Дворцовая, 10                     

               роман

Главная

Создание книги

Книги

Фотографии

Обо мне

Галерея

Гостевая

                                 

                                                                                      Глава 27

             Почти все лето Марина пробыла в Ленинграде на квартире, периодически выезжая на дачу, и только на неделю выехала к сестре Ане в Москву – навестить бабушку и поиграть с племянником Мишуткой. Ей и не хотелось никуда уезжать, зная, что Николай тоже остается в городе до самой осени.

         Еще   весной у Марины была тайная надежда, в которую она никого не посвящала, что летом у ее отца будет отпуск, и  они снова поедут к минеральным водам Кавказа. И, конечно же, туда сможет приехать и Николай с матерью. И они опять будут, обнявшись, стоять под звездным небом, глядя на срывающиеся искры метеоритов, и загадывать одно и то же желание. Дурманящий аромат цветов будет смешиваться с ночной прохладой, и таинственная тишина парковых аллей  нарушится только внезапными вскриками ночных птиц. А днем на экскурсиях они снова вспомнят эти вечные горные тропинки, на которых остались их следы и горные вершины, ставшие старше на один год, окрасятся в новые необыкновенные цвета. И эта скамейка, где они впервые встретились, станет теперь особой скамьей – местом продолжающихся встреч.    

        Мечта обрастала новыми чертами,  подробностями и надежда как-то согревала Марину. Она верила и в июне, и в июле, что все еще может получиться, но дни шли, а взрослые планы были совсем другими. Отец хмурился, когда домашние спрашивали его об отпуске и неизменно отвечал, что у него еще много дел, он не может пока отдыхать. Татьяна Федоровна после таких ответов вздыхала и раздумывала о том, что еще можно сделать на даче. А Марина надеялась, что на следующий же день отец сможет ответить и по-другому.

В конце концов, когда стал заканчиваться август, Марина немного  огорчилась, но не рассталась со своей мечтой, а просто перенесла ее на следующий год. А в утешение сказала себе, что ей было интересно с Николаем и в городе, и за городом в любую, даже самую неприветливую,  погоду.

В сентябре студенты выехали в колхозы Ленинградской области и перед расставанием Николай, стараясь казаться бодрым и веселым, шутливо продекламировал: «Дан приказ – ему – на запад, ей в другую сторону». Но обеим было совсем невесело и это долгое, в целый месяц, расставание казалось тяжелым испытанием. Они, действительно, уезжали в разные стороны от города и даже не знали, где, в каком селе  будут постоянно находиться. С почтовой связью тоже было проблематично: куда писать и сколько шагать до ближайшей почты? Николай и Марина все же написали друг другу по три письма, все они благополучно дошли и хранились в боковых карманах ватников на груди.

По вечерам, когда заканчивалась работа, и звезды вспыхивали на небосклоне, Николай уходил не на танцы, а далеко за село, куда чуть-чуть долетал лай собак, и немного слышалась музыка с патефонных пластинок. Здесь, возле лесничества он давно приметил деревянную наблюдательную  вышку и даже опробовал все ступени, чтобы не свалиться по темноте вниз. Николай осторожно взбирался наверх и долго стоял на площадке. Площадка поскрипывала под его шагами, вышка немного качалась под ветром, вокруг была темнота,  какой никогда не увидишь в ночном городе. Звездный небосвод ничто не заслоняло, и Млечный путь рассыпанным просом шел от горизонта к горизонту. Редкие метеориты приходилось ждать уже дольше, чем за городом летом. Быстрые светлые черточки беззвучно вспыхивали и тут же исчезали, не давая даже загадать желание. За темными деревьями слабо светились редкие огни села, а в другой стороне весь горизонт светился заревом большого города.

