Дворцовая, 10                     

               роман

Главная

Создание книги

Книги

Фотографии

Обо мне

Галерея

Гостевая

                                 

                                                                                        Глава 29

     Утром, лишь только поднявшись по лестнице, Берестов обнаружил в коридоре  возле  приемной полковника Старостина, спокойно и размеренно вышагивающего по ковровой дорожке с задумчивым лицом. Создавалось впечатление, что начальник охотничьего хозяйства – главный егерь штаба округа, как еще его называли, вообще никуда отсюда не уходил. Потому-что Берестов, запирая вчера входную дверь, уходил затем по коридору вместе с Федором Ильичем и расстались они уже на улице у подъезда.

   Берестов открыл дверь и, включив свет, пригласил полковника в приемную. За окном стояла декабрьская темень, и только фонари по периметру площади желтыми пятнами освещали серые здания и редкий снег, метущий поземкой по брусчатке.

   Вскоре вошел и Загудин, поздоровавшись со Старостиным, как со старым знакомым, и они ушли в кабинет. Когда через десять минут  Берестов принес генералу свежие газеты, то застал обоих за картой, разложенной на столе, в позах раздумывающих перед битвой полководцев.

   Федор Ильич тыкал карандашом в зеленые разводы лесов и рассказывал: «Вот здесь я кабана завалил в прошлом году, а здесь лосей прикармливаю... Возле речечки они любят ходить... А желудей нынче полно... В этом месте они разрыли все... Да, уже большое поголовье... Пока не считал...».

  Загудин задумчиво кивал головой, а потом махнул рукой:

  —   Ну, ладно, уговорили. Так вы сказали, надо вот в это время?

—   Конечно, Егор Михайлович! Кого-то еще с собой возьмете?

—   Подумаю. 

—   Я вам подготовлю отличное оружие.

—   Да у меня и свое есть.

—   Посмотрите, сравните.

   Весь смысл этих приготовлений Берестов понял через неделю. На охоту в выходные Загудин его не взял, но в понедельник результаты охоты и трофеи увидел еще до обеда.         Генерала снова посетил Старостин – на этот раз с загадочным и довольным видом, а после его отъезда Вадим получил распоряжение своего начальника:

—   Там мне Старостин загрузил в багажник лосятину. Вызовите УАЗ, перегрузите и отвезите себе домой. Короче, делайте, Берестов, с мясом что хотите, но только на рынок не несите.

  Генеральский подарок оказался весом около двадцати килограммов, и когда Вадим заволок ящик на третий этаж, у Юли округлились глаза:

—   Что это, Вадим? И что мы с этим мясом будем делать?

—   Не знаю, —   ответил Берестов. —   Наверное, надо его есть.

—   Хорошо, что зима, на балконе можно хранить.

  Но даже для еды на семью из трех человек этого было так много, что половину мяса было решено отвезти в детский сад, где работала Юля. На радость детишкам, отведавшим огромных котлет из свежей лосятины.

  Однако одним выездом охотничьи увлечения и визиты Загудина в охотничьи хозяйства Ленинградского военного округа не закончились, оказалось, что он еще и увлеченный рыбак.      Через неделю Берестов получил в подарок и пятнадцать килограммов свежей рыбы. Но теперь они уже знали с женой, что делать – половина рыбы, не заезжая домой, сразу была привезена в детский сад возле Нарвской заставы. А остальные дары озер после жарки и рыбных котлет  стали дожидаться  новогоднего праздника на балконе.    

   Потом Загудин еще раз выезжал поохотиться на кабана, но после этой охоты уже отказался от трофеев и ограничился только шашлыком в охотничьем домике да прогулкой по притихшему зимнему лесу.    

  В чем причина такой проснувшейся страсти к охоте и рыбалке, которая ни у кого, впрочем, в военной среде не вызывала удивления, знал только сам Егор Михайлович и что-то Татьяна Федоровна из того, что ей доверял в домашних беседах генерал. Рассказывал он  без особых комментариев и, стараясь не обнаруживать своего личного отношения к тому или иному факту, чтобы ничем не волновать свою вторую половину.  Больше ни с кем генерал не делился своими мыслями и служебными новостями.

   В армии всегда и постоянно происходят кадровые перемены. Чаще всего они затрагивают совсем незаметные звенья управления, бывает, касаются целого пласта командного состава, меняются кадры одного из округов. Но бывает, что подвижки затрагивают  несколько округов и несколько десятков генералов и офицеров вырастают, переходя на другие, более высокие должности.

