажа и попытался определить, как сюда можно пройти от входа на набережной. Потом его внимание привлекли барельефы на стенах и старинная хрустальная люстра. Вадим подумал о том, что именно через этот подъезд проходили царские особы и простые истопники, зарубежные послы и матросы, бравшие Зимний. Подумал, что может и не доведется больше быть в этом уголке дворца, дышащего особой стариной, несмотря на присутствие современных посетителей.

Прошел к колонне, где было меньше народа и, стараясь никому не мешать, расстегнул верхние пуговицы парадной шинели.

— Вадим! Вы здесь? — раздался голос из-за спины.

— О! Здравствуйте! — Берестов оглянулся и увидел за ближайшим столиком у колонны Золотова и Шемина.

Они сидели вдвоем, и пили напиток «Байкал».

— Давайте, подходите ближе, — Золотов приветливо улыбнулся и махнул рукой. — Вот сюда, садитесь,  — он постучал пальцем по опустевшему стакану. — А не выпить ли нам коньяка в честь праздника? Как вы, Вадим?

— Не знаю. А если вас вызовут?

— Не вызовут, — ответил Шемин. — Командующий сейчас поедет в Смольный  — на торжественный прием к Романцеву. И это надолго. Так что шеф нас отпустил – в честь праздника. Я бы тоже выпил коньяка, — он вопросительно посмотрел на Вадима.

Тот поднялся со своего места:

— Ну, раз так, я сейчас принесу.

Через пару минут Берестов вернулся с тремя пятидесятиграммовыми рюмками и блюдцем с лимоном на подносе.

— Давайте, за революцию, — Шемин тихо дважды звякнул  рюмкой и выпил коньяк. — Хороший, не поддельный, — он поморщился, закусывая лимоном. — Мне парад понравился, твой шеф молодец, справился. Все-таки такой уровень, — он кивнул на высокий потолок.

— Конечно, отлично! — ответил Вадим. — Все-таки не просто генерал, а Герой Советского Союза.

Шемин с Золотовым переглянулись, но их взгляды ничего не выражали, и Берестов не обратил на это внимания.     

Он решил, что его собеседники ждут продолжения короткой оценки,  и простодушно продолжил:

— Этот парад мне и сегодня сниться будет. Столько ночей на площади прошло!  Пожалуй, уже наизусть заучил  порядок прохождения коробок и техники.

— Да, второй парад после московского, — Золотов кому-то кивнул в глубину зала, — мероприятие серьезное.

— Пожалуй, и Романцеву понравилось, — одобрительно кивнул Шемин и задумчиво постучал по хрустальной рюмке.

— Александр Федорович! — Берестов вдруг увидел знакомое лицо у входной двери. — Вы не знаете случайно вот того майора? — он указал кивком в сторону офицера.

Майор стоял в новой парадной шинели с синими погонами офицера КГБ, надевал белые перчатки и, собираясь выходить из здания, о чем-то беседовал с лейтенантами у входа.

— Кто его не знает! — обыденно произнес Шемин, — это же майор Мурзин… Никита Николаевич – начальник охраны Романцева, а чем он вас заинтересовал?

Вадим чуть не присвистнул в этом величественном зале, мгновенно вспомнив о той недалекой встрече по пути на генеральскую дачу. Его так и тянуло по-дружески  рассказать Шемину и Золотову о тех обстоятельствах, при которых он впервые увидел этого человека,  но благоразумие и настойчивый внутренний голос подсказали, что говорить об этом не стоит.

— Я видел его на центральной трибуне во время парада и вижу, что он как-то связан с охраной.

— И серьезно связан, — улыбнулся Золотов, — и если он здесь, то значит, что демонстрация еще не окончена и Григорий Борисович еще здесь. Кстати, оценка парада Романцевым очень важна и скоро мы эту оценку узнаем. Командующий тоже совсем недавно готовил парады – когда был первым заместителем…

— Ладно, — вдруг заторопился Шемин, и озабоченно взглянув на свои часы, достал перчатки из кармана, — мне пора, узнаю обстановку и домой. — Он пожал протянутые реки и зашагал через опустевший наполовину зал к выходу, кивая по пути направо и налево.

 Берестова удивило только то обстоятельство, что порученца Командующего знают достаточно много людей в этом зале. Как, впрочем, и Золотова, часто приподнимающегося со своего места, и с неизменной улыбкой пожимающего руки проходящим военным морякам, пограничникам высокого ранга и солидным штатским с неизменными депутатскими знаками, видневшимися из-под расстегнутых пальто.