Николай смотрел на светлый горизонт и отчетливо представлял себе, что где-то там – за этими тысячами огней снова начинается мгла с редкими огоньками. И в том направлении на северо-восток, в пятидесяти километрах от этой качающейся вышки находится маленькое село со смешным названием Пимки. В этом селе сейчас находится дорогой человек, который, может, тоже смотрит в его сторону – на юго-запад.

Марина не ходила за околицу, и поблизости не было ни холмов, ни вышек. После работы она гуляла с подругами вокруг лагеря, стоявшего возле шоссе, а вечером по  нескольку раз перечитывала письма Николая. Здесь – на белых листочках в клеточку он говорил ей о том, о чем не говорил все время их продолжительных встреч. Из лагеря были видны огоньки фар, мчавшихся по шоссе автомобилей. И хотя Марина знала, что то, о чем она мечтает, в принципе, невозможно, она все равно надеялась, что в одной из этих проезжающих машин может ехать Николай, который приедет ее навестить. И тогда она скажет ему то, о чем давно хочет сказать.

Но такая встреча состоялась только в октябре, когда оба вернулись с очередной битвы за урожай и приступили к занятиям. Возвращение из колхозов произошло так, что между приездом и учебой осталась только одна ночь. И встретились Марина и Николай  уже в университете.

В это время город снова боролся с наводнениями и подвалы некоторых домов на Васильевском острове в очередной раз оказались затопленными. Ветер со злостью срывал трепещущие листья, швырял их в Неву, выбрасывающей воды на набережные, и ломал зонтики зазевавшихся прохожих. Темные тучи выплескивали мелкий дождь на понурый пасмурный город, светившийся рекламой и светлячками желтых фар. Дни перестали отличаться от утра и вечера, и солнце надолго спряталось за толстый слой  свинцовой непогоды. Лишь только листья - желтые, багряные,  красные, лиловые, зеленые, оранжевые, коричневые – блестящие своим последним разноцветьем, радовали глаз в эти осенние дни.

Когда они встретились на площадке между вторым и третьим этажами, то Николаю показалось, будто яркий сноп света осветил гранитные ступени и строгие портреты на стенах улыбнулись. Он долго стоял молча, склонив голову набок и произнес только одно восклицание: «Наконец-то!».

Марина с улыбкой наблюдала за ним, прижимая к груди папку с тетрадями, и тихо ответила: «И на том же самом месте». Долго поговорить им не удалось, звонок снова позвал студентов по разным аудиториям. 

В первое же воскресенье Марина и Николай  встретились   в сквере у музея Суворова и, так как погода не сулила ничего хорошего, решили продолжить встречу в каком-то помещении. Немного подумав, оба решили пойти в Русский Музей и  вскоре уже проходили по площади Искусств возле памятника Пушкину.

Музей встретил ученой тишиной, нарушаемой скрипом паркетных полов, включенными на половину мощности люстрами и большими просторными залами, свободными от экскурсий со скучающими смотрительницами. Снова наступило то время, когда можно было смотреть на картины Рубенса, Васнецова, Сурикова, Айвазовского, Рембрандта, Иванова... сколь угодно долго. И никто не нарушит это наслаждение первозданной красотой  внезапной просьбой: «Отойдите, пожалуйста, молодые люди – у меня здесь экскурсия», когда надо возвращаться из древних улочек Амстердама или с берегов Иордана в современную жизнь семидесятых.

Николай подошел к картине Клодта, изображавшей сельское подворье и долго удивлялся тому, как художник изобразил обычную крестьянскую избу, на игру света и тени. На соломенной крыше ясно различалась каждая соломинка, на бревнах – каждый сучок. Он поразился долготерпению Клодта и, покачав головой, удивленно произнес:

—   Ну и ну! Смотри, Марина, какое большое полотно и сколько мелких деталей.

—   Так раньше и говорили «писать картину», а сейчас, в основном, только малюют – быстро и без особых чувств. Подожди, дойдем до картин Иванова.

—   Часто бывала здесь?

—   Нет, два раза. Когда занятия по эстетике здесь проводили.

