Глава 16 

Новый день начался для кандидатов группы номер двадцать кроссом. Глядя на лица своих товарищей, Саша понимал, что кросс не был для них долгожданным событием.

Ефрейтор Махоткин прошел перед строем, щурясь от первых лучей солнца:

— Ну, что, орлы, пробежимся? — он посмотрел на помятых и унылых «орлов». — Ничего, я в учебке каждый день больше пробегал. Двигаем на старт. Напра-во! Шагом марш!

Хоть и было еще рано, и только-только прошел подъем, у стартового флажка стоял майор, прислонившись к коляске мотоцикла. Рядом с ним – два сержанта.

— Кросс всего один километр, — майор завел три секундомера, висев­шие на груди. — Последнее время – четыре ноль пять. Бежать будете вон до того флажка, у вышки автодрома. Будете вы на остальных экзаменах или нет, зависит от физической подготовки. Слабаки дальше не пройдут.

Майор поправил фуражку и, оседлав мотоцикл, добавил:

— Пять минут на разминку.

Володя Чумаков, махая руками, смотрел на далекий флажок финиша:

— По лесу не так расстояние заметно. Да еще бугры на дороге. Да и уклончик небольшой вверх есть.

— Ты из карманов лучше все выбрось, — посоветовал Саша, — и рукава крепко закатай.

— Опять Леонов нас сам проверяет, — вздохнул Кривиченко. — Вон, Коля помнит.

— Конечно, помню, — поддержал Исаченко, — майор любит спорт. И нигде не срежешь, и все он видит.

— А кто он вообще? — полюбопытствовал Чумаков.

— Кто–кто? Начальник физической подготовки училища.

— Ну, труба – дело, — поскучнел Дорошенко.

Между тем, Леонов освободил от кросса Махоткина, и тот, гордо выставив грудь со значком «Воин-спортсмен», напутствовал:

— Смотрите, на завтрак не опоздайте, салаги. Жду вас здесь.

Затарахтел двигатель мотоцикла. Леонов отъехал от старта, приподнялся из седла:

— На старт. Внимание. Марш, — он нажал три кнопки секундомеров и упал в седло.

Мотоцикл взревел и, подняв облачко пыли, запрыгал по буграм к финишу. 

Саша подмигнул и ободряюще хлопнул Володю по плечу. Группа сорвалась с места, и в ту же минуту первая шеренга, смешавшись в галопирующую толпу, перепрыгивала засохшие валуны грязи на танковой дороге.

Пыль заскрипела на зубах, майка стала намокать и тяжелые капли пота стекли со лба. Саша услышал гулкие удары своего сердца и посмотрел вперед. Флажок еще очень далеко. Вокруг него, хрипя и отплевываясь, бежали его товарищи, стараясь выбрать из одинаковых невыбираемых лучшую дорогу.

Вот резко рванул влево Саша Аксенов, между двух бугорков, перерезая дорогу. Ушаков затормозился, отметив, что потерял несколько секунд. Вот, впереди, почти сомкнулись две спины: Кривиченко и Исаченко. «Делаю крюк при обгоне» – промелькнуло в голове у Саши. Обогнав, он сориентировался на флажок и заметил, что уже бежит по невысокой вытоптанной траве.

Легкий подъем переходил в ровный стол, а затем и в грунтовую дорожку. Посмотрел вперед – до финиша не больше ста метров. Можно нажимать и выкладываться полностью. Скорость прибавилась, впереди замаячил и приблизился Мягкий. Услышав позади себя громкое дыхание, футболист усилено заработал ногами. Впереди было еще человек пять. «Не на рекорд иду» – подумал Саша и привязался к спине Мягкого.

В очередной раз, взглянув на финиш, Ушаков заметил, как Леонов резко нажал кнопку одного из секундомеров и взялся за второй. «Под второй, я должен попасть под второй!» – вонзилась мысль, и последние двадцать метров Саша пролетел, только и повторяя про себя эти слова.

Уже за финишем, поднимая руки и восстанавливая дыхание, он увидел, что сержанты образуют из прибегающих третью группу, направляя их на левую сторону от дорожки, а, затем и небольшую четвертую группку.

Саша поискал Чумакова и увидел его в третьей группе, шла запись фамилий. Затем всем разрешили сойтись и выдвигаться в лагерь. Группу вел Толя Чопоров.

— Кажется, у меня трояк, — Чумаков выглядел усталым, но довольным собой.

— Поздравляю. На большее ты бы не потянул, молодец, — Саша искренне улыбнулся. — Ну, а как стометровка?

