Глава 28 

Туманы, ранний сумрак и морось накрыли Ленинград после ноябрьских праздников и череды неизменных осенних наводнений. Шпили соборов спрятались в серой пелене тумана, и слабый ветер лениво теребил последнюю листву на деревьях парков.

В эту пору и проводилась партийная конференция коммунистов Ленинградской области, чтобы подвести итоги проделанного за год. Смольный преобразился и стал снова напоминать штаб революции.  На стоянке у чугунных ворот появились сотни автомобилей, коридоры  наполнили толпы делегатов, что разительно отличалось от повседневной спокойной деловой обстановки, когда в рабочее время можно было не увидеть в коридоре ни одного человека. Зал с высокими белыми колоннами, видевший в семнадцатом году рабочих и крестьянских депутатов, в очередной раз принял под свои своды делегатов - детей и внуков старых большевиков Питера.

Состав присутствующих был, в общем, таким же, как и пятьдесят восемь лет назад во время Второго съезда Советов: передовые рабочие, лучшие колхозники и рабочие совхозов, военные, ученые, деятели культуры. Только одеты они были по-другому да награды сверкали в свете хрустальной люстры. В число активистов входили передовые ленинградские строители, и литераторы, первым из которых был поэт Дудин, и даже один водитель троллейбуса, прославившийся тем, что вместо надоевшего «Оплачивайте проезд», рассказывал об истории города по своему маршруту.

На это мероприятие приехал и Петр Михайлович Адамов. Он сел на свое место в шестом ряду, достал из, полученной при регистрации, папки блокнот с тисненной золотом надписью названия конференции и стал делать короткие записи. За трибуной стоял Романцев, которого Петр Михайлович не видел с седьмого ноября. В тот день Первый секретарь благодарил участников парада в фойе Октябрьского подъезда, был занят другими поздравлениями и только успел сказать Адамову: «Нам надо поговорить, Петр Михайлович». Но с того дня Романцев не звонил и Петр Михайлович, сидя на конференции и глядя на докладчика, размышлял о том, что это может быть за разговор, и когда он состоится.

Генерал догадывался, о чем может пойти беседа и его предположения вызывали непроизвольную кислую гримасу, которую он спрятал за ладонью, поднесенной к лицу. Адамов пока не знал, что же может сказать Романцеву при личной встрече. Между тем доклад продолжался, и Григорий Борисович часто отрывался от текста, глядя в зал. Он, не останавливаясь, говорил об успехах на разных заводах, о состоянии сельского хозяйства,  и больше всего о жилищном строительстве в городе. Перед Первым секретарем на трибуне лежала толстая папка доклада, но чувствовалось, что доклад будет звучать вдвое длиннее, потому что Романцев прекрасно знал, о чем говорить, и многое добавлял от себя.    

И, действительно, вскоре в докладе был объявлен перерыв. Делегаты поднялись со своих мест и двинулись через выходы в разные стороны коридора: кто - в буфет, кто - в курительные комнаты, кто - в открытые сегодня целый день кабинет и квартиру Ленина. Впереди Петра Михайловича неторопливо шли два пожилых коммуниста и, так как оба, видимо, слышали слабо, громко обменивались своими первыми впечатлениями о докладе Романцева.

«Смотри-ка! Здорово знает обстановку в области! Крепко держит руку на пульсе ленинградской партийной жизни, — восхищенно произнес тот, что был повыше ростом.

«Да, Поликарп Иванович, в надежных руках наша организация»,  — поддержал собеседник - седой мужчина в коричневом шерстяном костюме. – «Григорий Борисович, пожалуй, живет только делами партии. Читает, в основном, не по бумажке, а от себя».

«Мне кажется, что он не только с такими делами справится», — предположил высокий. —  «Не зря его избрали Кандидатом в члены Политбюро. Видимо, Леонид Ильич на самом деле готовит себе замену в лице нашего Первого секретаря. Как думаешь, Сергеевич?».