—   У нас экскурсии другого рода.

Они прошли несколько залов и очутились там, где размещалось огромное полотно Иванова «Явление Христа народу». Кроме самого полотна на стенах висели портреты самых ярких персонажей картины – лица людей с выражением неподдельных чувств, и их фигуры, протягивающие руки к Спасителю. У входа в зал в рамке висело краткое описание истории этой картины.

Николай сначала внимательно и с видимым изумлением осмотрел все работы художника, а потом прочел то, что было написано на листе в рамочке. А, прочитав, чуть не присвистнул от прочитанного, и с несколько растерянным видом заметил:

—   Это каким же отрешенным от всего надо быть, чтобы писать картину двенадцать лет!

—   Просто по-настоящему любил свое ремесло, и всю жизнь ему учился.

—   Пожалуй, такие шедевры не за деньги создают.

—   В конце концов, продают, конечно, жить на что-то надо. Но кисть двигают не деньги, в этом ты прав. Как раньше говорили - «Божий дар». А сейчас оценивают скромнее - «Талант».

         Николай взял ладонь Марины и сказал:

         —  А ведь вокруг нас вечность! И как бы все эти люди ни жили раньше – хорошо ли, плохо ли – они благодаря этим художникам,  вошли в наш век. И даже не знали, что будут столько времени жить на этих полотнах.

         —   Да потому, что миром правит красота. Она отсекает все лишнее и оставляет самое лучшее.

         —   И любовь, —   добавил Николай.

         —  Любовь тоже, —   согласилась Марина и на секунду сжала  его ладонь.

В это осеннее время в Ленинград заехал старший брат Николая Павел и несколько вечеров занимал всю семью рассказами о своей службе в Забайкалье. А когда Николай говорил, что ему надо пойти к приятелю, обидчиво говорил: «Ты и так редко видишь брата». Самому младшему Адамову приходилось оставаться дома и слушать разговоры старшего брата с отцом, которые были нашпигованы военными терминами, половину которых он не понимал.

Павел получил свое имя в честь сержанта Павла Плетнева, который в сорок втором году вытащил контуженного Петра Адамова из горящего танка. Все это происходило в Воронежской области, и, вернувшись из госпиталя в свою часть, Адамов не расставался с сержантом Плетневым до конца войны. Погиб его механик-водитель в сорок пятом под Прагой и гибель эту можно было назвать трагической случайностью. Плетнев обкатывал только что полученную новенькую «тридцатьчетверку», выехал на поле с редкими кустиками и подорвался на противотанковом фугасе.

И теперь, разговаривая с сыновьями, и произнося имя «Павел», Петр Михайлович всегда вспоминал о своем погибшем друге.

Павел Адамов уже был капитаном, успел закончить академию и служил заместителем командира танкового полка. В отчий дом он заехал по пути в Белоруссию, куда направлялся на крупные войсковые учения «Неман».

Одним поздним вечером  Павел зашел в комнату Николая и с порога спросил:

—   О твоей учебе я знаю, хорошо учишься. А с девушками  дружишь?

—   Дружу, конечно. Но мне еще рано, Паша. Ты же знаешь, есть обычай – пока старший брат не женится, младшему нельзя жениться.

—   Да ну - у-у! —   протянул Павел. —   Это было еще за царя Гороха. Мне, брат, пока служба не позволяет. Вот получу майора досрочно, дадут полк, вот тогда и найду невесту... А у тебя, я слышал, хорошая знакомая есть?

—   Есть, —   кивнул Николай. —   Ее Марина зовут.

—   Вот те раз! —   удивился Павел. —   А мама говорит, что ты знаком с Валентиной Романцевой.

—   Она моя одноклассница, —   нахмурился Николай,  — и я с ней особо  не дружу. Просто звонит иногда,  ну поговорим, когда время есть. Да и учится она не в университете, а в ЛИСТе.

