Глава 26

        Август был в самом разгаре, но генерал Загудин не шел в отпуск. Командующий уехал в Кисловодск, а Егору Михайловичу надо было исполнять его обязанности. И не только в будние дни. В этом году повторялось то же самое, что было и год назад – прием делегаций. Москва показывала свой город в будние дни, а в субботу и  воскресенье зарубежные гости любовались красотами Ленинграда. Хорошо еще, что политработники подбирали разные маршруты, и одновременно можно было получше изучить историю города.

       У Первого заместителя практически закончились выходные, а во время редких выездов из штаба округа  он строго приказывал Берестову никуда не уходить из приемной, потому-что в кабинет Загудина временно поставили аппарат «ВЧ». И, даже имея поручения по штабу, Вадим был вынужден сидеть возле белого аппарата с гербом СССР.

     Как-то он снял белую трубку и, глядя в блокнот, набрал номер одного из городов. После второго гудка молодой женский голос быстро ответил:

—   Слушаю вас.

—   Это  Синегорск? —   спросил Вадим.

—   Правильно, это- Синегорск.

Вадим быстро напряг память.

—   Соедините, пожалуйста, номер... , —   он назвал пять цифр.

—   Что это за номер? —   спросил голос с отзвуком далекого эха, —   у меня в списке нет такого номера.

—   Обычный номер, я по нему сто раз звонил, — удивился Вадим.

—   А, это номер городской АТС, —   догадалась девушка.

—   Конечно.

—   Извините, мы на городские номера не соединяем.

—   Соедините, пожалуйста. Ненадолго!

—   Назовите мне номер ВЧ и соединю.

—   У меня нет такого номера.

—   Тогда не могу.

Вадим попрощался с голосом из Синегорска и с этих пор белый аппарат уже не вызывал у него интереса.

В один из дней Берестов просидел на связи почти три часа, пока Загудин ездил на заседание городского совета, и, освободившись, сразу побежал по штабу выполнять другие поручения генерала. Проходя мимо приемной Начальника штаба, он услышал негромкий смех  и увидел через открытую дверь Чекана, беседующего с каким-то генералом. Это был седой лысеющий плотный мужчина с добродушной улыбкой любителя анекдотов. В это время раздался звонок прямого телефона, и Валера попросил генерала пройти в кабинет.

—   Кто это? —   спросил Вадим, здороваясь.     

—   Генерал Березкин Михаил Романович.

—   Почти тезка по фамилии, я его никогда не видел.  

—   Ничего удивительного. Разведуправление находится в другом здании, и он редко приезжает сюда, только по делу.

—   Значит, он -  начальник управления?

—   Вот именно. Посему и не видел его, разведчики не любят себя афишировать.

—   Я смотрю, общительный генерал. А то, бывает, такие попадаются угрюмые, что на себе ощущаешь его проблемы.

—   Нет, Березкин не такой. Он, Вадим, настоящий профессионал. Ведь для них главное уметь общаться с самыми разными людьми, а не строить из себя Наполеона. Это у них в крови, как он добудет информацию, если будет неприступен?

—   Согласен.

—   Вот он сейчас даже со мной поговорил и что-то уже выудил по мелочам. Ты еще не знаешь, чем он в войну занимался!

—   Наверное, за «языками» ходил, как Карпов пишет в книге «Взять живым», добывал сведения налетами, чем еще разведчики занимаются?

—   Почти правильно, —   Чекан наклонился через стол ближе к Вадиму и, понизив голос продолжил: —   Он всю войну в Румынии был.

—   А там то что было делать? —   удивился Берестов.

—   Во-первых, Румыния была союзницей Германии, не забывай. Во-вторых, оттуда шли и войска и грузы на фронт. А куда и сколько – это было важно знать. В третьих, важно оценить планы Румынии по продолжению войны. Короче, дел у Михаила Романовича было по горло. А контрразведка Румынии оказалась неслабой в войну, работал он на лезвии ножа. Но хорошо, что биографию ему изобрели не очень подозрительную: он не был ни на военной службе, ни на государственной. Имел магазин, продавал себе одежду и   обладал связями  среди разных категорий людей – и военные, и служащие. Ну, и, конечно, начальник железнодорожной станции, и начальник речного порта.  А за товарами Березкин, в войну, естественно была другая фамилия, которой я не знаю, ездил по всей Европе, как выходец из страны-союзника. Информацию давал бесценную. А после войны его сразу направили в Прикарпатский округ, потом в Среднюю Азию и только недавно перевели к нам.