— Кто его знает, — Володя пожал плечами, — но буду выкладываться.

Через полчаса после завтрака спортивные испытания продолжились. Стометровка и подъем переворотом завершили формирование общей оценки по физо, которую пока никто для себя не знал.

Майор Леонов посмотрел в свои записи и лишь скупо произнес:

— Ну что же, неплохо для поступления. Но есть среди вас и слабые ребята, которых я тянуть не буду. Если подготовятся, пусть приезжают на следующий год. Остальное командир взвода скажет.

И мотоцикл упылил в неизвестном направлении.

— Алексей! Кто физо завалил? — спросил Чопоров.

— Взводный сам доведет, — степенно ответил Махоткин, — у него все данные.

— Неужели, ты не знаешь!

— Чередников скажет, — не сдавался ефрейтор.

И командир взвода сказал. Это громыхнуло на очередном построении, перед обедом.

Капитан откашлялся и хмуро заглянул в свой блокнот:

— Геннадий Васин, Михаил Королев, Евгений Зябликов. После обеда пойдете в штаб за документами. Физо вы не сдали и дальнейшие экзамены уже не имеют для вас смысла. Вот так, — он стряхнул невидимую пыль с кителя, — народа стало меньше.

— Товарищ капитан, а может, разрешите еще раз пробежать? — просительным дрожащим голосом произнес Васин.

— Нет, — Чередников отрицательно покачал головой. — Что бы ты завтра вместо пяти минут пробежал за четыре сорок? Исправил двойку на два с плюсом? Ведь это за один день не делается. Потренируешься годик, а потом приезжай. Все это исправимо. Вот только насчет других предметов я не знаю, — он развел руками.

Группа молча слушала, и каждый думал о своей судьбе. Где он споткнется, когда, на каком вопросе? Впереди их ожидает встреча не с одним экзаменатором, который, конечно же, знает намного больше любого из них. И ничего ему не стоит, даже из-за плохой погоды или настроения, взять да и завалить кандидата. Всегда ли помогают знания, если экзаменатор необъективен или с дурным характером?

Весь этот поток мыслей стрелой проносился сквозь молчание группы.

— Дальше. — Чередников перелистал блокнот. — Расписание экзаменов у меня есть. Такое же висит на доске объявлений у штаба. Первый экзамен – сочинение. Пишите вы его послезавтра, а завтра – консультация. Махоткин! Накануне каждого экзамена встречаешься с преподавателем и договариваешься о консультации. Вот такая система, — он оторвался от записей, — всем все ясно?

— Так точно!

— Ну, что же, готовьтесь. До ужина занимаетесь. Сейчас Махоткин найдет свободный класс, и учитесь, а после ужина – свободное время. Но, — капитан поднял вверх указательный палец, — только в пределах территории лагеря. Иначе быстро отправлю домой!

— Закручивает гайки, — пробормотал Дорошенко из третьей шеренги.

— Спокойно, земляк, это еще цветочки, — ответил Аксенов.

Обед ничем не отличался от вчерашнего меню. Разносолов не было. Саша молча ел перловую кашу и раздумывал о доме, где  уже, по его меркам, он давно не был. На рассуждения о каше, доносившиеся до его ушей, он не реагировал. Для кого-то перловка – «кирза», пшенная каша – «птичья еда», ячменная – «лошадиная радость». А Саша любил любую кашу и легко вошел в солдатский рацион.

К этой простой пище их с Виктором приучил отец во время вылазок на природу. Костерок да каша в котелке, с дымом. Да еще рыбные консервы в томате, картошка, запеченная на углях…

Как там сейчас дома? Ждут каких-нибудь вестей, а писать пока не о чем.

— В магазин пойдем? —  Володя вылавливал грушу из кружки с компотом. — Лимонада попьем.

— Если Махоткин отпустит.

— А потом куда?

— Заниматься. Слышал, взводный поручил замкомвзвода класс найти.

Махоткин дал время и перекурить, и сбегать в киоск. Потом привел группу к палаткам и выделил еще пять минут – взять учебники. После этого группа номер двадцать еще полчаса бродила под командованием славного ефрейтора в поисках свободного класса, но безуспешно: все было занято.

Наконец решение созрело и Махоткин завел своих подчиненных в какие-то влажнотравные кустарники, где все и просидели, усердно отмахиваясь от комаров.

На ужин шли в паутине, с покусанными лицами и с чувством безвозвратно утерянного времени. Только Махоткин улыбался своему командирскому таланту.