   Вот об этих кадровых перестановках чаще всего говорят в офицерской среде и среди молодых лейтенантов, и среди седых генералов, и даже среди тех, кому остались месяцы до пенсии. Эти разговоры всегда предпочтительнее анекдотов и разборов занятий, ибо о них веет вечной надеждой для тех, кто прячет у себя в полевой сумке маршальский жезл.

   Кадровые изменения не обходили стороной и Ленинградский военный округ, и были здесь очень заметными. Учитывая то, что Командующего округом Груздева ценили в Москве, как ученика Маршала Советского Союза Захарова и талантливого генерала.

   В начале лета командир армейского корпуса Гашков был переведен из Выборга в Ленинград. Подвижный, небольшого роста генерал с резкими движениями и быстрой реакцией, которого Валера Чекан окрестил «Наш маленький Суворов», был назначен начальником общевойскового училища имени Фрунзе.  Слово «Наш» Валера говорил потому, что Гашков тоже когда-то заканчивал это училище.

   Освободилась должность начальника штаба Северо-Кавказского военного округа и на нее был назначен кто-то с Дальнего Востока. Кандидатура Загудина в Москве на эту должность  даже не рассматривалась.

   Осенью в столице решался вопрос о назначении нового Командующего Северной группой войск. Небольшая группировка войск в братской Польше по масштабам была сравнима с общевойсковой армией и предыдущий Командующий после пяти лет службы за границей переводился на новое место службы. Вскоре Загудин узнал от генерала Толокова из Москвы, что на освобождающуюся должность будет назначен генерал из Ленинградского военного округа. Егор Михайлович приободрился и стал ждать, как будут развиваться события, рассуждая, когда же его вызовут для беседы в Москву. Каково же было его удивление, когда на должность Командующего Северной группой войск был назначен Командующий армией из Петрозаводска генерал Демин.

   А той же осенью на Дворцовой стало известно, что от штаба округа будет избран один делегат на очередной партийный съезд в Москве и Загудина включили в число кандидатов. После всех партийных собраний, где за Егора Михайловича голосовали единогласно,  списки кандидатов направили для согласования в Смольный, и там кандидатуру Загудина не утвердили, а попросту вычеркнули толстым красным карандашом. Делегатом на съезд поехал секретарь партийной организации штаба округа полковник Басов, перебравшийся в штаб совсем недавно с должности начальника политотдела учебной дивизии.

   В военных кругах Москвы постоянно происходили какие-то подвижки, планы затрагивали и самую ближнюю перспективу, и несколько отдаленную в несколько месяцев, но насколько знал генерал от своих знакомых из министерства обороны, в этих планах кадровиков его фамилия только мелькала, но серьезно не рассматривалась.

  После всех этих неудач и решил Загудин немного отдохнуть от службы, отойти от угнетающих мыслей и просто посмотреть на матушку-природу в поисках у нее совета и защиты от недобрых сил.

Он ходил по лесам, вдыхал пряный воздух, напоенный преющими листьями и жухлой травой, смотрел на одинокие ягодки шиповника. Наклонялся к болотному мху, срывая клюкву, и подолгу смотрел на качающиеся под ветром березы, припоминая, когда он просто так ходил среди кочек и кустов.

   В средине декабря Загудин написал рапорт на отпуск и на следующий день улетел, для начала сам, на Дальний Восток, где в это время отмечалась годовщина создания армии в Белохолмске, и где осталась  еще память о нем. И когда сидел в президиуме торжественного собрания, глядя на заполненный зал и Боевые Знамена частей, когда выступил с зажигательной речью и услышал оглушительные аплодисменты, то с удовлетворением подумал: "Вот им – этим офицерам и солдатам я нужен, только они по-настоящему понимают, на что я способен и что умею. По глазам видно, как они правдивы!».

   За несколько дней он объездил знакомые гарнизоны, подивившись хорошим переменам, походил по полигонам, сам сел за рычаги танка, проехав среди камней и деревьев, побывал на амурских заставах, чьи пограничники  недавно сдерживали бесчинствующие толпы.

   Егор Михайлович  снова вспомнил знакомые очертания сопок и озер, полной грудью вдыхая запахи тайги, вновь наполняясь земной силой и уверенностью в себе. Генерал вновь мысленно представил себе во всех подробностях те дни, когда его армия была совсем недалеко от настоящей войны с Китаем. В воспоминаниях прошла техника, загруженная боеприпасами, тысячи солдат, выдвигающихся маршем к границе, тревожные заплаканные глаза детей и женщин, готовящихся к эвакуации. И замершая в вопросительном ожидании приамурская земля, готовая каждым бугорком защитить своего бойца.