—   Героическая у него судьба.

—   О! Ты бы слышал, как он строчит на румынском или на французском! Иногда как загнет! Скучает, наверное, по молодым годам. Я бы никогда о нем ничего не узнал, если бы он сам коротко не рассказал. Такой человек, но уже скоро на пенсию.

Валера задумчиво постучал пальцами по столу, глядя в окно, и внезапно пристукнул ладонью по стеклу:

—   Теперь ясно, почему его вызвал Начальник штаба.

—   Почему?

—   О приезде Дюкло слышал?

—   Да, Загудин говорил, что завтра.

—   Ну вот. Березкин нужен, как человек, знающий французский.

—   Ты думаешь, что генерал будет за переводчика? — усомнился Вадим.

—   Нет, он просто будет присутствовать на встрече, это обычная практика.

—   А как его могут представить?

—   Заместителем начальника штаба.

Чекан оказался прав. На следующий день штаб Ленинградского военного округа посетил Командующий Парижским военным округом Жак Дюкло.

Высокий сухощавый генерал чем-то напоминал бывшего Президента Франции Шарля де Голля, который посещал Ленинград дважды: в 1944 году – сразу после прорыва блокады и в 1966 году вместе с Председателем Совета Министров Косыгиным. Шарля де Голля тогда встречал Василий Тостиков, который в то время еще не успел заблудиться в Финском заливе и был у власти. Президент Франции ехал из Пулково в открытой машине и тысячи ленинградцев встречали его на Московском проспекте с букетами цветов.

Потом была обширная культурная программа с посещением Пискаревского кладбища, Эрмитажа, с прогулкой на яхте в Петродворец и посещением театра оперы и балета имени Кирова. Президент сидел в царской ложе и смотрел балет «Лауренсия», восторгаясь старинным интерьером театра.

Командующий Парижским военным округом, хотя и имел высокое звание, но не был Президентом Франции, и поэтому визит проходил несколько иначе.

Гостевая «Чайка» подвезла Жака Дюкло не к третьему центральному подъезду, через который в штаб ходит Командующий и где находится Боевое Знамя Ленинградского военного округа, а к четвертому, являющимся запасным выходом из зала Военного Совета и кабинета Начальника штаба округа. Но подъезд был настолько хорошо подготовлен, блестел мраморными ступенями и начищенными ручками дверей, что генерал посчитал его основным входом.

Он вышел из машины, отдал честь встречающим и гордо проследовал наверх в кабинет Начальника штаба вместе с Загудиным.  На погонах его парадного мундира ясно светились шесть звездочек – знаки отличия Командующего Парижским военным округом  - на одну звезду больше, чем у армейского генерала.   

   Пока шли переговоры, в которых действительно участвовал Березкин, Берестов сидел в приемной и разговаривал с Чеканом. Было еще только десять часов утра и день обещал быть насыщенным и пройти в разъездах. Прошел час, но встреча продолжалась и из-за плотно закрытых двойных дверей доносились приглушенные реплики. В приемной больше никого не было, потому что со вчерашнего дня всем было известно, что Начальник штаба сегодня занят.

Еще через пятнадцать минут ожидания вышел переводчик – молодой офицер с погонами лейтенанта.

—   Мне дали перерыв, у них есть и свой переводчик, —   объяснил он на ходу, доставая сигарету и, исчезая за углом. 

—   Интересно, сколько еще? —   спросил Вадим.

Чекан бросил взгляд на напольные часы:

—   Не больше двадцати минут, в двенадцать надо быть на Пискаревском.

Вернулся переводчик. Он сел в кресло и, достав из кармана маленький потрепанный словарь, стал его листать со словами: «Что же это за шутка, на самом деле?».

Валера улыбнулся и сказал:

—   Да закрой ты этот букварь! В училище не начитался? Расскажи лучше, о чем говорили.

Лейтенант пожал плечами, вспоминая:

—   В общем, ничего интересного. То, что и было у нас на занятиях по этой тематике.