Следующим утром при построении на завтрак командир группы сказал Чопорову:

— Толя! Надо пораньше класс занять, как думаешь? А то на траве сидеть сыровато и писать неудобно.

— Конечно, неудобно. Посадил в какую-то яму, хорошо, что еще никто в дерьмо не сел!

— Ладно, ладно. Место хорошее, но класс лучше. Оставить кого-то и класс забить? Консультация у нас после обеда.

Чопоров задумался и вдруг оживился:

— Ну его к лешему этот класс! Какая разница, где заниматься. Я тут одно место приметил, за санчастью. Вот где можно приземлиться.

— А если Чередников будет группу искать? — почесал ухо Махоткин.

— Так мы же, Алексей, и не прячемся. Скажем дежурному, где будем. Мол, классов не было, и ушли туда. Да здесь и недалеко, около километра. И от столовой близко.

— Ладно, давай строиться.

Так группа попала на северный склон лагеря, продуваемый свежим ветерком, защищенный от солнечных лучей несколькими высокими кленами. Внизу была дорога, выходившая к трассе. Впереди – танковое стрельбище, и за ним, на возвышенности, – дым из чугуевских труб. Издалека доносился шум проходящих машин, а где-то рядом стрекотали кузнечики, жужжали пчелы над головками клевера и полевых цветов.

Саша примял вокруг себя свежую траву и запрокинул голову. Где-то за кучевыми облаками, оставляя в разрывах инверсионный след, летел реактивный самолет.

— Высоко идет, — Саша старался найти серебристую блестящую точку, но она проносилась над облаками.

Чумаков тоже закрылся рукой от солнечных бликов и повел глазами по синеве с белыми барашками облаков:

— Уже где-то далеко. Полетел к синему морю, — произнес он мечтательно. — А у нас каникулы закончились, — он посмотрел в сторону полигона. — Саша, смотри, вон там… пыль столбом!

— Ага, вижу. Какая-то колонна идет.

Послышался далекий гул мощных двигателей. Колонна подошла к вышке полигона, до которой отсюда было около полутора километров. Сбавила скорость, и можно было рассмотреть по очертаниям, что двигались танки.

— Ух ты, танки! — Володя отложил книгу и уселся поудобнее.

Три машины повернули налево и заняли свои стрельбовые дорожки, а две заехали на площадку за вышкой.

— Наверное, запасные, — предположил Саша. — Толя! — окликнул он Чопорова, лежащего неподалеку.

— Что такое?

Тот снял с лица пилотку и, усевшись, стал тереть глаза.

— Толя, там танки в поле.

— Ну, танки. Самые обыкновенные. Железные.

— Так интересно.

— Что же интересного? Они далеко. А я их вблизи, знаешь, сколько видел! Куда вам – салагам, — усмехнулся Чопоров.

Потом приставил ладонь ко лбу, как полководец на поле боя.

— Вообще то интересно, он чуть приподнялся.

— Сам только что говорил, что уже насмотрелся, — поддел Саша, — а сейчас проснулся. Что ты там увидел?

— Да это тяжелые танки!

Группа оживилась и стала всматриваться вдаль. Хотя, что можно было рассмотреть с полутора километров.

— И как они называются? — спросил Куницкий.

— Т-10, — со знанием произнес Чопоров. — Мощные машины. И похоже на то, что они собираются здесь стрелять. Да еще и штатным… Интересно.

— Каким «штатным»? — не понял Володя.

— Все вам теперь объясни, — усмехнулся Толя, — ну, ладно… «штатным» – это значит стрельба снарядом.

— А, может, и не снарядом, — засомневался Дорошенко.

— Ну, салага! Еще рассуждает. Солярки сначала понюхай, а потом умничай. Видите, — он указал рукой, — за вышкой грузовики разгружают. И ящики снимают. Какие?

Он снисходительно посмотрел на Дорошенко и по слогам сказал:

— Сна-ряд-ные! Понятно?

Теперь уже все отложили книги и смотрели в чистое поле, боясь пропустить начало. А Чопоров откинулся на спину и снова прикрыл лицо пилоткой.

— Ты смотреть не будешь? — удивился Саша.

— А чего сейчас смотреть? Они еще минимум полчаса будут готовиться, — он перевернулся на живот и сорвал травинку, — сейчас какой флаг на вышке?

— Белый.

— Вот, когда будет красный, тогда и начнется стрельба. Да еще и звуковой сигнал должен быть, «Попади» называется. Если ветерок будет в нашу сторону, то мы его и здесь услышим. — И он опустил голову на сложенные ладони.

