Глава 9 

Поезд уверенно отсчитывал километры пути от Ленинграда до Кавказа, проходя стыки колеи на полустанках и оставляя позади лесополосы, переезды и села, мелькающие, словно в калейдоскопе. Этот участок пути до Москвы был ровным, словно стрела. Видимо, поэтому, один из экспрессов, курсировавший каждые сутки между Ленинградом и Москвой, так и назывался «Красная стрела». Слово «красный» было прибавлено по той простой причине, что все вагоны были темно-красного цвета.

Семья Загудина  уютно расположилась в четырехместном купе мягкого вагона и вскоре после сдачи билетов, занялась каждый своим делом. Глава семьи переоделся в спортивный костюм, взял журнал «Нева» и, посмотрев на наручные часы, улыбнулся своим мыслям – торопиться было некуда и все дела на предстоящие три недели можно было смело считать решенными. Татьяна Федоровна достала из сумки соки, фрукты и журнал мод. Марина углубилась в чтение толстой книги с тисненным позолоченным переплетом.

Вечер напоминал о себе лучами солнца, метко попадающих из-за близко пролетающих деревьев прямо в купейное зеркало и разлетающихся яркими вспышками во всех направлениях, слепя глаза. Встречный поезд со свистом и нарастающим громким гудком быстро пронесся мимо, вдохнув в купе  струю свежего смолянистого воздуха от шпал через открытое окно в коридоре.  

Татьяна Федоровна задернула штору и отложила журнал. Приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Там никого не было.

— Наверное, все уже отдыхают, — сделала вывод жена. —  Егор, надо нам поужинать, я пойду,  закажу чай,  — она поднялась и вышла из купе.                

Марина закрыла  книгу и выглянула в окно.

— Быстро едем, и вечереет уже. Все-таки интереснее, чем на самолете. Сколько мы налетали с Дальнего Востока к бабушке! Да, папа? Только облака и видели… Хорошо, что мы при переезде в Ленинград поехали поездом, страну посмотрели…

— Конечно, хорошо, — поддержала Татьяна Федоровна, входя в купе. — Наш папа всегда торопится на службу, поэтому и отпуск каждый раз укорачивался. На этот раз хоть полностью будем в санатории?

Загудин утвердительно кивнул и посмотрел на жену:

— Марине надо набраться сил перед учебой в университете, первый курс все-таки!

— Спасибо, папочка, — дочь взяла яблоко и с хрустом откусила. — Хорошо, что ты это понимаешь и не отпустил меня в колхоз.

— А когда в следующем году у тебя будет отпуск? — спросила жена.

— Пока еще рано об этом говорить, еще и лето не кончилось.

— А примерно?

— Даже примерно, — генерал взял бутерброд с ветчиной и отпил чая.

— Папа, лучше в следующем году в августе куда-нибудь поехать, у меня как раз и каникулы будут.

— Постараюсь, Маринка, но не обещаю. Давайте сначала в этом отпуске отдохнем.

Загудин снова взял журнал и углубился в чтение, давая понять, что эта тема его больше не интересует.

— Что ты читаешь, папа?

— Да вот новая повесть,  о войне, хороший автор…

— И не скучно тебе все время только мемуары читать?

— Нет, дочка, не скучно, — генерал перевернул страницу и посмотрел в окно, где было совсем темно и только отблески далеких огней сверкали за деревьями.

Как объяснить, что это не просто книга о тех далеких суровых годах? Каким слогом надо говорить с нынешним поколением, чтобы они понимали: несмотря на огненный вихрь войны, не щадивший никого, это были годы молодости миллионов мальчишек, изучавших только одну профессию – «солдат». Молодости, когда многие из них навсегда остались молодыми и завещали живым не забывать о них…

Прохладный ветерок напомнил о тихо подкравшейся ночи. Поезд мчался на юг, проносясь среди темноты, разрезаемой лучом локомотива.