—  Мы-то не были на этих занятиях, —   пояснил Вадим.

—   Ну, да, конечно, —   кивнул лейтенант. —   Сначала Начальник штаба говорил об истории нашего военного округа, о самом здании штаба. Потом генерал Дюкло стал рассказывать о своем Парижском округе. Достал кипу больших цветных фотографий Парижа. У них четырнадцатого июля был очередной самый большой праздник в честь взятия Бастилии. Саму эту крепость взяли еще в тысяча семьсот восемьдесят девятом году, а праздник стали отмечать  с тысяча восемьсот восьмидесятого года. В этот день на Елисейских полях Дюкло организовывал очередной парад и рассказывал о том, как сложно рассчитать все время парада по минутам. В этом году было около пяти тысяч человек, сто самолетов и вертолетов, Республиканская гвардия на конях сопровождала автомобиль Президента. На фотографиях колонны военных в кепи, женщины – в треуголках, потом эти фото посмотрите. Но самое красивое – это огромный французский флаг, прочерченный цветными дымами с самолетов патрульной авиации. Короче, интересно рассказывал. А сейчас они спустились вниз – в зал Военного Совета.

—   Спасибо, —   поблагодарил Чекан, —   а сейчас нам надо их выход не прозевать, пошли к подъезду.

Вскоре колонна машин тронулась и по пути на Пискаревское кладбище медленно проехала по центру города. Погода держалась, на удивление, хорошая – с солнцем, редкими облаками и легким ветерком. У мемориала уже ожидала рота почетного караула и оркестр.

Когда церемония возложения венков закончилась, Загудин позвал Берестова и сказал:

—   Два французских офицера еще останутся здесь, они хотят подробно сфотографировать мемориал.  Подождете их с гостевой «Чайкой» и потом привезете на Садовую в банкетный зал.

Берестов подошел к стоянке, где рядом с «Чайкой» на лавочке сидел ее водитель – невысокий худощавый мужчина с седыми прядями волос и орденскими колодками на черном пиджаке.

Вадим знал, что этот мужчина – Матвеев Иван Сидорович, но никогда раньше не встречался с ним  в такой обстановке, когда надо было не ехать, а ждать.

— Иван Сидорович, нам приказано пока стоять, подождать двух французов.

—   Значит, подождем, —    ответил Матвеев. — Перекурю пока.

Он сосредоточенно смотрел в сторону мемориала, где высокая скульптура женщины держала на протянутых руках венок. Глубокие борозды морщин пролегли по щекам и лбу пожилого водителя, крепкие пальцы с пожелтевшими ногтями не спеша разминали папиросу. Взгляд, прикованный к мраморным плитам и памятникам, не смотрел на то, что делают руки.

Матвеев  тяжело вздохнул, стряхивая с себя какие-то воспоминания, и достал спички:

—   Давно я здесь не был, как- то не приходилось. Хорошо, что генерал- француз приехал с визитом.

— Я тут во второй раз, —    сказал Вадим, присаживаясь на край скамьи.

—   Еще поездишь по работе. А у меня первый визит сюда еще зимой сорок второго года был. Раньше здесь была обычная окраина Пискаревка.

—   Так вы в блокаду тут были, Иван Сидорович?

—   В блокаду. Тогда никакого мемориала не было. Поле с траншеями, а в траншеях люди – один на одном - сколько может яма вместить. После войны только узнал, сколько сюда закопали: на одном этом Пискаревском похоронено около полумиллиона человек. —   Матвеев затянулся и горестно покачал головой. — Были ведь и другие захоронения. Там, где сейчас Московский парк Победы, стоял еще до войны кирпичный завод. Так его переоборудовали под крематорий и сжигали всю первую зиму по тысяче трупов в сутки. Представляешь?

—   Много.  