Золотов постоянно внимательным взглядом осматривал зал, и в этом взгляде было что-то от опытного, всегда настороженного охотника, готового к разным неожиданностям, и ни один проходящий или подходящий человек не мог застать его врасплох. Для каждого у него была пара пустячных слов или вопросов, веселых поздравлений  и собеседники расставались с Максимом Владимировичем, довольные шуткой или участливым восклицанием.

Здесь, как и в приемной Командующего, Вадим заметил одно обстоятельство в линии поведения Золотова, с которым тот не расставался никогда. Пожалуй, такие качества, и навыки можно было приобрести только вместе с длительной работой в должности адъютанта Командующего, да и, пожалуй, не каждому человеку это по плечу.

Надо было обладать не простым интеллектом и памятью, чтобы вот так сходу, называть любого, появившегося из-за спины человека, по имени-отчеству. Во-вторых, сразу вспоминать и говорить что-то характерное, связанное именно с этим человеком. И, в-третьих, что самое главное – это сама манера разговора Золотова.  Он мог при полной приемной народа вполголоса говорить по телефону таким образом, что окружающим было абсолютно непонятно – с кем происходит разговор и о чем. Только Берестов, периодически находясь в такие моменты рядом, догадывался, что разговор может идти с членами семьи Командующего, и то только потому, что Золотов держал у уха фиолетовую трубку отдельного городского телефона. И здесь, в зале, он говорил со встречным пару минут, но о чем – понимали лишь собеседники. При этом адъютант Командующего не пользовался ни жаргоном, ни оригинальным сленгом, ни матом, ни иностранной речью.

Вот и сейчас, закончив очередную короткую встречу словами «Получится… Не обязательно в этом плане… Они обождут… Евгений Гаврилович…Позвоню… Да, по этому… Счастливо», Золотов вернулся к столику и, подергав скатерть, сказал:

— Пожалуй, пора и мне уже идти. Вы остаетесь, Вадим?

— Нет, я тоже пойду, к трибуне. Может быть, что-то надо будет генералу?

— Вряд – ли, — Золотов отрицательно покачал головой, — Загудин – тоже человек, ему отдыхать надо, сейчас не до вас.

— А, может, будет искать?

— Если бы искал, вы давно бы уже об этом знали, — улыбнулся адъютант Командующего, — поверьте моему опыту, пойдемте.

Полоса за трибунами встретила свежим ветром, громом оркестра, криками «Ура» и здравницами, громко звучавшими из динамиков вокруг площади.

Золотов двинулся в сторону набережной, и Вадим последовал рядом с ним, размышляя – в какую сторону лучше двинуться, и на какой транспорт сейчас можно попасть.

— У вас, где машина, Вадим?

— Я без машины, поеду на метро.

— Ну, а мне лучше добраться на машине. Где-то здесь он и стоит. — Золотов посмотрел на свои белоснежные перчатки, потуже натянул их на пальцы и почему-то снова вернулся к теме, уже звучавшей в Октябрьском подъезде.

— А молодец ваш шеф, Вадим! Только пришел, а уже показал себя, так как надо, — в голосе прозвучали нотки совсем не похожие на искреннее одобрение и Вадим это почувствовал.

Капитан Золотов щурился, покачивал головой и слегка улыбался, но Вадим не мог понять – насколько искренне восторгается его собеседник, и это вызвало какое-то ощущение непонятной горечи, исходившей неизвестно откуда.

— Максим Владимирович, вы говорили, что Командующего могут перевести в Москву?

— Да,  Груздев считается лучшим учеником Штеменко, и генерал армии только ему передаст должность начальника штаба Варшавского Договора. Вопрос этот почти решенный, но все дело в том, что Штеменко пока не уходит, надо какое-то время… И что из этого?

— Наверное, служебное рвение и надежда на повышение присуща любому офицеру, а тем более генералу. Может, через какое-то время Загудин заменит Командующего?

— Я знаю, что вы умеете молчать, поэтому отвечу откровенно. Другой бы на моем месте просто сделал круглые глаза. Цените, Вадим, — Золотов хитро прищурился, но через мгновения его глаза блеснули сталью, похожей на невскую волну. — Пройдет еще минимум год, прежде чем произойдет это назначение, о котором говорит весь штаб. Но это не значит, что ваш генерал займет место Груздева.