«А чего бы и нет», — ответил названный Сергеевичем. – «Он ведь помоложе нас, и соображать может за всю страну. Слышал я от своего родственника из Москвы, что наш Генеральный уже порядочно устал на своей должности и ищет варианты, как бы освободиться достойно»,

«У нас никто сам не уходит», — с сомнением произнес Поликарп Иванович. – «И что он может придумать, не пойму!».

Сергеевич взял собеседника за локоть и, чуть понизив голос, сказал: — «Он собирается ввести новую должность в партии, что-то вроде Почетного Председателя КПСС, который будет выше по статусу, чем Генеральный секретарь...».

Дальнейших предположений о судьбах высоких партийных деятелей Адамов не услышал, потому что свернул к лестнице и пошел вниз в поисках  свободного телефона для звонка в академию. Здесь, на лестнице, его и догнал один из помощников Романцева, и сообщил о приглашении вместе пообедать в большой перерыв. Помощник вручил карточку с номером комнаты на втором этаже Смольного и быстро удалился, оставив Адамова в невеселых раздумьях.

Генерал понимал, что предстоит разговор, в том числе, и на тему отношений их детей - Николая и Валентины, и пытался представить, что он может ответить на те или иные фразы Романцева. Петр Михайлович знал, что его Николай по-прежнему не желает боле тесных дружеских отношений с Валентиной и ограничивается короткими односложными ответами на ее звонки. Адамов был не против серьезной дружбы его сына с Валентиной Романцевой, но переломить ситуацию в этом направлении он не мог, да и не представлял, как это можно сделать, не задевая самолюбия и свободы Николая. Но в то же время хорошо помнил, как помог ему Романцев в критической обстановке, когда можно было в один миг слететь с должности, а жизнь без армии после стольких лет службы представить было совершенно невозможно.

«Вот и отобедать есть с кем, скучно не будет», — подумал Петр Михайлович, повертев карточку в левой руке и укладывая ее во внутренний карман кителя. – «Пожалуй, предстоит честное объяснение, и от этого не надо искать других путей. Мне тоже небезразлична судьба моих детей и надо со всей определенностью сказать это Романцеву. Не думаю, что это может испортить наши отношения, он должен все понять. Ведь, не может все упираться в один вариант».

Он медленно прошел два десятка шагов по ковровой дорожке  по направлению к залу.

«Может быть, на обеде будут другие люди, и этот вопрос не будет обсуждаться. А, может, Григорий Борисович нашел другую пару для своей Валентины», — шевельнулась слабая надежда у генерала, но тотчас же погасла, словно лампа прожектора, разбитая выстрелом.

Доклад продолжился, затем пошли выступления, и мысли Адамова на какое-то время переключились на другие вопросы, которых было более, чем достаточно - стоило только перелистать страницы блокнота и вспомнить план основных мероприятий на месяц.

На большом перерыве Романцев радушно встретил генерала и сразу пригласил к столу, на котором стояло два прибора. Маленькая столовая была оборудована в одной из четырех комнат, находившихся за неприметной дверью с обычным трехзначным номером. Здесь Петр Михайлович увидел, на удивление, скромную обстановку - стол с шестью стульями, бар, холодильник, телевизор, два кресла у окна, столик с телефонами и две картины на стенах с пейзажами, написанными летом и зимой. За соседней двойной дверью угадывалась кухня, откуда все равно проникали слабые  запахи, несмотря на отдаленной гудение вентиляции.

Официантка сразу налила борщ в две тарелки, оставила на столе два больших блюда, закрытые крышками из мельхиора и молча удалилась. Григорий Борисович приоткрыл ореховую дверцу бара, где стояли рядами разноцветные бутылки, и вопросительно взглянул на генерала. Тот отрицательно покачал головой.

— Хорошо, не будем, — чуть улыбнулся Романцев. – Сегодня еще очень много дел, — Он помолчал, накалывая вилкой осетрину. – Давно не видел вас, Петр Михайлович, вот и пригласил.

— Спасибо, Григорий Борисович.