—   Очень много! Всю войну я  баранку полуторки крутил, в первом грузовом автопарке служил. Вот в январе и довелось мне умерших от голода сюда возить. Я видел, что такое голод, Вадим. Дистрофия съедала даже мозг человека и он ничего не  соображал. Обезумевшие люди могли неосознанно вырывать хлеб из рук другого человека. А как охранялись хлебные магазины, как люди ели  хлеб прямо тут-же – за углом, в подворотне. Как падали в январе и никто их не поднимал, потому-что у самих не было сил... Знаешь, в детских садах сначала оставались детские рисунки на стенах. А потом сообразили, что некоторые сделаны из приклеенных раскрашенных зерен фасоли, гороха, пшена... И все полностью ободрали... Тяжелая это картина, до сих пор перед глазами скрюченные тела, как мерзлые бревна. —   Матвеев глубоко затянулся, словно это была его последняя папироса. —   На этих рейсах давали дополнительное питание – двести грамм хлеба и сто граммов спирта в сутки, но наши водители все равно больше двух суток не выдерживали, у некоторых начались и психические заболевания. Короткие  дни, сильный мороз, ветер со снегом, смерзшиеся комья земли, полная машина мертвых тел и волки где-то за кладбищем круглые сутки воют. Саперы взрывают яму за ямой, а мы хороним. Потом едем по городу и смотрим: там, где час назад убрали, снова трупы появились. Вот там начинали закапывать, — Матвеев махнул рукой на одинокий клен, —   а через неделю уже там траншеи были. —    Он указал на правую границу мемориала. — Только неделю я и продержался на этих перевозках – попросился в другое место. И послали на Ладожскую трассу. Там тоже было нелегко, машины и под лед, бывало, проваливались, но, все равно, с живыми людьми  как-то легче. Идем на Большую Землю – людей эвакуируем, сначала детей, обратно с продуктами возвращаемся. За все время ледовых переправ под лед Ладоги ушло больше тысячи машин. А мне повезло, ни разу не провалился.—   Иван Сидорович задумчиво повертел погасшую папиросу. —   Знаешь, как автоколонна условно называлась?

—   Нет.

—   «Махорка». Придумал же кто-то, —   усмехнулся  Матвеев. —   Идут уже, я завожу.

Он с легкостью поднялся со скамьи и пошел к «Чайке».

На заднем сиденье оживленно и весело беседовали два французских офицера, они с интересом смотрели в окно и на ходу фотографировали через опущенное наполовину  стекло. А перед глазами Вадима стоял маленький кусочек черного хлеба весом в сто двадцать пять грамм – суточный паек блокадника, увиденный им в Музее Революции и блокадный дневник маленькой ленинградки Тани Савичевой с последней записью: «Умерли все. Осталась одна Таня»,        

В одно из воскресений в Ленинград из Москвы не приехала ни одна иностранная делегация, что явилось полной неожиданностью для Загудина — до  того он уже привык безропотно отдавать все свои выходные. Генерал  вспомнил, как в День Военно-Морского Флота разговаривал с начальником штаба Ленинградской морской базы и тот пригласил его посетить свое хозяйство. А, раз выпало немного свободного времени, Егор Михайлович решил не откладывать визит.

У одной из причальных стенок Васильевского острова, прямо на Большой Неве стояла плавбаза «Векса», где и встретились сухопутный генерал-лейтенант и морской вице-адмирал.

Плавбаза представляла собой четырехэтажный дом на воде, где отдыхали экипажи кораблей и подводных лодок после возвращения из морских походов. В доме, похожем на обычный теплоход, было все, что необходимо для полноценного отдыха: каюты, сауна, бассейн, кинотеатр, банкетный зал, бильярд, библиотека, спортивный зал, магазины.  Моряки могли вообще не покидать этот минисанаторий, но по воскресеньям им давали увольнение в город и на плавбазе в этот день было тихо.

Вице-адмирал Крупников оказался очень радушным хозяином,  и даже заранее приготовил для Егора Михайловича небольшой сюрприз. Культурная программа началась с посещения сауны, где, как пошутил Олег Романович «надо оставить  всю пыль полей перед посещением корабля».

Сауна Загудину понравилась тем, что была сделана по всем правилам и здорово отличалась от самодеятельных войсковых, не имеющих к наименованию «сауна» никакого отношения.  В перерывах между паром и бассейном он рассказал Крупникову, как устраивал бойцам отдых во время войны.