  Через неделю после отъезда из Ленинграда Загудин уже был во Владивостокском санатории «Океанский», который давно хотел посмотреть и находившийся сравнительно недалеко от Белохолмска. Он приехал сюда не только потому, что этот санаторий ему посоветовал вице-адмирал Крупников и дал ему на «Вексе» целый список знакомых «морских волков» Тихоокеанского флота. Но и потому, что в этом тихом месте на берегу Амурского залива в это время отдыхал его давний друг.

   В первый же день, незадолго до ужина, только расположившись в номере, находившемся в первом корпусе  и распаковав чемодан, Егор Михайлович снял телефонную трубку и попросил соединить его с полу-люксом второго корпуса. Зазвучали длинные гудки и, наконец, на другом конце сквозь шорохи раздался ответ: «Да, я слушаю». Загудин чуть помедлил и назвал себя. В ответ раздалось протяжное «О-о-о-о! Сколько же зим! Ты где, Егор? Быстро, ко мне!».

   И уже через двадцать минут Загудин сидел в номере своего фронтового товарища Хомякова.  Бывший командир стрелковой роты беседовал со своим командиром стрелкового полка, вспоминая все суровые километры войны, пройденные вместе. За столом сидели генерал-лейтенант и генерал-полковник, заместитель Главнокомандующего Сухопутными войсками. Не виделись они давно, да и по телефону не всегда удавалось поговорить просто так, по-дружески и в спокойной отпускной обстановке.

   Поговорить было о чем: сначала о фронтовой дружбе и общих друзьях, об огненных днях и ночах, о быстро летящих годах и рано ушедших товарищах, о полустанках и городках со смешными названиями. Потом о быстро кипучей сегодняшней военной жизни, незаметно подошедшей седине, о семьях и планах. Они спокойно перебирали книги памяти, выискивая светлые страницы и свободно рассуждали о том, что и сами немало сделали уже в этой жизни.

   Когда же Хомяков по ходу разговора спросил о дальнейших планах, Загудин поморщился и устало махнул рукой, словно его задели за живую кровоточащую рану.

—   Да, какие там планы, Сергей Карпович! Вот третий год служу Первым замом Командующего, как вы знаете... И пока о дальнейшем не знаю.

—   Что так! —   удивился Хомяков. —   Ты же, будучи командармом, у нас по Сухопутным войскам всегда первые места брал. Кадровики обязаны о тебе подумать.

—   Ни черта они не думают! —   не выдержал Загудин. —    Даже звания к юбилею Победы пожалели. Мы эту Победу с  Вами, Сергей Карпович, зубами у врага рвали, все ногти об их фашистскую землю обломали. Сколько у Вас ранений, сколько у меня! Это чудо, что мы-пехотинцы с сорок первого по сорок пятый провоевали и живы остались. А пришел юбилей,  непонятно кто и что получил...

—   Кадровики в этом вопросе ни при чем, —  заметил Хомяков. —   Что касается званий, то их распределяли на самом высоком уровне, —   он поднял палец и указал на хрустальную люстру. —   Нам к Брежневу ход закрыт, только Министр обороны и представлял ему свои предложения. Там в Кремле тоже непонятно что творится, до нас только эхо долетает.

   Хомяков поднялся с кресла, посмотрел на темноту за окном и задвинул штору. Немного помолчал и предложил:

—   А, пойдем-ка, Егор Михайлович, прогуляемся, голову свежим воздухом взбодрим, —   он слегка улыбнулся и пошел в прихожую.

   Мокрый снег слетал с раскачивающихся ветвей сосен, свет  желтых фонарей отбрасывал длинные тени от деревьев, ветер доносил далекие звуки машин. Они прошли мимо столовой, где уже закончился ужин, мимо светящихся окон первого этажа Дома офицеров и свернули не боковую аллею, в полумраке которой вообще никого не было.

—   Со званием понятно, —   кивнул Хомяков, как будто они говорили об этом только-что. —   А какие предложения от кадровиков по должностям?

—   По должностям то же самое, —   Загудин пожал плечами. —   Может, в Москве считают, что я и так доволен, находясь на таком округе. Но ведь для военного не это главное, вы ведь знаете, Сергей Карпович. Могу и в пески, и в горы, да куда угодно! И возраст позволяет. —   Он распрямил плечи и даже стал выше ростом, почти сравнявшись с худым подтянутым Хомяковым.

—   Знаю, что Командующий к тебе хорошо относится, многое доверяет по службе. Он, когда к нам заезжает, о тебе только хорошее говорит. Значит, не в нем дело. —   Хомяков поднял с дорожки сосновую шишку, отломил от нее пару ноготков и зашвырнул в кучу мокрой листвы. —   Груздев – честный генерал, Егор, кривить душой не будет, да и незачем ему это. Он крепко на земле стоит.