Загудин включил светильник над своей верхней полкой и собирался подготовить себе постель, но Марина снова спросила:

— Пап, а мы не будем в тех местах, где ты воевал? Может, поэтому и взял эти журнальные воспоминания?

— Нет, там не будем, только мимо проедем…  Тульская область, Курская, Белгородская. Но там сейчас все здорово изменилось, столько лет уже прошло!

— А на Кавказе? Ты же там окончил военное училище!

— Это ты о пехотном училище в Грозном? Туда мы, Маринка, немного не доедем. Давай, спать ложись! Пойду в коридор, погуляю.

Живая подвижная натура генерала не могла долго терпеть закрытого пространства купе, четыре стены сковывали и не давали сосредоточиться на чем-то важном и необходимом. Монотонный стук вагонных колес пока не настраивал на тихий и безмятежный отдых, в памяти постоянно всплывали большие и малые дела, оставшиеся далеко позади в ночном Ленинграде.

В коридоре никого не было, встречный ветерок из приоткрытого окна  трепал сиреневую занавеску. Половина дороги до Москвы уже осталась позади, и редкие тусклые огоньки далеких сел напоминали низкие звезды на небосводе.

Эти просторы, проносившиеся сейчас в полумраке ночи, были не так знакомы генералу, как те, что начнутся за Москвой. Загудин посмотрел вперед по ходу поезда, как будто пытаясь отсюда рассмотреть эти далекие пока места. Он понимал сейчас одно: до столицы он спокойно поспит несколько часов, но потом дальше, пожалуй, уже не уснет.

Специально настоял на поездке поездом, как ни отговаривала от этого жена,  чтобы еще раз вспомнить те далекие суровые годы. Раньше постоянно летали в отпуск  самолетами – быстро, выгодно, удобно. Особенно – с отдаленных дальневосточных просторов, где и тысяча километров считается «где-то недалеко». Да и отдыхали всегда Загудины по ускоренной программе – уже на второй день отпуска генерал обязательно звонил в армию и сосредоточенно выслушивал короткие доклады.

Но теперь они ехали к месту отдыха не за шесть-семь часовых поясов, а сравнительно недалеко, куда можно быстро доехать и по железной дороге. К тому же маршрут пролегал через такие места, которые уже многие годы снились седому фронтовику.  Как давно все-таки он не бывал в этих краях!

 

…Войну молодой Загудин встретил уже в военной форме  – после окончания девятого класса,  в мае сорок первого его направили в Грозненское пехотное училище. Известие о начале войны было встречено Егором и его товарищами с возмущением и мальчишеской запальчивостью – срочно на фронт и драться с фашистами! Но командиры сразу охладили этот пыл и сказали самые правильные в этой обстановке слова: для того, чтобы бить врага, этому надо хорошо научиться. Учеба шла долго, и молодые сердца горели нетерпением – враг стоял у ворот Москвы. Учеба закончилась в декабре сорок первого, когда положение на фронте стало очень тяжелым и грозило катастрофой.  Парад, состоявшийся на Красной площади столицы 7 ноября, вселял уверенность. Речь Сталина, простая и убедительная, доведенная многочисленными листовками и политработниками до каждого солдата, звала вперед – в бой. И когда молодой лейтенант ехал на Западный фронт, его попутчики, такие же молодые офицеры, как и он, были единодушны в одном, самом главном: хватит отдавать фашистам родную землю, пора дать настоящий отпор этому зверью.

Солдаты и офицеры, пополняющие состав Западного и Калининского фронтов многого не знали, да и не полагалось им знать оперативные замыслы, но простой человеческой интуицией чувствовали, что в морозном воздухе декабря витает нечто, предвещающее скорое наступление. И нескончаемые эшелоны, и техника, в том числе  невиданная ранее – обтянутые брезентами направляющие «Катюш», закамуфлированные в белый цвет, и орловские рысаки, бодро взметающие вверх снежную пыль, и регулировщики в новеньких овчинных тулупах, улыбающиеся, несмотря на мороз, – все эти признаки  говорили каждому солдату, что грядет важное событие.