—   Ну и зря! —   прервал старший брат. Какая разница, где она учится. Ей вообще эта учеба, как телеге пятое колесо, просто, чтобы дома не скучала. Ты что, Николай, серьезно, не соображаешь, кем может быть Романцев через какое-то время, и его доченьки соответственно?

—   Но мне то что до этого, Паша?

—   То, что эта девушка Валя – невеста на выданье и сама липнет к тебе.  Нравишься  ты ей.

—   Мама сказала?

—   И отец тоже. —   Павел прошелся по комнате. —   Да ты будешь у Романцевых, как за каменной стеной! Подумай, о чем я говорю. Какие возможности!

—   Нет, не надо мне ничего искусственного.

—   Николай, ты просто еще молод, живешь за спиной родителей. Но попробуй понять, что надо сделать взрослый шаг. И от этого, может, зависят и другие судьбы.

—   И стать птицей в золотой клетке? —   усмехнулся Николай.

—   Наоборот, ты станешь свободнее, чем миллионы других людей.

—   Не имея своего слова.

—   Да кто тебе и в чем будет мешать?

—   Собственная совесть, Паша. А ты не подумал о том, что я, может,  желаю дружить только с одной девушкой – Мариной?

—   Ну и бунтовщик! —   Павел покачал головой.

—   А я не выступаю ни против кого, обычный человек. И хочу, чтобы ценили  мои чувства. К Марине я отношусь особенно, поверь...  Этого нельзя просто взять и отрезать.

Павел вздохнул, поднимаясь со стула, несколько минут смотрел в окно, и, будто бы не было никакого разговора, сказал:

—   Поздно уже, пойду. Спокойной ночи, Коля.   

Он расправил плечи, будто сбросил с них груз какой-то ноши и уверенно шагнул за порог.  

То, что жизнь похожа на полосатую зебру или на тельняшку, когда хорошие события должны сменяться и не очень хорошими, и эмоции, соответственно меняются с плюса на минус,  Николай, конечно, знал. К тому же он изучал теорию вероятности, хорошо знал формулу Бернулли и представлял себе то, как иногда причудливо могут чередоваться события. Мало того, Николай считал, что эта теория – лучший и самый необходимый раздел математики, и самостоятельно посвятил ему дополнительное время для лучшего изучения.

А подвигла его на это изучение одна любопытная история, вычитанная в журнале «Наука и жизнь». Один англичанин любил устрицы, но из-за бедности мог заказать их в роскошном ресторане только один раз в год. Вот накопил он денег, пришел на свой торжественный обед, принесли устрицы и он нашел в одной из них жемчужину. Англичанин страшно удивился  и обрадовался. Через год во время обеда этого самого посетителя чуть не пришлось откачивать – он разевал рот, как рыба, вытащенная из сети и вместо слов мычал с выпученными глазами: в устрице снова оказалась жемчужина.

В статье такой шанс оценивался, как один из пятидесяти миллионов. Этот факт так удивил Николая, что он всерьез занялся теорией вероятности и даже стал рассчитывать шансы выигрыша в лотереи «Спортлото». Но вскоре понял, что теория вероятности не во всех случаях имеет закономерность, а в играх  преобладает теория случайных чисел. И, убедившись, что вероятность выигрыша почти равна нулю, к теории вероятности охладел.

Но знания этого раздела математики остались и Николай понимал, что в жизни не может все идти гладко. Но, как всякий человек, надеялся, что темные полосы жизни именно для него сгладятся до светло-серых тонов.     

И, повстречав на улице одноклассника Леву Лопухова, он еще не знал, что на горизонте замаячила небольшая неприятность.