Но Саша не дал ему спать. Да и у Володи на языке вертелся не один вопрос к солдату-танкисту.

— Толя, а ты кто, вообще?

— Как кто?

— Ну, как член экипажа?

— А-а-а, — протянул Чопоров, — я – наводчик, могу быть за командира танка.

— И много стрелял?

— Из пулемета много. А штатным, если честно, на четырех стрельбах и одних учениях. Ведь все стоит денег. Выстрелил одним снарядом и, — он хлопнул ладонью по голенищу, — вот такие кирзовые сапоги из ствола вылетают.

— Лучше бы нам эти деньги дали! — выпалил Дорошенко.

— А как же ты, с чего будешь учиться стрелять? — возмутился Чопоров, — давай лучше тебе танк дадим, он подороже стоит! Ты себе на него что-нибудь купишь, а мы с рогатинами на врага будем ходить. Так, что ли? Не соображаешь ни хрена!

Махоткин оставил свое лежбище под кленом и присоединился к группе, поглядывая на вышку:

— Сейчас наши дадут жару. Этот полк – из Башкировки, — пояснил он со знанием дела Чопорову. — А я на этих утюгах не служу, у меня «пятьдесятчетверка»… Как будто начинается…

Маленькие фигурки танкистов, стоящие позади танков, вдруг бросились врассыпную и стали занимать свои места в машинах. Флаг на вышке поменял свой цвет и донесся слабый, еле различимый сигнал «Попади».

Пушки опустились на линию огня. Из выхлопных патрубков взвился черно-сизый дым.

— Вот теперь пульнут, — восторженно сказал Аксенов.

— «Пульнут!», — повторил Махоткин, — ну и салаги, ничего еще не знают. «Пуляют» пулей, а это пушка. Думать надо! Тут шарахнет, так чувствуется, что не самопал. Если бы еще поближе были…

— А снаряд хотите посмотреть? — спросил Чопоров, взглянув не группу.

— Это как? Что бы он сюда прилетел? — пошутил Куницкий.

— Нет. Снаряд в полете, — уточнил Толя.

— Да ну! — удивился киевлянин. Снаряд – это же бах и в точку!

— Не так уж и сразу, как это кажется. Какое-то время он летит, и на таком расстоянии сбоку его видно. Вот смотрите: сейчас танки тронутся, и первый выстрел будет не позже, чем через десять секунд. Как только увидите дым из пушки, звук позже прилетит, переведите взгляд где-то на четыреста метров вперед и чуть выше.

Кандидаты устроились удобнее и напряжено смотрели в поле. Вот танки медленно качнулись и пошли вперед. Все начали считать про себя секунды. Средний тяжеловес брызнул огнем и дымом, качнувшись всем корпусом.

Саша перевел взгляд выше маленького бугорка, выбранного заранее, и увидел маленькую черную точку, несущуюся к темно-зеленой мишени. Точка летела по дуге, как брошенный камень, потом пошла вниз и, ударившись в холм у подножия, взметнула борозду пыли.

— Недолет! — сплюнул Махоткин.

Грохот первого выстрела пришел с опозданием, когда его результаты уже были видны.

Между тем, стрельба продолжалась, и после  выстрела левого танка пыль поднялась уже за мишенью.

— Цель! — крикнул Чопоров, а Махоткин стал отчаянно шарить по карманам в поисках папиросы.

Прикурив, он пыхнул дымом и подождал, пока танки сделают по три выстрела. Потом облегченно вздохнул:

— Кажется, по разу попали.

— Левый – два, поправил Чопоров.

Для остальных наблюдателей танковая стрельба была пока недосягаемой мудростью, и они молчали, боясь что-либо брякнуть невпопад, вызвав смех солдат.

До лагеря донеслись медленные звуки «та-та-та», как монотонные удары деревянной киянки, и разноцветный фейерверк улетел от танков в поле к движущимся мишеням.

— Пулемет Владимирова, — уважительно сказал Махоткин, — бронетранспортеры пробивает, как сито.

— Ого! Так они же из железа, — Кривиченко смотрел недоверчиво.

— Так там пуля вот такого калибра, — показал Махоткин на пальцах.

— Четырнадцать с половиной, — подсказал Чопоров.

— Вот-вот, а ты сомневаешься! Слушать надо старших и доверять.

От танков послышался другой звук и Махоткин пояснил:

— А это уже пулемет Калашникова. На четыреста метров свободно в метровую мишень попадает. Вот как. Ну, а, если наводчик подготовленный… куда угодно попадет.