Контрнаступление под Москвой похоронило фашистский стратегический план «Барбаросса», а «Тайфуну» – плану по захвату столицы успешно противостояли  и были талантливо проведены ряд операций не только на московском направлении. Когда войска Западного фронта под руководством Жукова гнали врага по земле Подмосковья, маршал Тимошенко докладывал Сталину о взятии Ростова, а на севере страны был освобожден Тихвин.

В этих освободительных боях был и его,  лейтенанта Загудина, вклад. Молодой офицер принял взвод в стрелковом полку и, не вникая в стратегические замыслы, выполнял свой солдатский долг в пехоте. Дивизия, где он начал службу, вела тяжелые бои на направлении главного удара и била фашистов в направлении Калуги, Тулы, Сухиничей, Юхнова…

Начались нелегкие пехотные километры, на которых пришлось многое повидать. В боях под Москвой лейтенанту повезло. Не только потому, что остался жив и при этом умел выполнять приказы командования, но и потому, что не получил даже ранений и набрался боевого опыта. Легкую контузию, ушибы и разодранный осколками в клочья  полушубок, Загудин не считал большими потерями. Однако к военному делу подходил со всей суровой реальностью, и знал, что произойти может всякое.  При этом воевал смело, не щадя себя, но сберегая солдатские жизни.

Это случилось 22 апреля сорок второго года, когда его взвод с криками «Ура!» атаковал передний край наспех занятой гитлеровцами обороны. Все были уверены в быстром успехе. Замполит батальона  перед боем напомнил, передвигаясь по траншее, каждому  бойцу, что за день выбран для атаки, хотя и так каждый это знал. День рождения Ленина.

Среди бухающих разрывов снарядов, автоматных очередей, винтовочных выстрелов, коротких болезненных вскрикиваний раненых,  Загудин привычно различил долгий  протяжный  вой  приближающейся к земле мины, которая, как оказалось, предназначалась для него.  Офицер получил первое тяжелое ранение и трое солдат на плащ-палатке несли его, теряющего сознание, в медсанбат. Восемнадцать осколков извлекли хирурги из тела взводного и даже собирались ампутировать ногу, боясь гангрены, но Загудин, прерывисто дыша, попытался приподняться на локтях и слабо прошептал сухими губами: «Сохраните ногу… Я им еще – сволочам покажу!».

Ногу сохранили, молодой организм переборол этот недуг, поражавший каждого второго в такой ситуации, но лечение проходило еще очень долго.

Из госпиталя Загудин попал в Рязань на должность командира учебного взвода, а потом и в Ногинск, куда перевели учебную часть. Сюда, в старинный русский городок мануфактуры были переведены госпиталя, некоторые оборонные заводы, школы и курсы по подготовке военных специалистов. В редкое свободное время лейтенант ходил вдоль берега Клязьмы, кормил диких уток, смотрел на старинные здания ткацкой фабрики Морозова, построенные  из темно-красного кирпича,  и мечтал только об одном – снова попасть на фронт. Война уже ушла далеко от этих мест, и Загудин стремился догнать своих товарищей, которые били врага уже на границе Белоруссии.

Вскоре он оставил тыловой город Подмосковья  и попал в стрелковый полк майора Хомякова, который пристально посмотрел на невысокого плотного лейтенанта и просто сказал: «Хватит тебе уже взводом командовать, будешь командиром восьмой роты». С этого дня Загудин стал воевать и освобождать  землю республики, с которой у него связана половина всего военного времени. 

В Белоруссии новоиспеченному ротному досталась от командира полка одна непростая задача: взять штурмом дот, который не давал обороняющемуся полку перейти в наступление. Шел сорок третий год, когда фашистские войска, ожесточенно сопротивляясь, изгонялись в свое черное логово. Но враг был еще достаточно силен. 