—   Я тоже не сомневаюсь в этом, потому-что видел свою характеристику, которую он посылал в Москву. Но дальше характеристики пока дело не идет.

—   Значит, здесь есть другие причины. Сейчас не сразу и поймешь, но я попробую узнать. В наше время молодежь наступает на пятки, командиры полков после выпуска из академии  за месяц  по два звания получают... Кто-то торопится своих детей в генералы двинуть. —   Хомяков хмыкнул и покашлял в кулак. —   А, впрочем, кто его знает, как бы я себя вел, если бы у меня сын военным был. У тебя, ведь, тоже дочери?

—   Дочери, —   кивнул Загудин.

—   А раньше, помнишь, как за звезду пахать надо было?

—   Конечно, Сергей Карпович.

—   Но зато теперь у нас все есть, и на детей хватает, и на внуков. Так что жизнь мы себе сделали. И, хоть война была, а повезло нам в чем-то больше, чем ему. —   Хомяков кивнул головой в сторону небольшого домика, в котором раньше отдыхал Маршал Советского Союза Блюхер, расстрелянный перед войной. —    Тем, что выжили и теперь устроены. Так?

—   Так, —   машинально ответил Загудин, вспоминая, когда он тоже говорил почти такие же самые слова о том, что жизнь для себя они сделали.

   Они  спустились по широкой лестнице, ведущей к нижней аллее, и прошли мимо футбольного поля, покрытого белыми пятнами мокрого снега. Налетевший сырой ветер донес шум волн, ударявшихся о деревянный причал, сквозь темень просвечивали далекие огни рыбацкого поселка. И на нижней аллее не было ни души, лишь две темные тени собак быстро пробежали недалеко от них и скрылись за поворотом лечебного корпуса. Из-за угла раздался гудок и вдоль ограды санатория пронеслась электричка, на время осветив старые дубы и заросли кустарника.

   Когда красные огни последнего вагона исчезли за поворотом, Загудин сказал:

—   Никогда я себя не считал бестолковым, но здесь я все-таки чего-то не понимаю. Какие-то события пролетают мимо моего сознания, или я просто не обращаю на них внимания. Может, отстаю от жизни?

—   Ни  в чем ты не отстаешь, —   утешил Хомяков. Просто некоторые люди о войне стали забывать, а кто-то на ней только и строит свое благополучие. У нас, в принципе, все есть, и этого достаточно. Но не все одинаковых запросов, Егор, кому-то хочется и большего. Да еще на два-три поколения вперед. В Москве у нас такая шутка ходит: в ателье военного универмага сейчас шьют на тех генералов, которые нынче лейтенантами ходят.

—   Пожалуй, недалеко от истины.

—   Вот – вот. Раньше черной горбушке с килькой были рады... А теперь чего-то кинулись друг друга обгонять, барахла набирать. Смотреть противно! Может быть, кто-то тебе и мешает, пока не знаю... Но знать хотелось бы.

Они остановились у мокрой скамьи под фонарем, глядя на темный, без единой звездочки, горизонт. На аллее было совсем тихо и эту тишину нарушал лишь шорох капель, падающих с деревьев на влажный снег.

   Хомяков снял перчатки и задумчиво потер лоб:

—   Знаешь, Егор, я не мастер всех дворцовых баталий. Для меня лучше учения:  с грохотом артиллерии, скрежетом танков, с запахом пороха. Что было человека видно в деле, а не в намерениях. А все эти паркетные дела не по мне. Да и не подхожу под эти разговоры – слишком прямолинейный – могу и послать невзначай. К тому же не хочется клоуном  в памяти остаться. —   Он поправил шарф и слегка улыбнулся. — Я  сейчас перечитываю воспоминания генерала Брусилова. Так вот, в девятьсот шестнадцатом году был у него командир дивизии генерал Никулин. Этот генерал на крещение устроил праздник-маскарад, несмотря на войну. Для семей офицеров, детей, для нижних чинов. С масками, песнями, плясками, хороводами, даже медведя привел... И не ради карьерного роста, а по своему доброму складу характера. Вот я и думаю, а не предок ли это нашего клоуна Никулина... Не знаешь?  

—   Думаю, что нет, —   Загудин отрицательно покачал головой.

   От залива подуло сырым ветром, и откуда-то издалека коротко свистнула очередная электричка.             

—   Ну, что, будем возвращаться? —   спросил Хомяков и, не дожидаясь ответа, медленно пошел впереди.

Возле чаши фонтана, темнеющего на фоне первого корпуса, он подождал Загудина, взял его за локоть и доверительно произнес:

—   Я все помню, Егор Михайлович, фронтовое братство не ржавеет. И я сделаю для тебя, что смогу.  Кадровиков потрясу, с Главнокомандующим поговорю. И думаю, что вопрос решится.