— И вам спасибо, что зашли. Это, пожалуй, единственное свободное время, когда меня не отвлекают. Эти полчаса полностью мои, — Романцев с каким-то особенным вниманием взглянул на генерала. – С вами интересно поговорить, Петр Михайлович, чем-то вы отличаетесь от ваших коллег - генералов.

— Никогда не замечал, — Адамов пожал плечами, перемешивая густую сметану в борще. – Все мы, в принципе, одинаковые. Люди в шинелях, да и думаем в одном направлении.     

— Может, и в одном, но по-разному, в зависимости от военного таланта. Мне со стороны виднее. Как дела в академии?

— Хорошо, все по плану. Спасибо за помощь в ремонте гостиницы для семей.

— Не стоит. Это для нас капля в море. Заметили, как расстраивается Ленинград?

— Конечно. Наши офицеры - преподаватели получают квартиры в районе Гражданского проспекта, Дачного.

— И сколько еще преподавателей без квартир?

— Пятьдесят семь семей.

— Понятно, — Романцев на секунду задумчиво прищурился. —  В следующем году что-нибудь придумаем. Но только берегите служебный фонд, каждый год большой помощи не будет. Кстати, этим летом в вашу академию поступил мой дальний родственник по линии жены.

— Что же не сказали мне, Григорий Борисович, в период экзаменов?

— Зачем? Он и сам парень с головой, всегда хорошо учился.

— Бывает, и отличники не поступают. Все решает конкурс.

— Только ли конкурс, Петр Михайлович? А галочки ставят в списках для тех, кто должен поступить?

— Случается и такое.

— Значит, в армии растет блат?

— Что поделаешь, Григорий Борисович! Из всех правил бывают исключения.

Романцев взглянул на часы, пододвинул к себе второе блюдо и, снимая крышку, спросил:

— Как Николай учится?

— Хорошо. Зачетку на видном месте держит.

— Ну, вот и прекрасно, другого не ожидал. Знаете, Петр Михайлович, я не просто интересуюсь вашим сыном, и он мне действительно нравится, исходя из того, насколько хорошо знаю о нем. Скажу даже больше, я присматриваюсь к Николаю уже больше года, узнав, что и Валентину он устроил бы, как самый лучший друг. При моем положении я не могу полагаться на случайные студенческие встречи, вокруг дочери достаточно крутится парней, а сделать именно свой выбор. Петр Михайлович, я не могу вводить в свою семью любого случайного человека, вы понимаете это? — Романцев мягко взглянул на собеседника и его вопрос прозвучал тихо с чуть просительными интонациями.

— Вы, Григорий Борисович, говорите мне, как отцу - деспоту, — улыбнулся Адамов. – Я же не против этого союза, и мой сын знает об этом. Но, в конце концов, все должно решиться по взаимному согласию. Может быть, не будем форсировать события, как считаете?

— Да никакой торопливости и нет, — ответил Романцев. – Только я считаю, что, зная мою позицию, вы будете и помогать мне в этом.

— Несомненно, — заверил Адамов.

В то же время ясно понимая, что от него в этой ситуации мало что зависит и, осознавая, насколько далеки его слова от истины.

Романцев молча кивнул головой, словно и не сомневался в таком ответе, затем полез в боковой карман и, вытащив белый прямоугольник визитки, протянул его Адамову со словами:

— У дочери скоро день рождения, она приглашает Николая, передайте ему, пожалуйста...

Памятуя о своем ответе за обедом, Петр Михайлович решил ничего не откладывать и этим же вечером вошел в комнату Николая.

Сын сидел за столом с включенной зеленой лампой и что-то быстро писал в тетради. Рядом лежали несколько книг с закладками, блокноты, две раскрытые папки и карандаши. Он оглянулся на скрип двери и удивленно взглянул на вошедшего отца - такие визиты были крайне редки и не бывали беспричинными.

Петр Михайлович полистал зачетную книжку, посмотрел названия книг и спросил:

— К чему  готовишься?

— Завтра семинар по истории, надо выступить, — Николай протянул листок с вопросами.