Своим умом,  выращенном   на крестьянском труде, и имеющим немалую долю смекалки и хитрости, Загудин понял главное – к фашистам надо суметь подобраться незаметно.  И первое решение, пришедшее в голову,  было самым простым – атаковать ночью.  

Но все оказалось намного сложнее. Даже мелкий морозящий дождь и пронизывающий сквозь шинели ветер, который, казалось, спрячет фрицев в окопы и блиндажи,  не помог наступающим. Наступающий взвод,  готовившийся к атаке два дня в ближайшей тыловой роще, встретил на своем пути ночью все, что только можно встретить:  фугас, пехотные мины, глубокую траншею с водой, осветительные ракеты, сильный пулеметный огонь с двух флангов…

Когда немного утихла ноющая боль о погибших товарищах, Загудин пришел к командиру полка и попросил две недели на выполнение задачи. Срок был очень большой, но Хомяков понял – иначе нельзя. Удары в лоб по фашистскому доту могли вывести из строя весь его полк. А лишиться личного состава в это непростое время, когда от командира полка требовали наступать, было равносильно преступлению. С кем потом выполнять задачу, если уложить у этого проклятого, огрызающегося смертельным огнем, дота, всю роту Загудина, а потом еще и батальон? Это конец стрелкового полка!

Поэтому, скрепя сердце, Хомяков согласился, хотя и понимал, какие слова он может услышать от всегда нетерпеливого командира дивизии. Но запрошенный срок уменьшил вдвое и отпустил на подготовку к выполнению задачи неделю.

Загудин со своей ротой получил отсрочку, но задачу надо было выполнять. Он ходил по траншеям и со всех точек пытался определить самое удачное направление для атаки. Прошло полдня неустанного передвижения по позициям своей роты. Казалось, что для взятия дота есть все: большое количество боеприпасов,  умелые саперы, неистребимая отвага пехотинцев и их желание выполнить задачу, но командир роты понимал, что этого недостаточно.

Разные мысли посещали голову Загудина и, наконец, идея пришла. Вспомнились исторические повести о строительстве и защите крепостей, прочитанные в далеком детстве, о разных способах штурма и захвата неприступных, на первый взгляд, цитаделей. О старых забытых военных специалистах – слухачах, копателях, поджигателях… И то, что, когда-то казалось фантастикой, обрело реальные черты грамотного замысла.

Загудин собрал командиров взводов и отделений у себя в блиндаже и поставил задачу: 

— Переходим на ночной режим, будем копать подкоп к фашистам. Грунт, сами видите, какой – глина. Думаю, метровый лаз мы в состоянии соорудить на этих семидесяти метрах. Лаз выведем к кустарнику, слева от дота. Весь грунт придется вытаскивать к себе в тыл, на бруствер его не выбросишь. Днем будет бодрствовать охранение и одно отделение – на отрывке траншей.

— Что за траншеи, где? — уточнил командир первого взвода  Бодин

— Будем копать для маскировки, я покажу, где. Как вам сама идея?

— Идея хорошая, — поддержал командир второго взвода Щукин, — мы в финскую тоже, помню, в снегу копали – возле их дотов. Только не всегда получалось, зоркие они черти, охотники. А здесь должно получиться… Правильная мысль, командир!

— Только направление держать надо, —  Бодин взял схему, нарисованную ротным.

— Надо, — согласился Загудин, — как только стемнеет, пойдем на место, посмотрим. А сейчас пока не будем фрицев настораживать. И вообще, с  этого дня надо нам поменьше мельтешить. Будем у себя траншеи откапывать, пусть считают, что мы укрепляем оборону и не собираемся наступать.

— Хотите успокоить их? — догадался Щукин.

— Конечно, а по-другому и не получится.

На следующий день вся рота знала замысел  своего командира и отнеслась к невиданной задаче с пониманием. Больше половины пехотинцев были из сельской местности, и выкопать колодец или погреб для них не представляло большой проблемой.