—   Спасибо, Сергей Карпович, —   сдержанно поблагодарил Загудин.

—   О чем ты, ротный! Мы с тобой друзья, и помогать тебе – мой долг.

   Впереди показались освещенные огни второго корпуса  и несколько пар, неспешно шагающих в сторону столовой.

—   Уже и кефир подошел, —   удивился Хомяков, вглядываясь в циферблат часов. —   Пойдем и мы. Эх! Как время летит! Только сединой, как мелом покрывает. Давно ли мы с тобой фронтовые сто грамм опрокидывали, а теперь только кефир. Ну, ладно,  завтра с утра к морякам поедем, они обещали новый корабль показать... Там немного режим нарушим.

   Два генерала вошли в фойе и направились к столикам, уставленным стаканами, наполненными целительным напитком и тарелками с булочками.

—   Да, вот еще что! —   вспомнил Хомяков. —   Главком давно собирается посетить Ленинград, и скорее всего будет у вас в январе - феврале. Кто-то ему восторженно рассказал об атомной электростанции в Сосновом Бору, и он загорелся  сам ее посмотреть. Так что, ты скоро увидишь его, Егор. Ну, а остальное... сам знаешь.  

   В этот же день Берестов говорил о своем начальнике с Золотовым, и, из-за разницы во времени в семь часов, возможно, разговор, на примерно одинаковую тему, происходил одновременно во Владивостоке и в Ленинграде.

   Все началось с того, что Золотов попросил Вадима о разговоре с каким-то посетителем, одетым в гражданское платье, в кабинете Загудина. Это случалось часто, когда генерал был в отъездах, потому что в приемной, где почти постоянно находились посетители, поговорить один на один было сложно. А таких личных разговоров полушепотом, как заметил Вадим, у адъютанта Командующего было достаточно.

   И на этот раз Золотов уединился с гражданским в кабинете, оставил дверь в свою приемную чуть приоткрытой, чтобы слышать звонок вызова, тумблером отключил телефоны и начал очередные переговоры.

   Берестов сидел за своим столом и в ожидании звонка Татьяны Федоровны перелистывал записи предстоящих дел. На этот раз Золотов говорил с посетителем  недолго. Он открыл дверь из кабинета и сказал:

—   Спасибо, Вадим. —   И, увидев в руках Берестова рабочий блокнот, поинтересовался: —    Как,  много дел от генерала?

— Как всегда при отъездах.

—   Жаль мне вас, Вадим, я вижу, как вы работаете.

—   Почему так, Максим Владимирович?

—   Да потому что между моим шефом и вашим – огромная разница.

—   Это понятно, разные должности.

—   Да дело даже не в этом, Вадим, должности здесь ни при чем.  Просто совершенно разное отношение к людям. Груздев мне помогает, и, если бы не его помощь, я бы никогда не смог сделать что-то для себя. Командующий понимает, что адъютант – это не вечная должность и с нее надо куда-то идти дальше. Он поддерживает мое увлечение историей, помог напечатать в нашей типографии брошюру о русско-турецкой войне, отпускает, если надо, даже в Москву... Что мы можем без такой поддержки! А Егор Михайлович – это совсем другой человек. И ни в чем он вам не поможет, я же вижу это, характер не тот.

—   Не знаю, Максим Владимирович, —   Берестов покачал головой. —   Мне кажется, что, если бы я о чем-то попросил, то помог бы.

—   Сомневаюсь, —   улыбнулся Золотов.  Загудин заслуженно получил Героя и считает, что каждый сам должен пробираться наверх, как он. Так что, вряд ли вы можете серьезно рассчитывать на его помощь. И его сейчас, в первую очередь, интересует собственная семья и запросы этой семьи. Да еще служебный рост, который пока на месте.

—  Да, это я заметил. Но есть какие нибудь намеки на выдвижение генерала?

—   Точно не знаю, Вадим. Но, пожалуй, в ближайшее время Егора Михайловича ничего не ждет.

— И он, видимо, знает об этом. В последнее время у него было пасмурное настроение. Сначала я думал, что устал без отпуска, но теперь понимаю причину его состояния.

— Конечно, Загудин видит, что его в чем-то обходят, но в чем тут дело не понимает. У него и мыслях нет связывать свою службу с семьей.

— Но кто ему может мешать?

—   А вы не догадываетесь, Вадим?

—   Неужели из-за этого ... Ведь тут личные отношения... При  чем здесь эти ребята? Вокруг сколько угодно  молодых парней и девушек, не связанных между собой дружбой!