— Заключительный этап Великой Отечественной войны, — вслух прочел Петр Михайлович один из вопросов. – Интересный семинар, сам бы хотел послушать. О войне каждый день помнить надо.

Адамов моментально вспомнил тот теплый майский день, дубовый лес и сотни выстрелов салюта со всех сторон, сбивающие веточки с деревьев. Генерал возвратил лист и как бы про себя сказал:

— Интересно, а что сейчас изучают по истории в ЛИСТе. Сходятся программы или нет, как думаешь?

— Не знаю, зачем мне ЛИСТ? — удивленно ответил Николай.

— Ты же знаешь, что в институте торговли учится Валентина Романцева. Вы с ней говорите, наверное, об учебе.

— Да не говорим мы с ней об этом, папа! — с возмущением в голосе произнес сын. – Она иногда звонит, но ни о какой учебе не говорит.

— Позвонил бы и сам, вы оба - студенты, у вас есть общие интересы.

— У меня есть с кем говорить об учебе. Может быть, не будем о Валентине, папа, мне надо еще готовиться... Как то неинтересно мне о ней вспоминать. А мы опять вернулись к тому разговору, — Николай выжидающе посмотрел на отца.

Петр Михайлович вытащил из кармана приглашение, полученное от Романцева, и молча положил его на стол. Потом прикоснулся к плечу Николая и с надеждой в голосе сказал:

— Ты все-таки, подумай, сынок. Друзья лишними не бывают, не надо от них отказываться.

Затем решительно вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Прошло несколько дней и Адамов больше не говорил с Николаем на старую тему, вызывающую взрывную реакцию сына. Петр Михайлович  старался не задевать острые углы, способные нарушить его душевное равновесие, решив на какой-то короткий период не возвращаться к этому вопросу. И, втайне надеясь, что день рождения Валентины Романцевой внесет коррективы в поведение Николая. К тому же генерал не сомневался в том, что с его сыном на дне рождения обязательно поговорит сам Романцев, обладающий большим даром убеждения и способный расположить к себе любого человека.

В субботу в академии проводился парково - хозяйственный день и Петр Михайлович обходил помещения и территорию. Он побывал в аудиториях, мастерских, парке автомобилей, на складах и в библиотеках. Последняя мокрая осенняя листва лежала на газонах и ее сгребали в кучи слушатели первого курса. Территория академии убиралась и снаружи - на городских улицах. Здесь тоже продолжалась дружная работа, листья и мусор загружались в стоявший на тротуаре ЗИЛ.

Генерал проходил по территории, осматривая газоны, разительно отличающиеся от расположенного рядом сквера, усеянного темной листвой. Слушатели были одеты в спортивные костюмы и прохожие мало обращали на них внимания. Но Адамов заметил, что несколько человек были, по каким-то причинам, одеты в форму - зеленые рубашки без погон  и без галстуков. В то время, когда Петр Михайлович остановился у чугунной решетки сквера, наблюдая за работой слушателей, на тротуаре появился гражданин, одетый в мятый плащ и двигающийся неуверенной походкой. Дойдя до ЗИЛа, гражданин остановился и удивленно посмотрел на слушателя в зеленой военной рубашке без знаков различия, уверенно махающего метлой. Десятки людей проходили мимо, торопясь по своим делам и никто из них не видел в уборке территории ничего необычного. Но гражданин, потирающий небритую щеку, рассмотрел нечто такое, что остановило его дальнейший путь. Он оторвался от борта ЗИЛа, служившего ему опорой, и спросил у слушателя в рубашке:

— Ну, что! И ты заработал пятнадцать суток?! Во, здорово! Приехали!

Офицер обернулся, но спорить не стал, а, наоборот, подтвердил слова прохожего.

— Получил. Идите, отдыхайте, уважаемый.

— Так тебе и надо, служивый, — икнул гражданин и, довольный своим приговором, побрел дальше.

А Адамов, сдерживая улыбку, повернул от сквера к воротам академии.