Когда приходилось долго стоять в обороне, Загудин, будучи тогда ротным, строил в тылу своего боевого порядка отдельный блиндаж и рядом баню – маленькую территорию отдыха. И отправлял сюда на два-три дня самых отличившихся бойцов. Слава о его «доме отдыха» пролетела по всей армии и сам командарм приезжал смотреть, как Загудин все оборудовал. Эта идея всем понравилась и нашла свое продолжение в других ротах, а сам Егор Михайлович получил от командарма благодарность за заботу о людях.

После сауны Олег Романович пригласил в банкетный зал, где генералы поговорили о крепком союзе военно-морского флота и армии. Оказалось, что у них много общего и интересы во многом совпадают. О выезде на охоту договорились  на  осень - Загудин пригласил в свое охотничье хозяйство, находящееся в ведении штаба Ленинградского округа и резонно заметил, что «в морях и океанах есть охота только на китов, а лоси там не водятся».   

Крупников предложил сделать перерыв в обеде, чтобы прогуляться по плавбазе – ему не терпелось показать свой сюрприз. Оба вышли на палубу, где гулял слабый ветерок, и Олег Романович по пути рассказывал о своих походах за экватор. Загудин смотрел а другую сторону Невы и отсюда – с палубы плавбазы здания на другом берегу приобретали совсем другие очертания, не виденные ранее и непохожие на классические картины и фотографии. Были прекрасно видны два моста, Исаакий, Адмиралтейство и кусочек Эрмитажа вдали. Над Невой проносились с криками чайки, из порта доносились гудки кораблей и звонки  кранов, по глади реки проносились катера на подводных крыльях, на ступенях гранитной набережной рыбаки пытались что-то поймать в этом шуме.

Егор Михайлович залюбовался всей этой красотой и не сразу обратил внимания на очертания, выплывающие из-за угла при очередном повороте. Оказалось, что к плавбазе со стороны Невы пришвартована дизельная подводная лодка.

—   Вот это да! —   не удержался генерал. —  Что же она здесь делает?

—   Пришел экипаж на отдых и решили оставить здесь, места она немного занимает.

—   Дизельная лодка, —   определил Загудин, —   но какого года постройки?

—   Семидесятого года, еще не одну милю пройдет. Хотите посмотреть?

—   Конечно, —   кивнул генерал.

На мостике их встретил мичман – плечистый мужчина лет тридцати с пшеничными усами и в пилотке набекрень, который представился как «Мичман Белов».

—   Показывайте хозяйство, —   приказал вице-адмирал и все спустились по ступеням вниз.

Они прошли все семь отсеков и Загудин сразу почувствовал разницу между музейной или строящейся подводной лодкой и лодкой «живой». Здесь было прохладно, как в погребе, особенно у носовых торпедных аппаратов, но не ощущалось влаги, а был какой-то особый, не передающийся словами, микроклимат и поразительная чистота. Даже в дизельном отсеке двигатели блестели так, будто только что были установлены и, сколько Загудин ни смотрел на дизеля, пытаясь сравнить их с танковыми двигателями, он не нашел даже малейшего подтекания масла. При переходе из отсека в отсек Егор Михайлович обратил внимание на то, что мичман открывает и закрывает все металлические двери, не оставляя ни одной двери распахнутой.

В командирском отсеке он посмотрел на проходящие катера и на мосты через перископ с сеткой определения дальности и спросил:

—   А отойти  и погрузиться мы можем, Олег Романович?

Вопрос несколько озадачил Крупникова.

—   Можем, Егор Михайлович, все мы можем, но только не сейчас. Экипажа нет, а сам Белов ничего не сделает —   надо бегать по отсекам туда-сюда полчаса. Как-нибудь, приглашу на такую прогулку.

—   Ну, ладно, —   согласился Загудин. —   А как вообще проходит погружение?

—   Расскажите, Белов, —  Крупников посмотрел на мичмана.