— Ничего странного, Вадим. Эти отношения помешали плану Романцева определить свою младшую дочь так, как он хотел это сделать. И сейчас копья летят во всех, кто находился и находится рядом. Это как бы защитная реакция, своего рода битье посуды. Хорошо еще, что от нас отвязались  в этой ситуации и не требуют невозможного, как еще буквально полгода назад... Разогнать... Запретить... Сорвать встречи... Я бы еще этим занимался, —   Золотов подошел к окну и посмотрел на серую пелену тумана над Дворцовой. —    Заговоры почище дворцовых интриг!   Но я вам ничего не говорил, Вадим. Запомнили? —   Золотов строго посмотрел в лицо Берестову.

—   Запомнил, Максим Владимирович.

—   Великолепно. Фактов у меня нет, а если бы и были... Все равно этот разговор не должен вылетать дальше этой комнаты. А вам я даже не знаю, что можно посоветовать по дальнейшей службе. Смотрите, решайте сами: быть или не быть вам рядом с опальным генералом. Думайте, Вадим!

  Золотов хлопнул его по плечу и быстро исчез за дверью.                  

  Берестов  решил немного осмыслить услышанное, но это у него не получилось: дверь из коридора отворилась и вошла Наталья Тимофеевна.

—   У вас есть что-нибудь почитать, Вадим?

—   Вот,  «Военное обозрение», —   Берестов поднял со стола два журнала.

—   Может, в шкафу есть?

—   Оттуда все выгреб на прошлой неделе, отдал на макулатуру.

—  У нас тоже ничего не задерживается, Семен Матвеевич все внучке относит. С ума люди посходили с этой макулатурой.

—   Все-таки смысл есть – за двадцать килограммов книгу дают.

—   Продают, —   поправила Наталья Тимофеевна. Все это у меня в библиотеке есть, отец много собирал. И «Двенадцать стульев», и «Три мушкетера», и «Женщина в белом»...

—   И Конан Дойл?

—   Конечно! Кстати, подойдите на третий этаж к Диане Романовне. Она в политуправлении ведает всей подпиской, и у нее, кроме «Правды» и «Красной Звезды» есть еще «Библиотека Огонька». Вам она обязательно выделит, а на следующий год там будет даже О. Генри. И поинтересуйтесь, какие еще есть издания по подписке, и какие на очереди. Это будет лучше, чем макулатуру собирать... Так что, больше нечего почитать? Ну, тогда хоть в окно посмотрю, —   она отодвинула занавеску и задумчиво посмотрела на противоположное здание. —   А к Золотову я не хожу... Посетителей больше, чем у вас, да и не хочу, —   она зябко поежилась и с какими-то обидчивыми нотками в голосе продолжила: —   Сколько я ему перепечатала разных опусов, а он хотя бы чем-то отблагодарил... Свозит свои исторические записки в Москву, покажет руководителю, а потом отдает мне с пометками, которых больше, чем первоначального текста.  Все исчеркано, как у самого последнего двоешника. И просит все перепечатать. Я понимаю так, что все за него и пишут. —   Она грустно усмехнулась, — Прямо кусками и впечатываю в листы из разных книг. Историк! А, ну его, бессовестный Максим Владимирович!

Такую нелестную оценку дала капитану Золотову Наталья Тимофеевна, никогда ранее не высказывавшая своих обид, и впервые так откровенно поделившаяся своей характеристикой их сослуживца.

 

   В последнюю декаду декабря Загудин вернулся в Ленинград и на несколько дней, в связи с очередным Военным Советом, вышел на службу. Берестов обратил внимание на его какую-то суровую задумчивость и совсем иное поведение, незаметное для людей, редко встречающихся с генералом.

   В эти предновогодние дни Загудин уже не набрасывался с интересом на любую работу, не названивал подолгу  разным абонентам, не вызывал к себе офицеров, редко звонил в приемную, вызывая адъютанта. На документах, приносимых ему секретчиком Холодовым, он ставил свою подпись, почти не читая и не оставляя ничего у себя, чем удивил и Семена Матвеевича, который тихо спросил Берестова: «Чего с шефом?». Но что мог ответить Берестов, который с самого начала своей службы в штабе прекрасно знал: ничего о состоянии здоровья, семейных делах, настроении и возможных конфликтах генерала никому рассказывать нельзя, а тем более самому ближнему окружению.

   Поэтому на вопрос Холодова он коротко ответил: «Наверное, об отпуске думает».

   Несколько раз, заходя с документами или докладами в кабинет, Берестов заставал Загудина неподвижно стоящим у окна или у книжного шкафа, задумчиво перелистывающим какую-нибудь книгу. Что случалось весьма редко при взрывном и деятельном характере генерала, постоянно искавшим  себе дело и считавшим, что в военных вопросах знает все.