В эту же субботу вечером дверь домашнего кабинета Петра Михайловича открылась и Николай спросил:

— К тебе можно, папа?

— Да, заходи.

Генерал оторвался от бумаг, положил красный карандаш возле лампы и жестом пригласил сына в кресло у стола.

— Папа, я не знаю, насколько ты занят, но, может быть, получится, — начал Николай.

— Когда и что? — уточнил Адамов.

— Завтра у меня очередные прыжки. Ты сможешь приехать посмотреть? Ведь ни разу не видел, как я прыгаю.

Генерал, конечно, знал, что завтра воскресенье, но все равно перевернул листок календаря, проверяя свои записи. Записи были,  и необходимость что-то решать, как и при постоянном умении к работе по принятию решений, погрузила его на несколько секунд в раздумья. Но сказанное сыном сразу перевесило все написанное на воскресном календарном листке - Петр Михайлович уже не мог и припомнить, когда они с Николаем где-то встречались вне домашней обстановки. Пожалуй, этот вопрос сходу настроил генерала на желание отдохнуть вдали от рабочего кабинета академии и отложить на день все несрочные дела.

— И сколько же ты напрыгал уже? — с интересом спросил отец.

— Пока десять прыжков, завтра, соответственно, одиннадцатый.

— Молодец! А если погоды не будет? — генерал с сомнением взглянул на барометр, показывающий давление в левой половине циферблата.

— Погода будет, папа. Да и полоса в Лукашево - бетонная, в отличие от Гатчинского аэродрома. Ну, так как, решился?

— Значит, оставим маму одну в воскресенье и поедем на аэродром?

— До обеда обернемся.

— Хорошо, Николай, в утра заеду в академию и сразу на аэродром. Во сколько у вас начало?

— В одиннадцать.

— Добро, встретимся в Лукашево.

Петр Михайлович снова повернулся к столу и Николай в приподнятом настроении ушел в свою комнату. Он взял книгу по парашютной подготовке и открыл ее на самой интересной главе, где описывалось то, к чему он стремился долгие месяцы тренировки. Сидя на диване, Николай вновь и вновь вспоминал, как он начинал заниматься парашютизмом и свой первый прыжок, который никогда не забудется. Эти мысли волновали, как и всегда накануне таких дней. Он старался не слишком поддаваться раздумьям о предстоящем прыжке, не волноваться и постараться хорошенько отдохнуть, но уже по своему маленькому опыту знал - даже во сне он будет настойчиво перерабатывать в мозгу все то, чему он уже научился, пытаясь нащупать слабые места в подготовке, и все предусмотреть.

Николай подошел к окну, отодвинул штору и выглянул на улицу, стараясь определить погоду. Желтые огни фонарей светились, не затуманенные мелкой моросью или туманом, что само по себе уже давало возможность надеяться на хорошую погоду и завтрашним утром. Но приморский климат имел свои особенности и любой изменившийся ветер мог нагнать с Финского залива столько непредсказуемости, что думать об этом просто не хотелось...

Первый прыжок пришелся на погожий ясный день и Николаю хорошо запомнились слова инструктора Василия Прохоровича. Он и в войну готовил десантников в осажденном Ленинграде, только очень не любил рассказывать, как это все проходило в те годы. В тот день инструктор сказал: «Повезло вам, перворазники, удача высветилась в полное небо».

Солнце ласково блестело на росистой траве, и запах теплой земли смешивался с запахами шелковых куполов и ремней. Повезло с погодой пятнадцати перворазникам, которые со смешанными чувствами радости и волнения начали укладку парашютов Д-5, называемых в просторечном общении «дубами». Они беспрестанно надоедали вопросами инструктору, который безостановочно вышагивал между укладчиками.

Николай попал в предпоследнюю группу и под торопливые команды инструктора «Быстрей, быстрей!» пятеро перворазников, помогая друг другу, стали надевать парашюты. Застегнуты ножные обхваты, с трудом стянуты лямки грудного обхвата, закреплена укладочная сумка, запасной парашют плотно прижат к животу. Пошла проверка: инструктор внимательно осмотрел группу, записал фамилии и номера парашютов. Затем громко, под выхлопы двигателя самолета, прокричал: «Запомните формулу - три секунды, кольцо, купол, расчековка. Вперед!».