Лева учился «посредственно» и эта посредственность была его спутницей до самого выпуска из школы. Почему родители дали ему такое грозное имя, он не знал. Может из-за того, что в городе было больше ста скульптур, изображавших «Царя зверей». И родителям навеяло во время прогулок. Может, в честь Толстого или Троцкого. Но всякий раз, когда Лева получал двойку или тройку одноклассники не забывали вспомнить его звериное имя и говорили: «Мы думали, что ты Лев, а ты, оказывается, Лопух». Сначала Левчик кидался на обидчиков с кулаками, а потом привык. После школы он пошел учиться на столяра-плотника и вскоре научился хорошо зарабатывать на дачных домиках.

Вот этот самый Лопухов и сообщил Николаю как бы между прочим, что в ближайшую субботу намечается встреча одноклассников и очень уговаривал прийти в знаменитое кафе «Дружба».

Кафе стало знаменитым с тех пор, когда стало известно, кто именно там играет в ансамбле на бас-гитаре. Оказалось, что в кафе играет батюшка одного из пригородных сельских приходов. Молодой парень с длинными вьющимися волосами и короткой бородкой сводил с ума девчонок, которые забывали о мороженом, заслышав первые басовитые аккорды. А когда молодой человек еще и начинал петь, то все посетители становились единой семьей, внимательно слушая и тихо подмурлыкивая припев.  И как священник не доказывал в епархиальном управлении Ленинграда, что искусство и религия совместимы, епархия изгнала его из своих рядов, что привлекло в «Дружбу» еще больше народа. Теперь  приходили в кафе не только отдохнуть, но и просто посмотреть на попа- расстригу, виртуозно владеющего своим инструментом.

Николай выслушал одноклассника и с сомнением покачал головой: «В «Дружбу» в субботу?! Такой компанией?! Ты что, Левчик!!!». Но Лева рассмеялся и покровительственно похлопал его по плечу: «У нас даже будет свой уголок, а в зале будут люди только по количеству мест – без всяких табуреток с кухни». Тогда Николай   сразу  согласился и пришел на эту встречу, где, как заверял Лева, будут все свои люди. Но, уже радостно подойдя к столу, Адамов увидел среди «своих людей» и Валентину Романцеву, которую не ожидал увидеть в таком простеньком кафе и с которой по-прежнему не собирался встречаться.

У него шевельнулось смутное предчувствие, что встреча организована не случайно, но отступать уже было нельзя и он сел на свободное место, оказавшееся почему-то рядом с Валентиной.

Школа закончилась всего несколько лет назад, но одноклассники уже в чем-то незаметно изменились и первая самостоятельность уже наложили свои штрихи на темы разговоров, мимику, поведение. Вспоминались давние истории, учителя, походы, темы сочинений и их сходство с жизнью, звенели бокалы, светились улыбки от задорных тостов.

В конце этого веселого застолья, прерывающегося только танцами и перекурами, когда дело двигалось к закрытию кафе, Валентина попросила Николая проводить ее до метро, и он согласился, потому-что идти им было по пути – мимо станции  метро шел его троллейбус.

         Набережная канала Грибоедова встретила холодным ветром и мелкой моросью, туманной пеленой приглушающей  свет фонарей.

         —   Хорошо со своими! —   мечтательно произнесла Валентина. —   Как будто снова попадаешь в детство, но уже без школьной формы. Понравилась встреча?

         —   Да, молодцы ребята! Интересно, а кто все организовывал? —   Николай незаметно посмотрел на Валентину, ожидая ее реакции на этот вопрос.

         —   Даже не знаю, —   она неподдельно пожала плечами. —   Мне Левка позвонил... может он и придумал. Какой умница! А мы все его дразнили «Двоешник,  Двоешник». Главное – не оценки, оказывается. Когда теперь вот так запросто мы сможем собраться!  

«А, может и не специально подстроено», —   расслабленно подумал Николай. —   «Обычная   встреча одноклассников. Совсем я чего-то подозрительным стал».

Они шли по мокрому блестящему асфальту, расходясь с редкими встречными прохожими, и из-под арки каждого двора вырывался свой легкий ветерок, словно проверяя на «свой-чужой».

         —   Завтра выходной, —   снова заговорила Валентина. —   Ты что будешь делать, Коля?