И тот без лишних раздумий начал:

—   Сначала подаются команды «Все вниз!», «Срочное погружение!» и сигнал ревуна, —   он показал на кнопку. — Потом экипаж герметизирует корпус, останавливает дизель-генераторы и компрессоры воздуха высокого давления, останавливает и переводит на работу по замкнутому циклу вентиляторы, работающие в атмосферу. Здесь отваливают носовые и средние горизонтальные рули, опускают перископ. Затем заполняются цистерны главного балласта, кроме средней группы. Средняя группа заполняется после доклада вахтенного офицера "Задраен верхний рубочный люк" и после закрытия всех забортных отверстий по показаниям сигнализации. Необходимый ход дается с приходом на безопасную глубину, учитывая обеспечение скрытности подводной лодки. При этом дается средний ход главными электродвигателями. Дифферент при срочном погружении следует создавать после ухода надстройки под воду перекладкой горизонтальных рулей на погружение. Дифферент и глубина погружения задаются командиром или вахтенным офицером. Увеличивать скорость хода более восьми узлов при срочном погружении можно только при опущенном перископе. Цистерну быстрого погружения при погружении на перископную глубину следует продуть на глубине пяти  метров, и  при погружении на  безопасную глубину в пятнадцать – двадцать метров. На заданной глубине выравнивается дифферент, при необходимости уменьшается  скорость хода и  подводная лодка выравнивается. На этой  глубине осматриваются отсеки с докладами в центральный пост. Мичман Белов доклад закончил.

—   Как, Егор Михайлович?

—   Все понятно, спасибо, товарищ мичман.

—   Вы видите, что у нас на флоте и мичман может командовать подводной лодкой? —   с довольной улыбкой спросил Крупников.

—   Вижу, молодец мичман!

И они снова поднялись в другой, суетливый и шумный мир, большого города.

После посещения «Вексы» Загудин чувствовал себя  великолепно отдохнувшим и в понедельник даже принялся за дело, которое откладывал уже давно. Но теперь времени в запасе не оставалось и уже через неделю начиналась областная партийная конференция, на которой генералу предстояло выступить. Нужно было готовить выступление на десять минут и Егор Михайлович посвятил этой задаче целый день, исписав крупным почерком дюжину листов.

Во вторник он отдал листы для печатания Наталье Тимофеевне, для которой самым тяжелым в ее профессии была расшифровка почерков. А печатала она быстро и вслепую, не глядя на клавиатуру. И когда работала, то из-за ее двери раздавались не удары клавиш, а пулеметные очереди.

 Обычно, быстро выполнив работу, она читала журналы или приходила в приемную к Берестову посмотреть на Дворцовую площадь со словами: «Какой у вас тут вид, Вадим! Не то что в нашем колодце!». А иногда Наталья Тимофеевна впадала в воспоминания и рассказывала о своем отце генерале Петрове, который в сороковых годах был Начальником штаба Ленинградского военного округа, и показывал ей Дворцовую из окна своего кабинета.

Уже к десяти часам утра Наталья Тимофеевна отпечатала выступление Загудина и он, не мешкая, отправил Берестова в Смольный к одному из заведующих отделов для согласования текста.

Чтобы войти в здание Смольного, не требовался пропуск, достаточно было не забыть партийный или кандидатский билет КПСС. В фойе дальше гардероба стояли два чекиста, которые проверяли не только первую страницу документа, но и переворачивали следующие – с уплатой членских взносов. Рядом находились и окошко бюро пропусков, но оно Берестову было не нужно.

Вадим прошел на второй этаж, вошел в указанный кабинет, но заведующего отделом не оказалось на месте и появиться он должен был только через час. Появилось время, которое нужно было чем-то заполнить. В коридорах Смольного было удивительно спокойно и в широкий коридор редко выходили из кабинетов, во всем чувствовалась спокойная деловая обстановка.

Сначала Берестов узнал, где находится место убийства Кирова. Посмотрел на ковры, двери, ступени, стены, но ничто не напоминало о следах былой трагедии.  Потом, пройдя совсем немного,  открыл двери знаменитого белого зала с мраморными колоннами. В зале никого не было и он прошел между рядами, вспоминая картину, изображавшую Второй съезд Советов. Давно здесь отшумели балы, на которые приезжала и императрица, а потом этот зал наполнился солдатами и матросами, здесь выступал Ленин с первыми декретами, здесь избрали первое Советское Правительство. Ничто уже не напоминало и о первых бурных днях революции.

Открывая высокие двери, Вадим посторонился, пропуская экскурсию и решил послушать, что расскажет экскурсовод, говорившая с экскурсантами на русском языке. Он дошел с группой до самого конца длинного коридора и здесь все вошли в музей-квартиру Ленина.