Гул двигателей стал тише, машины остановились на уровне полосатых столбов.

— Рубеж прекращения огня, — Чопоров махнул головой, — видите, пушки подняты вверх.

Танки взревели далеким гулом и стали разворачиваться. При этом пушки оставались направленными в поле – башни проворачивались. После разворота машины вышли на другие, обратные дорожки, и, взметнув вихри пыли, теперь уже помчались обратно.

— Сейчас ребята сидят, трясутся на буграх и думают, как они отстреляли. Уж я это точно знаю, — Чопоров сдвинул пилотку на затылок и задумчиво пожевал травинку. — Когда стреляешь, не видно –  куда снаряд пошел. Командир пытается рассмотреть, но не всегда увидит. Лучше всего после дождя стрелять или зимой со снегом – пыль не мешает. Но пулеметные цели видно хорошо, как они прошиваются. Сейчас в танке запах пороха, гильзы катаются по полику. Лица все мокрые и черные, как у шахтеров. Да и работа у них, пожалуй, не легче за эти пять минут, чем под землей…

В это время у далекой вышки готовился очередной заезд.

— Готов, Саша? — Володя тщательно умывался перед осколком толстого зеркала в умывальнике.

— Преподаватель скажет, — брызнул тот водой.

— Нет, не скажет, — смывая пену, фыркнул Володя. — Прошел слушок, что мы вообще ничего до самой мандатной комиссии не узнаем.

— Так про физо же сказали.

— То физо, это – первый этап, предварительный отбор. А дальше… зачем тебя тревожить? К концу будет видно, какой проходной балл. Общий уровень, так сказать.

— Действительно. Вполне логично. А то соберут чемоданы и уедут. А вдруг недобор пойдет…

— Вот на это не надейся, — рассудительно сказал Володя.

— Да не надеюсь я на слабину, — Саша вытер лицо и уточнил. — Это как-то даже неинтересно: ждать пока кто-то споткнется на ровном месте. Это как с первоклассниками куда-то поступать.

— Ну, это мы такие. А есть ребята, что и шустрить начинают потихоньку.

— Как именно?

— Вот, в восемнадцатой группе, у какого-то паренька свидетельство о рождении утащили, аттестат и все деньги. А что он сейчас без документов будет делать?

— А копии?

— Копии не пойдут. Если зачислят, надо сдать подлинники.

— Вот мерзавцы! — возмутился Саша. — Ну, а если такие поступят учиться, что тогда? Да и какие из них офицеры!

— Так я тоже об этом думаю. Вот этот ворюга украл, спрятал и подло лелеет свои гадкие мыслишки. А своровал, ведь, не у слабака, а у хорошего парня. Чтобы конкурс уменьшить. А потом такой подлец может и в спину выстрелить, даже из-за куска хлеба подраться.

— Как-то надо распознавать таких соседей, — сказал Саша, шагая по дорожке.

— Правильно. Только не всегда это удается. Все такие фрукты умеют хорошо маскироваться.

— Ладно, присмотримся. А вещички надо поближе к себе держать. Пока мы еще в новых ребятах разберемся… Вообще, группа у нас хорошая, мне нравится.

— Мне тоже. 

Сочинение писали в большом открытом классе под навесом, рядом со штабом.

— Меня зовут Варвара Федоровна, — представилась седая женщина маленького роста в белой блузке и черной юбке. — Преподаю в университете. В училище русский язык не преподают, поэтому я не из постоянного состава. — Она достала из сумки пачку листов со штампами. — Сейчас вы получите бумагу для чистовой работы, а черновики можете писать на своих листах.

Махоткин вскочил со своего места и принялся помогать в раздаче листов, рассчитывая, видимо, на облегчение экзамена. Он быстро ходил между столами, подал мел, когда преподаватель собралась писать наименование тем на доске, вставлял короткие реплики: «актуальная тема!», «интересно!».

В конце концов, женщина обратила внимание на его старание. Она сняла очки и потерла переносицу:

— Вы давно, молодой человек, из школы?

— Ой,  давно, ого-го! — Махоткин закатил глаза, —  целых два года!

— Ну что же. Тогда пишите на любую свободную тему. А для остальных – темы на доске.

— Выхлопотал, Алексей! — хмыкнул Чопоров, сидевший за Сашей, который внимательно вчитывался в слова на доске…

Ничего похожего на школьные выпускные темы не было.

«Три темы. Но какую-то одну ты знаешь лучше. Какую?» — спрашивал он себя.