         —   Учиться, что еще можно делать в такую погоду! —   поспешил ответить  Адамов. —   У меня зачеты на следующей неделе.

         —   А за город не хочешь съездить? На природу, с костерком...

         —   Какой там костер, —   он не дослушал и озабоченно затряс головой.

         —   Ну, ты и студент! —   Валентина взглянула на его ссутулившуюся вдруг фигуру. —   Совсем тебя учеба доконает.

Мимо проехали «Жигули», плюхнувшись задним колесом в ямку с водой и затормозили впереди у светофора. Нарастающий шум Невского дошел до набережной канала, гулом пронесся между колоннами Казанского собора и, ударившись в гранитные стены «Дома Книги», помчался к строительным  лесам Храма Спаса на Крови.

         —   Может, до дома проводишь? —   с надеждой спросила Валентина у станции метрополитена.

         —   Только до вагона метро, —   решительно ответил Николай, —   сам то я когда домой попаду?

         —   На гостевой машине уедешь...

Николай отрицательно покачал головой.

Адамов, конечно, не сказал своей однокласснице всей правды о том, чем же на самом деле он собирается заниматься в воскресенье. И день этот был предназначен совсем не для учебы. Три недели они с Мариной ожидали этот выходной, на который приобрели два билета на премьеру в Кировский театр. Балет «Дизель» шел в театре с незапамятных времен, и этот шедевр здесь смотрели тысячи людей разных веков и сословий. Теперь очередная премьера – для Марины и Николая. И хотя огромный зал на полторы тысячи человек будет, как всегда, полон, у обоих было одинаковое ощущение того, что премьера «Дизели» - это праздник только для них. А состоится этот праздник в театре, получившем после покушения на Кирова, его имя, и прозванного ленинградцами просто – ТОБИК. Неискушенный человек мог заподозрить намек на дворовую собаку, но все расшифровывалось весьма просто – Театр Оперы и Балета Имени Кирова. Заядлые театралы все-же продолжали называть театр Мариинским – по имени супруги царя Александра Второго – Марии Александровны.

Наступило долгожданное воскресенье, они встретились в сквере у музея Суворова и вскоре, задолго до начала спектакля, приехали на Театральную площадь. Приехали, чтобы спокойно побродить по набережным Мойки и Крюкова канала. Сколько раз каждый из них проезжал мимо этого уголка города, а как хотелось остановиться и осмотреть все вокруг.

Сначала они обошли вокруг всего здания театра, постояли на Театральной, имевшей когда-то балаганное название «Карусель», посмотрели на здание филармонии, хранившей память о Шостаковиче и прошли в сторону военного училища железнодорожных войск. По старинной площади бродили такие же театралы в ожидании спектакля да стояли два экскурсионных автобуса.

Теперь уже невозможно было представить себе, что видела эта площадь сто пятьдесят лет назад. А видела она ежедневные очереди из публики, которые стояли здесь за билетами в любую погоду, не обращая внимания на крики зазывалы у карусели и торговцев бубликами, на шарманщика с попугаем и нищих, дергающих за рукава сюртуков. Эти очереди вызывали удивление у иностранцев, которые издалека принимали толпу людей за базар, но почему то без товаров.

В один прекрасный день в Зимнем дворце решили очередь с площади убрать и поступили оригинальным способом. За полчаса до спектакля к людям подходил городовой и в произвольном порядке выдавал талоны для покупки билетов – отпала необходимость стоять на площади целый день.

Потом они отправились к старинному собору, на чугунных решетках вокруг которого были изображены якоря. В соборе шла вечерняя служба, и голоса певчих доносились из высоких открытых дверей. Ударили колокола, и их звон покатился по водной ряби, эхом отдаваясь от темных суровых каменных домов, взывая к памяти и молитве.  Несколько нищих сидели прямо у входа рядом с мокрыми кустами, истово крестились, изредка смахивая капли воды с лица и с надеждой поглядывали на редких прохожих. 