   В один из дней в приемную генерала пришел неприметный майор, и пропуск для него накануне заказывал сам Загудин. Майор был небольшого роста, худой и с желтизной на щеках. Он часто покашливал и, доставая носовой платок, промокал им вспотевший лоб.

   В ожидании приема офицер рассказал, что приехал из Германии,  привез письмо от старого сослуживца генерала и о том, какая там служба – в группе войск. Он подходил к окну, с изумлением глядя на Дворцовую площадь и ни на минуту не выпускал из руки черный дипломат. Радостно улыбаясь и рассматривая новый паркет в приемной после недавнего ремонта, старые довоенные часы и видавший виды кожаный диван, видавший еще посетителей во времена финской кампании.

   Через полчаса офицер, приосанившись и поправив прическу, с видимым волнением вошел в кабинет Загудина, но пробыл там недолго – не более пяти минут. Вышел он оттуда с растерянным видом, пряча глаза, порывисто распахнул тяжелые двери приемной и, не попрощавшись с Берестовым, быстро ушел.

   Сразу же раздался звонок и Берестов  вошел в кабинет к генералу. Тот мрачно хмурился и стучал  карандашом  по столу.

—   Вы знаете, Берестов, что  мне этот майор предложил?  — И, не дожидаясь ответа, продолжил: —    Водку он мне предлагал и коньяк! Вы знали, что у него в дипломате?

—   Нет, не знал.

—   Чемодан водки вместе с письмом!  Что творится в армии! Старый сослуживец попросил помочь с устройством, но это не значит, что я кому-то должен квартиру за ящик водки! Безобразие!

Загудин прошагал по кабинету, постепенно успокаиваясь, подошел к Берестову и тихо сказал:

—  Впрочем, этому Синеву уже ничем не поможешь... У него рак... Мы поселим его в одном из военных городков под Ленинградом, но больше ничего я сделать для него не могу. И больше не пускайте его ко мне. Будет звонить из бюро пропусков —   что-нибудь придумайте. Не пускайте и все! —   в подтверждение этих слов генерал резко рубанул рукой сверху вниз.

   На следующий же день состоялся завершающий Военный Совет уходящего года, и коридоры штаба наполнились офицерами, приехавшими из разных уголков Ленинградского военного округа. На этом Совете Романцева не было, и продолжался Совет, как всегда, до самого позднего времени.

   На верхних этажах  штаба уже погасли огни, здание почти опустело, когда Командующий, по своей традиции, заканчивал Военный Совет у себя в кабинете узким составом. На этот раз у длинного стола расположились пять генералов: сам Командующий, Начальник штаба округа Викторов, Член Военного Совета Бобков, Первый заместитель Загудин и Командующий  ВВС округа Шелестов. По этому составу присутствующим сразу было видно, с кого сегодня будут снимать стружку.

   Генерал-майор Шелестов, заслуженный летчик-истребитель, начинавший  войну на И-16 и, освоивший в мирное время не один реактивный самолет, был смелым и летающим генералом. Он спокойно ждал отдельного разговора, видимо, зная, о чем пойдет речь.

—   Ну, что там у вас в Сортавала? —   задал первый вопрос Груздев.

   Летчик почему-то сразу вспомнил то, чем прославился этот небольшой карельский городок совсем недавно – в сентябре...

   Ранним утром над городком в безоблачном небе сияли звезды, и вот-вот из-за горизонта должно было появиться солнце. Но внезапно на северо-востоке появилась звезда, которая стала двигаться на юго-запад, словно небольшой самолет или спутник. Но вскоре те наблюдатели,  которые видели звезду, убедились, что это не самолет и не спутник: звезда повисла на одном месте и стала увеличиваться в размерах. Испуская ярко-белое свечение в форме  эллипса, разворачивающегося к земле, эта большая звезда стала переливаться свечением разных цветов. Затем  из звезды появился луч неонового цвета, протянувшийся в земле,  словно в поиске чего-то, а сама звезда плавно тронулась с места и двинулась по направлению к северу. Во время этого движения свечение эллипса стало бледнеть и уменьшаться, втягиваясь в звезду. Еще через несколько минут звезда исчезла из поля зрения, уйдя за горизонт, а на том месте, где она останавливалась, остался матовый шар, который медленно бледнел и вскоре тоже пропал за горизонтом. После того как звезда ушла, осталось лишь яркое радужное сияние на северо-востоке.  

... Это воспоминание вихрем пронеслось в голове  Шелестова и закончилось выводом: «Но не это же интересует Груздева». Он знал, что именно интересует Командующего, но ему об этом вовсе не хотелось вспоминать, потому-что воспоминания ничего кроме нервного тика правой щеки не вызывали.