Группа загрузилась в АН и Николай, глядя на сосредоточенные напряженные лица коллег - перворазников, снова повторил про себя «формулу успеха», как он назвал про себя слова инструктора. Василий Прохорович быстро зацепил за трос карабины фалов стабилизирующих парашютов, ободряюще улыбнулся и под нарастающий гул двигателя самолета, начавшего разбег, еще раз крикнул: «Я с вами, ребята. Будете прыгать - кричите «Ура!» и ничего не бойтесь!».

Самолет набрал высоту, круг за кругом, забираясь под редкие серые облака и рядом с Николаем резко засигналила мигающая зеленая лампочка. Инструктор открыл дверь самолета и в салон ворвался шум двигателя со свистом ветра, а на земле показались извилистые линии проселочных дорог и прямоугольники полей.  

Николай медленно двинулся к увеличивающемуся проему двери, испытывая огромную гамму чувств, начиная от элементарного страха и заканчивая небывалым ухарством и отвагой. Он не успел еще повторить «формулу успеха», как Василий Прохорович положил руку ему на плечо и крикнул: «Давай, Коля, пошел!». «Ур-ра-а-а-а!», — остервенело закричал Николай и рванулся вперед. Спустя несколько томительных секунд, когда в мозгу бьется только одна мысль «А вдруг не раскроется!»,  раздался громкий хлопок и небо над головой закрылось белоснежным куполом диаметром в семь метров. Наступила тишина, прекратилось беспорядочное падение и, схватившись за стропы, Николай радостно посмотрел вверх - на купол и вокруг себя. Но через секунду опомнился - «Запасной!» - последнее слово в формуле. Он аккуратно расстегнул карманчик запасного парашюта, вытащил чекующий шнур и почувствовал настоящее облегчение, как после тяжелой работы.

Приближались маленькие домики, шоссейная дорога с несколькими игрушечными машинками, полоса и ангары аэродрома, водокачка на краю села, сверкающие рельсы железной дороги вдали. Внезапно, нарушив спокойствие, сработал прибор принудительного раскрытия на запасном парашюте: раздалось тарахтение, как в сломанной музыкальной шкатулке и резкий щелчок холостого срабатывания. Схватившись за лямки, Николай перекрестил их и развернулся лицом по траектории спуска. Земля стала стремительно набегать и он сосредоточил все внимание на определении момента приземления. Наконец, сведя ноги вместе, он сгруппировался, резко подтянулся на лямках и мягко упал в зеленую траву на краю аэродрома. Захотелось еще раз крикнуть «Ура!», но он сдержался - совсем рядом, в десяти метрах, приземлялся и Василий Прохорович, показывая Николаю в полете большой палец.

... Петр Михайлович сдержал свое слово и после часа, проведенного в рабочем кабинете академии, приехал на аэродром Лукашево. Начальник аэродрома пригласил генерала на командный пункт, но Адамов заметил, что будет там только отвлекать своим присутствием, да и не увидит толком ничего. Он попросил провести его к ангару, где заканчивалась укладка парашютов и, поздоровавшись с инструкторами, подошел к Николаю, заканчивающему работу.

— Ну, как, готов, добрый молодец? — спросил он у сына, снисходительно улыбаясь и наблюдая, как застегиваются мешки.

— Почти! — бодро ответил Николай. – Хорошо, что ты приехал. Смотри, скоро начнем. — Он подошел к открытым воротам и показал на АН, летящий в высоте над аэродромом.

От самолета отделился маленький красный парашют с грузом и полетел к земле.

— Пошла пристрелка, — пояснил Николай. – По грузу определяется снос.

Парашютик опустился к земле и, выбросив кучу брызг из лужицы, приземлился сразу за бетонным покрытием взлетного поля, совсем недалеко от ангара.