Копали, стараясь не шуметь, глину выносили на плащ-палатках и сбрасывали в небольшую лощинку, невидимую с вражеской стороны. При ярких вспышках осветительных ракет замирали, вжимаясь в землю, и продолжали движение только в полной темноте.

Наконец, наступил день, когда подкоп был готов и в три часа рота, пройдя по лазу, очутилась рядом с фашистским дотом.

Снаружи стоял один часовой, который дико заорал уже тогда, когда большие черные тени повалили его на землю, не дав сделать ни одного выстрела. В это самое время второй взвод уже ворвался в дот и Щукин, быстро разобравшись в обстановке, крикнул: «Не стрелять! Хенде хох, сволочи!».

Офицер, сидевший за столом в расстегнутом кителе, удивленно вытаращил глаза и горящая сигарета выпала из его задрожавшей руки на земляной пол. Нескольких гитлеровцев, валявшихся на нарах, солдаты Щукина стащили вниз и согнали прикладами в пустой угол.

Загудин, вошел в дот, казавшийся всего неделю назад, неприступным, и устало улыбнулся:

— Ну вот, и эту крепость мы взяли. Молодцы, ребята! Потери есть?

— Нет, — ответил Щукин.

— Хорошо. Выставьте охранение, а утром надо ждать фашистов в гости.

Командир роты оказался прав: ранним утром начался ураганный артиллерийский и минометный огонь – враг пытался выбить пехотинцев  Загудина с занятой территории. Две роты фашистов атаковали позиции в районе дота. За день пришлось выдержать пять атак, после которых на поле боя остались десятки гитлеровцев. Рота Загудина, поддерживаемая огнем полковой артиллерии, не дрогнула, устояла и не отошла от занятого дота. А в последующие дни, переоборудовав позиции фашистов, и, получив изрядное количество боеприпасов, взвод Щукина так угощал огнем фашистов, что они не могли отдохнуть ни днем, ни ночью.

В этом взводе воевал сибиряк-промысловик с простой фамилией Уваров и обладающий отличнейшим зрением. В том, что сибиряки способны попасть белке в глаз, поверил вскоре и Загудин, относившийся раньше к таким рассказам со скептицизмом.

Как-то, пробираясь по ходам сообщения, командир роты обратил внимание, как немолодой коренастый солдат Уваров неторопливо строгает длинные полуметровые рогатки, приспосабливает на них пулемет и подолгу всматривается вдаль, совмещая прорезь и мушку. При этом, иногда отрываясь от прицела, стучит по рогатке, забивая ее в бруствер окопа.  

— Что, другого упора не нашли! — не удержался от замечания Загудин, — есть же тренога!

— Та тут чуток другое дело, товарищ старший лейтенант.

— И что вы придумали?

— Сейчас не могу показать, а вот ночью… Ночью сможете прийти.

— Приду, если дело не пустое.

— Дело стоящее, сами увидите, — Уваров хитро улыбнулся.

Как только стемнело и осветительные ракеты с хищным шипением стали взлетать в черное небо, Загудин снова пришел  в траншеи  взвода Щукина.

— Ну, что у вас, Уваров? — он тронул солдата за плечо.

— Потерпите малость, не сразу рыба ловится.

В полутьме офицер заметил, что передняя часть пулеметного ствола расположена на одной из трех передних рогаток, а приклад крепко закреплен веревкой на широкой задней рогатке. Уваров стоял у пулемета и всматривался  в непроглядную тьму. Редкие ракеты, вспыхивая над фашистскими позициями, высвечивали лишь тени от кустов и холмов, постоянно меняя пейзаж в зависимости от того, где ракета вспыхивала.

Прошло немало времени, прежде чем Уваров пошевелился и тихо сказал:

— Наконец-то, вышли голуби.  Смотрите!