   То, что произошло совсем недавно в Сортавале, было  далеко от непонятных безобидных разноцветных звезд и эллипсов в небе, напоминающих скорее всего один из видов северного сияния.  В один из вечеров, когда закончились полеты и начинало темнеть, в небе над сортавальским  военным аэродромом послышался гул и показался легкий одномоторный спортивный самолет. Этот самолет по всем правилам зашел на посадку, но приземлился не на основной полосе, а на рулежной дорожке. Приземлившись, самолет докатился до конца бетонки, развернулся и перешел на холостые обороты двигателя. В это время с командного пункта смотрели  на серый фюзеляж и говорили о том, кто бы это мог заблудиться и где находится ближайший спортивный аэродром.  Пока велись эти разговоры, летчик вышел из кабины, достал из багажного ящика канистру и дозаправил самолет. Когда машина, посланная с командного пункта была уже в трехстах метрах от самолета, тот взревел, набрал скорость, оторвался от полосы с разворотом на запад и на малой высоте  улетел в сторону Финляндии.  На месте, где стоял самолет, нашли дощечку с надписью на русском языке  «Это-моя земля». Реакция в Москве была молниеносная – на северо-западе страны сразу стали проверять и пограничников, и летчиков, и войска противовоздушной обороны, и Ладожскую флотилию. И во время этой проверки, через три дня, произошла такая же история, на том же аэродроме, почти в то же самое время. На этот раз летчик не заправлял самолет и не оставил никакой записки. Он просто помочился лицом к командному пункту, приветливо помахал рукой и улетел в Финляндию. Дежурная машина аэродрома с охраной мчалась с риском перевернуться, но самолет не догнала. Москва  принялась разбираться и с этим случаем, в столицу был вызван  и Груздев. В это время у Брежнева было хорошее настроение, и, в конце концов, принимая в учет дружеские отношения с Финляндией, все списали на заблудившихся необученных финских летчиков. Однако у военных и пограничников остался горький осадок...

—   В военно-воздушных силах идет боевая подготовка, товарищ Командующий, —   ответил Шелестов.

—   А в Сортавала? —   уточнил вопрос Груздев.   

—   И в сортавальском полку тоже.

—   Вы почему пропустили к себе нарушителя? —   посуровел Командующий.

—   Пропустила противовоздушная оборона на границе. 

—   У вас есть своя противовоздушная оборона аэродрома, Григорий Сергеевич. У вас целый батальон охраны и обслуживания! Почему не сработали?

— Мы стоим в тридцати километрах от границы, подлетное время нарушителя всего шесть минут, оповещение о пролете мы получили поздно.     

—   Первый раз поздно. А второй раз?

—   Охрана аэродрома была усилена... Но второго раза никто не ожидал.

—   У вас в Сортавала очень важный объект. Случилось то, что и должно было случиться из-за разгильдяйства командира авиационного полка – в финской газете появился снимок аэродрома с грязной статьей о нашей боеготовности.

— Товарищ Командующий! С охраной аэродрома проведены учения, установлены системы «Заслон», управляемые в командного пункта, дана команда открывать огонь на поражение...

—   Поздно! —   перебил Груздев. —   Раньше надо было охранять объект. —   Он прошел по кабинету, мягко ступая на ковер. —   В Сортавалу больше не прилетят, здесь урок вы получили. Но бдительности не теряйте, Григорий Сергеевич. А иначе прилетит чужой самолет  в Лукашево и сядет рядом с дачей Романцева!

—   Больше не сядет, товарищ Командующий. 

   Эта беседа продолжалась еще долго, прерываясь длительными паузами и звоном старинных часов. И чувствовал себя летчик-генерал весьма скверно, сознавая, что все сказанное Командующим – это правда и ничего предвзятого здесь нет.

   После этого Военного Совета, запомнившегося Шелестову на всю жизнь, он бросился по своим частям и проверял их до самого конца декабря, не зная ни крепкого сна, ни полноценного отдыха.

   А когда тридцатого декабря Командующий ВВС округа, наконец,  вернулся в Ленинград, то, вечером, этого же дня из Сортавала пришел доклад – при заходе на посадку в условиях обледенелой полосы разбился МИГ, летчик погиб. Генерал застыл на месте и долго не мог прийти в себя.

   В январе следующего года генерала Шелестова сняли с занимаемой  должности и вслед за генералом Гулаевым отправили служить в Москву.

 

                                                                                                                                                                                                                                                                                                     

                                                                                                                                                                                                                                    

                                  ©  2010  Владимир Чернов   E-mail vecho@mail.ru  ICQ 1444572     SKYPE Vladimir 56577