— Вот, и я туда примерно приземлюсь, — сын оставил Адамова у ворот и пошел надевать парашют.

Через некоторое время партия из пяти человек была построена и, проходя мимо Адамова к самолету, Николай сказал:

— Я прыгаю крайним, папа.

— Удачи! — кивнул генерал. Он уже знал, что в авиации и у парашютистов не говорят слова «последний», заменяя его на «крайний».

«Кукурузник» коротко разбежался по полосе и, натужно гудя, стал подниматься все выше и выше. Гул двигателя  отдалился и круг за кругом АН уверенно и привычно набирал высоту. Затем его крылья выровнялись параллельно земле, он пошел прямо и в это время из него выпали одна за другой четыре точки, превратившиеся через мгновение в четыре белых купола.

Пятой точки не было и генерал с замиранием сердца, до рези в глазах вглядывался в самолет, пытаясь определить, что там сейчас - в салоне. Но в это время самолет накренился, его двигатель взревел громче и Ан по пологой дуге стал забираться еще выше. Он прошел круг, потом еще один и сам превратился в жирную черную точку с еле различимыми пластиночками крыльев. 

Адамов продолжал следить за самолетом, не обращая внимания на инструкторов и спортсменов, стоящих рядом с ним. Потом, незаметно для себя, с отчаянно бьющимся сердцем, не отрывая взгляда от самолета, еле слышно гудящего в вышине, он медленно пошел к краю летного поля, туда, где должен был приземлиться его сын. Четыре белых купола уже почти достигли земли, но даже на расстоянии Адамов знал, что среди них нет его Николая.

Между тем самолет прекратил набор высоты, и прямо над аэродромом от него отделилась черная точка, которая с нарастающей скоростью понеслась вниз. Долгие секунды над точкой не было долгожданного купола, и генерал порывисто ускорил шаги, не понимая, что происходит.

«Да что же это такое?» - бился в мозгу безответный вопрос. — «Неужели отказ?!». «Сынок! Сынок!» — взывал он к черной точке, которая сейчас только для него была живым бьющимся сердцем. Давно прошли и три, и шесть секунд, которые превратились для Адамова в замерзшее время. Он молча шагал, но в его душе клокотал вулкан. Лоб взмок и снова пришло то ощущение, которого он не испытывал с войны – ощущение чего-то страшного, постоянно витающего над головой

«Не может такого быть!» — воскликнуло все его существо, и в это время на высоте примерно четырехсот метров над черной точкой вспыхнул белый купол. Генерал выдохнул всю свою огромную безмерную сердечную боль и пошел медленнее.

Николай приземлился всего в тридцати метрах от отца и его на время скрыл гасящийся купол парашюта. Когда Петр Михайлович подошел, сын все еще сидел на кустарнике шиповника, подтягивая к себе парашют.

— Что же ты не сказал, что прыгаешь затяжным? — спросил Адамов.

— Я думал, тебе инструктор скажет, —  Николай попытался подняться, но тут же его лицо исказила гримаса.

— Что с тобой?

— Кажется, вывих или растяжение, — сын потер лодыжку правой ноги и показал на два гранитных камня под кустом.

— Врача! — обернулся генерал к подошедшему инструктору. — И мою машину сюда.

Николай снял шлем и пригладил мокрые волосы, от которых пошел пар.

— Понравился тебе прыжок, папа?

— Еще как! — бодро ответил Петр Михайлович.

— А в следующий раз приедешь?

— Постараюсь.

— Все отлично, папа, — улыбнулся Николай. — А это пустяк, — махнул он на ногу. —  Пройдет… Знаешь, я ведь теперь не смогу к Валентине Романцевой на день рождения пойти, — глаза сына вопросительно посмотрели не отца.

Петр Михайлович присел на корточки, медленно погладил сына по волосам и ответил:

— Ну, и не надо!

Николай вздохнул полной грудью, словно сбрасывая с себя неподъемный груз, и молча кивнул.