— Что выбрал? — поторопил его мысли Чумаков.

— Пожалуй, о войне 1812 года в романе «Война и мир».

— А я о «Молодой гвардии», у меня по этой теме «шпорка» небольшая есть.

— Смотри, не поймайся, — шепнул Саша, — выпулят раньше времени!

И, будто в подтверждение его предостережению, раздался спокойный голос Варвары Федоровны:

— Шпаргалок терпеть не могу. Коли поймаю – плохо будет.

Володя засопел и стал прятать в карман развернутую на колене гармошку «шпоры»:

— Ладно, если что, подскажешь, как правильно некоторые слова написать.

Саша кивнул и стал выводить на штампованном листе тему сочинения.

— Ты что, без черновика? — удивился Володя.

— Потеря времени. Просто надо хорошо продумывать предложение и сразу писать.

Потекло и быстро пролетело время первого экзамена.

Вечером группа делилась впечатлениями от первого экзаменационного дня.

— Интересно, я правильно написал слова «иза угла», а? — спросил Исаченко, выписывая сказанное палочкой на земле.

— Конечно, нет, — огорчил его Кривиченко, и исправил ошибку, написав « из-за угла». — Эх, Коля! Помнишь, что в прошлом году говорил тебе старшина с продовольственного склада? «Руки у тебя золотые, а голова медная!».

— Ничего, посмотрим, как ты написал, грамотей!

— Ну, в крайнем случае, так бы не написал.

— В другом, значит, где-то ошибся, — огрызнулся Исаченко, — еще вон математика впереди.

— А мы сейчас о ней и не говорим, — Кривиченко пожал плечами, — а вот правильное написание…

— Да ладно вам, — остановил Мягкий. — Написали – главное.

— Правильно, Мастер, — поддержал Чумаков, давая Виталию долголетнюю курсантскую кличку, — впереди еще тумана полно, хоть от первого экзамена отойдем.

Он потянулся и замер, заметив Колесникова, подходившего к группе с гитарой.

— О! — лицо Чумакова оживилось.

Остальные тоже потеснились, давая место посредине.

Колесников потренькал по струнам и стал тихонько вращать винты.

— Настроить чуть надо, — пояснил он, — а то, сами слышите, как дребезжит.

И вот на трех незатейливых аккордах поплыла спокойная песня – о море, чайках и прибое…

                        О, море-море, ласковым скалам

                        Ты ненадолго подаришь прибой

                        Море, возьми меня в дальние дали

                        Парусом белым вместе с тобой… 

— Молодец, Канский, — похвалил Чумаков, давая теперь кличку и Виктору.

И на удивление, выразившееся на Сашином лице, добавил:

— Из Канска? Значит – Канский. 

— Ты тут скоро всех кличками наградишь, — усмехнулся Саша.

— Не кличками, а прозвищами, — миролюбиво отозвался Чумаков, — и не обидными. Для тебя еще не придумал, в творческом поиске.

— Давай украинскую споем! — попросил Куницкий, — любую. — Но, вспомнив, что Виктор из Сибири, уточнил. — Знаешь, давай подыграй, а я начну:

                        Ты казала в понэдилок

                        Пидэм разом по барвинок

                        Я прыйшов – тэбэ нэма

                        Пидманула, пидвэла…

Несколько голосов сначала тихо, а потом и громче, подхватили известную песню, и к третьему куплету уже звучал хор из разных голосов, с прихлопыванием и притопыванием.

— Не поступим, так хоть с ребятами хорошими познакомились, — сказал Саша, когда шли на вечернюю поверку.

Подошло время и математики: письменной и устной. Были самые длинные консультации. Надежда Петровна Рыбальченко, белокурая плотная женщина лет тридцати с серыми внимательными глазами и с отточенными движениями, приподняла подбородок и осмотрела очередную группу:

— Знаете, я бы всех вас приняла в военное училище. Но, кроме поступления, там надо еще и учиться. И я, поставив вам оценку с проходным баллом, просто не смогу физически вас научить высшей математике, если не знаете азов. То есть, не могу вас учить тому, чему должны были вы научиться в седьмом, восьмом, девятом и десятом классах. — Она прошла между столами и, стоя у доски, снова взяла мел. — Я только что рассказывала вам об ошибках, которые встречаются на экзаменах, в том числе и о простейших. Вы по-разному реагировали на эти примеры: сдержано улыбались, безразлично молчали, удивлялись, что-то записывали, возмущались, даже ойкали – как от боли. После этой консультации могу предположить с определенной долей вероятности, кто и как сдаст экзамены. Желаю вам успехов.