— Но, Максим Владимирович, ведь Командующий пришел на должность с должности первого заместителя…

— Не забивайте себе голову, Вадим, — Золотов взял его за локоть, — вы что, мое место хотите занять? — Он сделал сердитое лицо и открыл рот в белозубой  улыбке.

— Нет, что вы! Я ведь не о себе думаю. Честное слово! Просто хотелось бы роста такого генерала, Героя.

— Но дальше пожелания это не пойдет. Для такого назначения не эмоции нужны, а фундаментальные знания. И это не просто слова, поверьте, Вадим. Да, Груздев пошел с должности первого зама, но до этого он служил в Генеральном штабе, и имеет широкие военные знания, занимается теорией стратегии, кандидат военных наук. Знаете, когда постоянно работаешь с человеком, видишь – какими огромными  кладовыми мозга он обладает. А сколько он прочитывает за день! Отличная память. Даже у самого возникает желание заняться военной наукой, к тому же я в военном училище немного занимался военной историей. Любой человек не сможет вращать маховик такой машины, как округ.

— Мне все-таки кажется, что Загудин сумеет.

— Перестаньте, Вадим! Да смелый, да решительный, высокой работоспособности. Но ведь это еще не все! Вам ли, старшему лейтенанту это оценивать? Простые эмоции. Или мне… Я тоже далеко не все знаю.

— А Загудин, как вы думаете, знает о своих шансах?

Золотов пожал плечами, задрал голову вверх, глядя на проносящиеся низкие облака, серыми космами накрывающие башенку старинного здания академии наук, и молча прошел не один десяток шагов.

— Пожалуй, он мало думает об этом. Загудин – командарм, ему это больше подходит, чем штабные коридоры. Может, и думает, но редко. Вы знаете, кто его поддерживает в Москве?

— Нет.

— Генерал армии Толоков, они вместе служили на Дальнем Востоке. И еще фронтовой командир полка – генерал Хомяков. Но есть люди намного влиятельнее, и среди партийных руководителей, которые поддерживают не только Загудина, есть и другие кандидатуры… Но это так закрыто, не на один замок, что лучше этим вопросом не интересоваться.

— Понятно, Максим Владимирович.

— Вот и чудненько. После праздников ко мне придет один человек, я вам его покажу.

— Кто это?

— Потом увидите, — Золотов подмигнул и похлопал Берестова по спине. — Счастливо отпраздновать, я поехал.

Он суетливо посмотрел на часы, не снимая перчатки, пожал руку и быстрым шагом ушел к белой «Волге», тронувшейся навстречу из-за черной «Чайки» с флажком республики Куба на капоте.

Берестов проводил уходящую машину взглядом и увидел у сквера  сверкающий ЗИЛ  Первого секретаря обкома. Сколько раз он видел, как эта машина на большой скорости, мягко покачиваясь, проносилась по городу. Чаще всего бронированный ЗИЛ встречался на набережной левого берега Невы между Кировским  и Литейным мостами, улице Воинова и на Петроградской стороне. Впереди шла «Волга» сопровождения и, завидев ее желтую фару посредине хромированной решетки радиатора, регулировщики быстро включали зеленый свет.

Сейчас машина спокойно стояла на месте, окно водителя было слегка приоткрыто, мощный двигатель тихо урчал и белый дымок из выхлопной трубы уносился к гранитному парапету.

Любопытство взяло вверх над скромностью и стеснительностью. Берестов подошел вплотную и поздоровался с водителем. Через минуту они перебросились несколькими фразами об устройстве и характеристиках ЗИЛа. Водитель привычно назвал несколько параметров, вызывающих всегда удивление  людей, но ни словом не обмолвился о листах брони в дверцах и других интересных особенностях таких машин.

А когда Вадим попросил открыть заднюю дверь и показать салон, водитель отрицательно покачал головой,  произнеся не раз уже сказанные прежде слова:

— Извини, лейтенант, но этого шеф никому не позволяет.

— Жаль, — вздохнул Берестов и распрощался, постаравшись по пути к метро не забыть те параметры ЗИЛа, о которых никогда не слышал.

Вскоре теплый ветер вестибюля метро отсек Вадима от холодного сквозняка канала Грибоедова, и синий вагон, забитый веселыми людьми с шарами и свернутыми транспарантами, унес его в глубину черного жерла тоннеля.