Быстро стемнело, зажглись фонари и Марина с Николаем, немного продрогшие на сыром ветру, наконец вошли в величественное здание театра. Они заняли места в пятнадцатом ряду, что само по себе было великолепно, и в это время из оркестровой ямы уже доносились короткие переливы флейты, звуки тромбона, скрипки и контрабаса, редкие удары по барабанам.

Зал под огромной, сверкающей, как бриллиантовое колье, люстрой, наполнялся зрителями. Марина посмотрела вверх на балконы, откуда сотни глаз с нетерпением взирали на пустую пока сцену, закрытую тяжелым синим занавесом. Кто-то настраивал театральные бинокли, кто-то листал программки, завсегдатаи с неизменным видом знатоков обменивались мнениями, несколько седых старушек в длинных платьях из панбархата обмахивались веерами.

Приглушенный гул все больше и больше заполнял пространство зала. Даже тяжело было представить, сколько людей за все годы побывало в этом святом для искусства храме, сколько аплодисментов и оваций здесь звучало, сколько букетов цветов вручила благодарная публика Павловой, Кшесинской, Улановой, Ваганову, Стравинскому, Шаляпину, Ершову, Нижинскому... Какие здесь исполнялись оперы и танцевались балеты... Только находиться в этом зале – было уже величайшим счастьем.

Медленно погас свет, занавес с тихим шуршанием торжественно открыл сцену, освещенную мягким светом прожекторов и из оркестровой ямы донеслись первые звуки музыки –  началась увертюра балета.

После того, как балет закончился, Марина и Николай решили возвращаться пешком, чтобы еще раз пережить все полученное от спектакля. Некоторое время они шли медленно и молча, взявшись за руки, и потом Марина вдруг спросила:

—   А с кем ты вчера шел по Невскому?

—   Это когда? —   не сразу сообразил Николай?

—   Уже примерно в это время, поздновато.

— А-а-а-а, вот ты о чем! Я сразу и не понял. Одноклассницу  встретил. Ты что видела меня и не подошла!

—   Видела, но не я. Света вечером возвращалась из библиотеки, вот она тебя и заметила. Говорит, что симпатичная девушка была с тобой рядом. А кто эта одноклассница?

—   Да ты ее не знаешь, обычная девушка, учится не у нас.

—   Просто интересно – кто твои одноклассники.

—   Хорошие ребята, теперь редко встречаемся в городе, всех судьба раскидала по разным адресам. Кто-то и уехал в другие города...  А это – Валя Романцева, учится в торговом.

—   Это не родственница того Романцева?

—   Да, —   кивнул Николай. —   Его дочь.

—   Понятно. —   Марина зябко поежилась, подняла воротник и потерла руки.

—   Что, холодно? —   участливо спросил Николай. —   Может, зря мы пошли пешком, ветерок то дует!

Марина не ответила и молча прошагала еще пару десятков шагов. Потом, словно ковбой в прериях, где в обычных правилах возвращаться к старой теме разговора даже и через полдня пути, спросила:

—   Красивая она, Коля?

—    Жизель? Да, красивая, хорошо танцевала.

—   Какая Жизель! Я о Романцевой спрашиваю.

—   А причем здесь она? —   возмутился Николай. —   Самая обычная девушка, каких не одна тысяча...

—   Зато невеста какая! —   продолжила Марина с дерзкими нотками в голосе.

—   Я даже и спорить не буду! —   засмеялся Николай. —    Значит, ты ревнуешь меня? Скажи, ревнуешь? —   он остановил Марину и повернул ее к себе.

—   Совсем нет, —   тихо ответила она и посмотрела Николаю в лицо глазами, полными слез.

—   Ну, разве так можно?! Мы столько времени знакомы с тобой!  А ты целый вечер молчала и не говорила об этой ерунде, которую вбила себе в голову!