Квартира оказалась высокой длинной комнатой с окном во двор – Ленин всегда выбирал угловые комнаты с двумя выходами и окнами во двор. Раньше эту комнату занимала классная дама. Спальня была отделена от комнаты перегородкой и в ней стояли две железные  кровати, укрытые грубым солдатским шерстяным одеялом.

 Вадим осмотрелся вокруг, слушая экскурсовода. Люди, находившиеся рядом с ним, смотрели на убранство квартиры с некоторым удивлением, уж очень скромно было все увиденное. Печка в углу, шкаф, буфет, маленький письменный стол. С той стороны перегородки – диван, два кресла в полотняных чехлах, круглый столик. Вот и все богатство.

Экскурсовод рассказывала о том, что кабинет Ленина находился на третьем этаже, что в дни революции его охранял  Желтышев  со своим пулеметным полком. О том, что комендантом Смольного был Мальков, который потом стал и комендантом Кремля, и который лично расстрелял Фанни Каплан, стрелявшую в Ленина отравленными пулями. О том, что Надежда Константиновна Крупская тоже была очень занята – она занималась организацией школ, библиотек, детских домов, рабочих клубов, налаживала просвещение.

Берестов внимательно слушал и в памяти всплывали фильмы о первых днях революции. Сейчас, глядя на старинные предметы в комнате, можно было представить те нелегкие октябрьские дни, когда начиналась новая история страны.

Экскурсия закончилась, и, взглянув на часы. Вадим решил подкрепиться. На первом этаже он по запаху нашел столовую и остановился у входа почитать меню. И ассортимент блюд, и, главное, цены, его сильно обрадовали. Даже по примерным подсчетам обед здесь обходился на тридцать процентов дешевле, чем в столовой штаба округа. Предчувствуя вкусную трапезу, он перешагнул через порог, но был остановлен работницей столовой. Она попросила предъявить постоянный пропуск в Смольный и объяснила, что в столовой питаются только постоянные сотрудники, а для остальных есть буфет в другом конце коридора.

Закончив, наконец, все дела, Вадим покидал вечером здание Смольного с ощущением человека второго сорта.

Приближалась школьная пора и народ потянулся с морей и минеральных источников к насиженным местам. Но в то же время пришло время и любителей сентябрьского отдыха. И поэтому ажиотаж на билеты во все направления никак не спадал.

—   Завтра с утра поедете домой к Римме Александровне, надо помочь, —   коротко сказал Загудин вечером перед отъездом со службы.

И  Вадим  по пути домой всю дорогу находился в раздумьях – в чем может заключаться эта помощь.

Римма Александровна была женой генерал - лейтенанта Бобкова, Члена Военного Совета. Вадим знал, что Артем Григорьевич  Бобков находился в отпуске – в сочинском военном санатории. И его жена тоже была в этом санатории, но потом по каким-то делам вернулась в Ленинград. Адъютант Бобкова старший лейтенант Леня Стрункин тоже где-то отдыхал, поэтому-то Загудин и послал Берестова в чем-то помочь.

На следующий день Вадим выехал от своего дома на улицу Зайцева, доехал до мемориала на Площади Победы и через три квартала въехал во двор большого дома на Московском проспекте.

Римма Александровна уже ждала его и объяснила, что ей нужен билет на самолет в Адлер. Она снова полетит к мужу, а оттуда они еще заедут к родственникам в Калинин.  В большой прихожей на маленьком столике уже лежал паспорт и деньги на билет.

Когда жена генерала рассказала, на какой рейс ей нужен билет, она взяла паспорт, деньги и собиралась было отдать все это Берестову, но вдруг замешкалась и суетливо стала что-то искать среди вороха газет на тумбочке. Наконец, она нашла чистый почтовый конверт, вложила туда свой паспорт и конверт заклеила. Через несколько минут, уже у двери, она, видимо, поняла, что сморозила глупость, пряча свой паспорт таким образом, и поэтому прощалась с покрасневшим лицом и опущенными глазами.

Уже в машине, мчавшейся по проспекту, Берестов открыл конверт, зная, что все равно паспорт будет извлечен при покупке билета – от его взгляда не ускользнула некая нервозность Риммы Александровны. Он раскрыл красную книжицу с гербом СССР и в пятой графе прочел национальность обладательницы паспорта - «еврейка».  Вадим молча пожал плечами и спрятал документ в боковой карман  кителя.