Не успел Загудин как следует всмотреться туда, куда показывал Уваров, как тот дал длинную пулеметную очередь. Затем рукой в рукавице ловко схватился за ствол и переложил его на другую переднюю рогатку. Еще одна длинная очередь без трассирующих пуль хлестнула по фашистским позициям. Оттуда, с расстояния трехсот метров, раздались пронзительные дикие крики ужаса и боли.

— Вот так вам, ироды! — удовлетворенно произнес пулеметчик и, сняв пулемет с бруствера, уселся на пулеметную коробку. Ротный сел рядом на ящик от патронов, понимая, что сейчас будет ответный обстрел. И он не заставил себя долго ждать: минометные осколки с противным визгом проносились над окопом и срезая веточки кустарника.

— Пускай побесятся… В другой раз еще получат, — Уваров бережно погладил  остывший ствол.

— Рассказывайте  свои хитрости, — Загудин кивнул головой в сторону немецких окопов.

— Дело не сложное, товарищ старший лейтенант. Присмотрел где у них блиндаж и выставил прицел так, где примерно дверь. А вторую и третью рогатку выставил туда, где они, по моим расчетам должны стоять – воздухом дышать. Ночью они головы поменьше пригибают… Ну, а дальше уже проще. Как дверь открывается, значит – кто-то выходит, да и немного света наружу выскакивает. Бывает, что говорят громко, и сигаретки жадно тянут на свежем воздухе – огонечки  видно.  Вот и отучаю я их от курева, — усмехнулся пулеметчик.

— Молодец, Уваров, — Загудин пожал крепкую руку. — Утром пройдите на соседний участок, подберите другой вариант на ночь.

— Есть, товарищ командир.

— И в обороне не будем фашистам покоя давать, будем выбивать, где только возможно. А земляки у вас в роте есть, из охотников?

— Нет никого.

— Тогда подберите, кого еще можно вашей науке обучить.

В роте нашлись еще двое молодых парней с Урала, которых Уваров выбрал после своего экзамена. А экзамен был самый простой – стрельба по фашистской бляхе в тылу наших позиций. После этого была недолгая учеба и, наконец, практические занятия, которые не давали гитлеровцам спокойно спать ни одну ночь. Никаких специальных подсчетов не велось, но было и так ясно, что гитлеровцы понесли немалые потери от трех «ночников», как называл их Загудин. Этот неожиданный ночной огонь ротный стал применять, как только его рота переходила к обороне. Днем работали снайперы, а с наступлением темноты – опытные «ночники».

Вскоре началось общее наступление, и небольшой плацдарм с захваченным дотом сыграл решающую роль в успехе всего полка майора Хомякова. Загудин получил свою очередную награду – орден Красной Звезды.

Враг отходил на Запад, но гнать  его с родной земли было нелегко. Были успехи и радость долгожданной победы при  взятии каждой самой маленькой разрушенной и сожженной деревушки. Но были и ежедневные огорчения, горечь и душевная боль от потери боевых товарищей. Далеко не все получалось так, как замышлялось и ожидалось. Фашисты яростно сопротивлялись, чувствуя свою неминуемую погибель и приближение часа сурового суда. Белорусский город Оршу наши войска брали четыре раза и четыре раза с потерями отходили назад. Здесь воевала и рота Загудина, понесшая потери до половины личного состава. Как ни старался командир роты сберегать людей, оттягивать время атаки до ночи, в боях за Оршу потерь избежать не удалось…

А чего стоило пехотинцу форсирование рек?  Даже прогулка на обычной лодке в ясную теплую погоду может быть опасной при определенных условиях. А если переправа происходит осенью по холодной воде, под градом пуль и осколков, когда лодка видна под светом осветительных ракет? Когда обстрел происходит с правого высокого берега реки и пехотинец никогда не достанет обстреливающего его врага из своего оружия? Как должен чувствовать себя солдат в лодке или на плоту, когда рядом разлетаются вдребезги связки бревен, вздымаются и рассыпаются на части наплавные мосты, в воду переворачиваются орудия,  автомашины, танки? О чем может думать в это время солдат, получивший задачу - не только достичь вражеского берега,  но и захватить там позиции, и удерживать их?