Саша прилег в тени у беседки, положив тетрадку под голову.

— Володя, а ты как реагировал на консультации?

— Кто его знает. Как будто дураком не выглядел, но ей лучше видно. Экзамен покажет.

— Не берите в голову, — успокоил Куницкий, — тоже мне, Вольф Мессинг нашелся! Все она знает!

— А это кто – Вольф? — спросил Чумаков.

— Это гипнотизер и фокусник. Я потом о нем расскажу, интересно… Надежда Петровна права только в том, что по поведению человека что-то можно определить. Но полностью, как-то распознать знания по реакции, невозможно. А, если у меня зуб заболел, я, что, хихикать буду над ошибкой? Куда там! Угрюмый буду, и с тупым лицом. Да, мало ли что бывает! Опыт то у нее, конечно, есть, но она его просто переоценивает, — Куницкий призадумался. — У меня в другой группе знакомый есть, приехали в один день. У него тоже такая консультация впереди,  надо будет ему посоветовать, как себя вести и умное лицо делать. Может, и поможет ему.

— Попробуй, — ответил Саша, — ты ничего не теряешь.

— Если бы только за это оценку ставили, — глубоко вздохнул Чумаков.

Сдавать математику было по-настоящему тяжело. Как написали письменную работу никто, конечно, не знал. Может быть только за исключением Махоткина – на его лице читалось полное спокойствие. Да и разговоры о том, что он приехал сюда отдохнуть от казармы, были забыты. Теперь, после математики, ефрейтор потягивался и с деланным безразличием спрашивал Чопорова:

— Как думаешь, поступить что-ли?

— Твое дело.

— Так это сколько же еще придется в сапогах проходить!

— Всю жизнь. В яловых, потом – в хромовых.

— Да-а-а! — неопределенно тянул Махоткин, — надо подумать.

— Брось, Алексей, дурачиться! Сам все к взводному в блокнот заглядываешь, ищешь свою строчку.

— Да, ладно, это я так… просто интересно.

— Ну вот! Значит, есть интерес? — сделал вывод Чопоров.

Толя сдавал все сам и никого ни о чем не просил. Знания, полученные в машиностроительном техникуме, держали его на плаву.

Математика устная напоминала добывание огня из камня. На головы кандидатов камнепадом обрушивались нескончаемые вопросы Надежды Петровны, и эти удары старались высечь пламя точных формул, теорем и аксиом. Маленькие искорки, вылетающие из голов, пожаром не грозили.

Рыбальченко, опрашивая очередного, прислушивалась и к диалогам второго кандидата с другой женщиной-преподавателем.

— Кто у вас отвечает, Лидия Матвеевна? Так-так, я себе запишу.

И, царапая ручкой в тетради какие-то пометки, вдруг замирала:

— А вот об этом угле, который вы, молодой человек, назвали АВД, еще раз, пожалуйста. Откуда он у вас появился в треугольнике?

Оценка по математике стала самой закрытой. Может, из-за того, что она, в общем-то, всех примерно выравнивала. И отнюдь не на высоком уровне. И достаточно было на финише этой гонки прибавить всего один балл к оценке по математике ил убрать его, и сразу решалась судьба кандидата.

Поэтому, Саша рассудил и поделился с Чумаковым перед очередным отбоем:

— Знаешь, Володя, мне кажется, по математике и в этом году свалятся, как в прошлом. Помнишь, Исаченко рассказывал.

— Помню.

— Предмет своеобразный. Вот ты, на сколько оцениваешь сегодняшний устный?

— На три балла натянул, — без тени сомнения заявил Володя, — а ты?

— Я бы оценил на четверку. Но, в том то и дело – я совсем не удивлюсь, если услышу и «пять», и «три».

— Задачка не из легких. Сегодня ребята считали свои шансы. Две роты уже набрали: седьмая и восьмая. Осталась девятая – сто человек. Вот Аксенов и прикидывал, сколько народа сдает экзамены и какое соотношение сил.

— И что получилось?

— Получилось не очень весело. К тому же Махоткин сказал – от взводного слышал – чтобы на сто мест не рассчитывали. Видел, сколько еще палаток с теми, кто сдает?

— Да вот они рядом, каждый день вижу. Так что там с сотней мест?

— Дело в том, Саша, что в каждую роту еще придут суворовцы. Кадеты, как они себя называют. В седьмую и восьмую роты пока набрали где-то по восемьдесят человек.