В агентстве аэрофлота у окна военного коменданта было столпотворение.  В окошке виднелся капитан с летными эмблемами, который как мог сражался с наседающими солдатами и офицерами. Капитан брал документы у очередного военного, быстро его выслушивал и закрывал окно, потому-что при открытом окне, слушая десятки разных вопросов и просьб, он ничего не мог написать. Теперь Берестов  понял, почему сюда невозможно дозвониться – телефонная трубка была снята и постоянно находилась на столе. В зале было душно, к окошку тянулись десятки рук опаздывающих в свои части солдат, для которых самолеты были единственным спасением.  Военные билеты  в обложках разного цвета, листки командировочных и отпускных билетов мелькали над головами, как флажки первомайской демонстрации.

Но вся эта толпа не потеряла воинской дисциплины  и как только Вадим открыл свой красный пропуск и произнес «Пропустите меня на работу», все отодвинулись в стороны и дали ему место у заветного окна. Берестов передал паспорт  капитану и через несколько минут получил листок брони для    кассы аэрофлота.

Уже выбираясь из толпы, он увидел, что солдаты еще раз расступились, кого-то  пропуская, и с удивлением рассмотрел приближающегося к окошку генерала. Судя по форме старого образца, это был генерал-лейтенант запаса, совсем седой худощавый старик с сухими морщинистыми руками. На его груди виднелись орденские планки, глаза постоянно слезились.

—   Мне, пожалуйста, один билет на сегодня до Адлера, — донеслись до Вадима его слова, обращенные к капитану.

—   У меня на сегодня закончилась бронь, попробуйте через гражданскую кассу.

—   Я там был, ничего нет, —   в голосе генерала слышалось отчаяние.

—   Тогда, может лучше поездом... Или завтра, товарищ генерал.

—   Не могу я завтра... Вот смотрите, — он достал из кармана помятую телеграмму. —   У меня сын там погиб, в горах, мне лететь надо!

—   Ну что я могу? —   капитан снял фуражку и вытер вспотевший лоб. —   На этот самолет уже все продано, и улетает он скоро, вы и до Пулково не успеете доехать.

—   Что-же мне делать? —   генерал посмотрел на помощника коменданта и слезы потекли из его глаз.

Капитан пожал плечами и закусил губу.

Боевой генерал, принимавший в войну десятки решений и отстоявший свою Родину, сейчас не мог найти решение и никто не мог ему в этом помочь. Он достал носовой платок и молча с опущенными плечами пошел к лавке у окна. Люди поднялись и уступили ему место.

Берестов снова ринулся к окошку и спросил:

—   Неужели ничего нельзя сделать, товарищ капитан?

—   Можно, —   устало ответил помощник коменданта. — Но только из брони Командующего.

И Вадим позвонил Золотову.

Через час, разбитого свалившимся на него горем, старика-генерала отправили самолетом на Адлер через Москву.

Это, казалось бы, небольшое приключение, заставило Вадима еще раз задуматься о том, что даже генеральские заслуги могут быть, в конце концов, забыты, в то время, как льготами ветерана-генерала  могут пользоваться совсем посторонние люди.

В этот же день и полковник Сиваков столкнулся  с внезапно свалившейся на его голову проблемой. Когда Берестов  зашел к нему в конце дня, то обнаружил Петра Ивановича каким-то взъерошенным и злым. Вместо ответа на приветствие Секретарь Военного Совета кивнул на аппарат ВЧ и с возмущением произнес:

—   И на кой черт мне это надо?!

Потом прошелся по кабинету, заложив руки за спину, и продолжил:

—   Звонил генерал Поляков, это один из адъютантов Министра обороны. Ему тоже захотелось устроить свадьбу сыну в Ленинграде – наслушался, как здесь хорошо все организуют. И Командующего, к сожалению, нет, чтобы охладить московские запросы. —   Он кивнул на огромную стопу красных папок на столе. —   Вот теперь надо бросать все и вызывать полковника Швилиха.

Он тут же снял черную эбонитовую трубку и стал резко набирать  трехзначный  номер  начальника Военторга. А Вадим  вышел и тихо прикрыл за собой дверь.