Форсирование под огнем – это наступление героев. И  эта непростая задача становится только тогда осязаемой, когда боец сам прочувствует хоть одну переправу.

Загудин отлично это понимал и поэтому в сорок четвертом году в Польше, командуя уже стрелковым батальоном,  перед форсированием реки Нарев провел со своими солдатами не одну тренировку на лесном озере. Припомнились неувядающие страницы военной истории – перед взятием штурмом крепости Измаил полководец Суворов месяц тренировал свою армию на искусственных укреплениях.  Прошла неделя прежде, чем бойцы научились бесшумно грести, маневрировать, тихо загружаться и без плеска выходить из лодок и не переворачиваться в них.   И эта длительная тренировка дала свои результаты, спасла жизни почти всему батальону – погибло два человека, пятеро получили ранения.  

Здесь на Нареве фашисты по- настоящему показали, что им терять нечего и они готовы на все – применили для захвата пленных слезоточивые газы.

Загудину запомнились все переправы минувшей войны. Кроме польского Нарева он форсировал Днепр, Березину, Неман, Вислу, Одер. После войны офицер редко встречал пехотинцев, которым довелось бы форсировать все эти непростые,  широкие и надежно укрепленные водные преграды. И собеседники – фронтовики искренне удивлялись тому, что можно выжить после форсирования шести таких рек.

В послевоенное время военные ученые историки посвятили многие труды Великой Отечественной войне. Тщательные анализы всех операций советской армии, подсчеты и расчеты были призваны в первую очередь поднять военную науку на такой уровень, чтобы Советский Союз на веки вечные не был по зубам ни одному самому изощренному и мощному врагу. За голыми числами, измерявшимися и десятками и миллионами, при пристальном рассмотрении скрывались реки человеческой крови, озера незабываемой боли, череда изломанных судеб и невиданный доселе великий человеческий подвиг.

То,  что человеческая плоть легко уязвима, было известно с незапамятных времен,  но то, что человеческая сила  духа способна бороться с огнедышащим металлом и побеждать железную смерть, стало известно только на этой жесточайшей войне.

Реальные  холодные расчеты, которые Загудин изучал уже  после войны  в Военной  академии бронетанковых войск, показали, что солдат-пехотинец воевал в боях в среднем одиннадцать суток, после этого погибал. Читая эти строки, офицер вспоминал о том, что он провел в боях семьсот тридцать суток – ровно два года. Прожить такой срок – это само по себе долго. А с оружием в руках, в непрерывных боях? Сколько раз за это время Загудин обошел гоняющуюся за ним по пятам смерть? Не раз она трогала его пулями и осколками. Глубокие шрамы остались после четырех ранений, он прошел через две серьезные контузии. Десять месяцев пришлось лечиться в госпиталях.

После лечения – снова на фронт, и снова бить врага. Только эта мысль постоянно пульсировала в мозгу – бить, изгонять уничтожать ненавистных захватчиков, оставляющих после себя только горе.

За время войны Загудина дважды представляли к званию Героя – в сорок третьем и в сорок четвертом году. Первый раз документы, видимо, где-то затерялись. А второй раз ходили очень долго, но звание Героя Советского Союза он получил, незадолго до Победы в марте сорок пятого года. К этому высокому званию он шел две тысячи огненных пехотных километров… 

За толстым двойным стеклом стало светлеть небо, горизонт заалел слабым розовым светом. Загудин с удивлением посмотрел на часы и увидел, что он простоял в коридоре, глядя на темные мелькающие деревья, почти всю ночь. Долгие воспоминания о войне и о фронтовых товарищах ненавязчиво проносились запомнившимися навсегда быстрыми картинами, как версты пройденных военных дорог за окном вагона…