—   Я просто хотела спросить, —   Марина достала носовой платок и промокнула слезинки, выкатившиеся из глаз.

—   Зачем? Я тебя так люблю, что все остальные меркнут по сравнению с тобой, —   он порывисто обнял ее. — Мне даже просто хорошо только тем, что ревнуешь.  Ты веришь мне?

—   Верю.

—   Марина! Не спрашивай больше о других девушках, это лишние вопросы.

      Хорошо.

Николай крепко прижал Марину к своей груди и прошептал:

—   Только ты и я.

Она слегка улыбнулась и мягко коснулась рукой щеки Николая.

В это время они стояли на Поцелуевом мосту и еще долго говорили здесь под шум машин, проскакивающих через Мойку и все слова, произнесенные влюбленными на этом месте, были чистой правдой – другие слова - оба знали об этом поверии – на удивительном мосту сказать невозможно.

Потом они пошли в сторону площади Труда, и Николай стал рассказывать о тех местах, которые встречались на их пути, чем нимало удивил Марину.

—   Ты что, тоже читаешь «Белые ночи»?

—   Да, взял в библиотеке пару выпусков. А то, сколько вокруг интересного, а стыдно признаться, что совсем мало об этом знаешь.

Выпуск «Белые ночи» был посвящен истории Ленинграда и состоял из очерков, рассказывающих о разных годах жизни города, начиная с петровских времен и заканчивая днями нынешними. Историки, поэты и просто публицисты писали о новых страницах истории города, которые прежде не публиковались. Поэтому, каждую книгу серии, которая была объемом в триста – четыреста страниц, ждали с нетерпением, раскупалась она за день, и потом ее найти можно было только в библиотеках или на книжном рынке сосновой рощи  проспекта Тореза.

И Марина, и Николай имели возможность приобретать эти издания  через «Дом книги», где оставляли часть тиража для таких людей, какими были их родители.

—   Молодец! —   похвалила Марина. —   Я ведь не все знаю, о чем ты сейчас рассказываешь. Даже о том же Поцелуевом мосте.

—   Он раньше Цветным назывался, —   сверкнул новыми познаниями Николай. —   Потому-что был деревянным и из досок разного цвета.

—   А «Поцелуевым» назывался всего-навсего потому, рядом находился трактир купца Поцелуева под названием «Поцелуй», —   уточнила Марина.

—   Есть и другие предположения. Здесь проходила городская черта, а мост был местом прощаний.

—   Пишут и о том, что здесь тайно встречались молодые пары, кто не мог встречаться на центральных бульварах.

—   Может быть, —   согласился Николай. Но мне кажется, что все с самого начала было совсем по-другому.  Смотри! —  он показал на длинное двухэтажное здание кирпично-красного цвета на высоком гранитном цоколе с прорезанными окнами. —   Это бывшие кавалергардские казармы конногвардейского полка. Возле этих казарм было запрещено стоять и прогуливаться гражданским чинам, а тем более барышням. Вот и прощались солдаты рядом – на мосту, говоря своим девушкам: «Поцелуй меня, красавица!». Как тебе это объяснение.

—   Пожалуй, звучит правдоподобно.

—   Вот именно. А купец этот уже потом появился и к  славе моста примазался, может, и фамилию себе для этого поменял.  

Старые солдатские казармы остались далеко за спиной, как и площадь Труда,  и вскоре вдали показались,  тускло светящиеся огни моста Шмидта. Они еще прошли рядом с бульваром Профсоюзов, где сырой влажный ветер, дующий от Невы,  все сильнее давал о себе знать, и вскоре сели в теплый почти пустой троллейбус, унесший их на широкий простор   Невского     проспекта.                                                                                                                                                                                                                                    

                                                                                                                                                                                                                                    

 

                                  ©  2010  Владимир Чернов   E-mail vecho@mail.ru  ICQ 1444572     SKYPE Vladimir 56577