— Да не отчаивайся ты! Все равно мы ничего пока не высчитаем, потому-что многого не знаем. И еще физика завтра. Готов?

— Уже привычка появилась к экзаменам. Этот последний, наконец.

Они прошли к умывальнику, поплескались под тугими струями, взглянули на заходящее солнце и вошли в палатку.

— Ну, все, уходим в страну дураков, — сказал Чумаков и прислонился к подушке кладом своих мыслей…

Физика Саше понравилась. И тем, что билет попался очень хороший – по нему он все знал прекрасно. И тем, что экзаменатор, представившаяся Еленой Дмитриевной, была симпатичной голубоглазой блондинкой средних лет, по-доброму относившейся к кандидатам. Она улыбалась, кивала при ответах головой с локонами, и всем своим видом старалась внушить уверенность.

Саша писал на листе план ответов и радостно представлял, как он соловьем пропоет закон Архимеда – азы физики, второй закон Ньютона, и расскажет об электрических разрядах.

С разрядами электричества у Саши были связаны особые воспоминания. Свою первую оценку по физике он сейчас вспоминал с улыбкой, а тогда…

Первое занятие учительница физики Алла Сергеевна посвятила рассказу о том, какое практическое значение имеет физика, и показала приборы для лабораторных работ. Затем раскрутила колесо с блестящими пластинами фольги и соединила два металлических шара, между которыми и проскочил электрический разряд. Все были в восторге.

На следующий день Саша, входя в кабинет физики, поинтересовался:

— Вы сегодня тоже будете фокусы показывать?

Алла Сергеевна отреагировала широкими глазами и возгласом:

— Это не фокусы, а опыты!

На уроке Саша был вызван к доске и получил заслуженные два балла. Вот с этого у него и началась физика.

Разве можно было после такого удара по голове полюбить этот предмет? С педантичной и строгой учительницей? Оказывается, можно.

В журналах «Наука и жизнь», «Техника – молодежи» бурлила жизнь физических открытий, невероятных по своей дерзости. Здесь не было Аллы Сергеевны, остановившейся на радио Попова. Сверхзвук, сверхпроводимость, развитие оптики, квантовая электроника, кибернетика, космические полеты. Всем этим невозможно было не восторгаться, не интересоваться и этого не любить. В аттестате зрелости оценка по физике у Саши бала «пять».

… Подошла очередь отвечать.

— Первый вопрос, — начал он ответ по билету.

Полилась трель первых предложений. Вопросов не было.

— Второй вопрос, — уверенно продолжил Саша и выдал несколько точных формул.

—  Достаточно, — Елена Дмитриевна что-то пометила. — Что у вас с примерами? — она скользнула взглядом по листу. — Так, правильно. Хорошее решение. Можете идти, Ушаков.

Крылья приподняли тело над землей, почувствовалась необыкновенная легкость, и Саша с радостным замиранием в сердце перешагнул порог.

«Вот и все, теперь ждать, что получилось» - подумал он с облегчением и присел под дерево.

Чумаков вышел нахмуренным и в недоумении спросил:

— И что это у нее за крестики, кружочки, квадратики в тетрадке? Ничего не понятно! Тебе что нарисовала?

— Я не смотрел.

— А надо было, — назидательно произнес Чумаков, — сейчас бы сравнили.

— Все узнаем, Володя, и очень скоро. Ты чувствуешь, вообще, чем пахнет? А?

— Чем? Обедом. Чем же еще?

— Да  нет. Пахнет окончанием экзаменов. Все, для нашей группы они закончились.

— Ну, это я знаю, удивил! Но впереди-то главное, мандатная комиссия.

— А еще осенью скоро запахнет, завтра уже август начинается, не забыл?

Рядом с шумом упал в траву Исаченко.

— Все, орлы, отбрехался. В прошлом году трояк получил, а сейчас – не знаю.

Он перевернулся на спину и посмотрел в небо. Потом неожиданно сказал:

— А что, если собрать чемодан, та потихоньку получить документы и тикать отсюда?

— Это что? Чтобы потом на третий год приехать? — удивился Саша.

— Та, не хотелось бы, но, чувствую, слабоватые у меня оценки.

— Так ты сначала узнай, а потом тикай, — Чумаков сердито сломал сухую веточку. — Тут до мандатной комиссии осталось совсем немного…

Исаченко сел и задумчиво вытащил из травы брошенную кем-то шпаргалку. Потом вздохнул:

—Не, третий раз уже не выдержу. Ну его до биса! За год забудешь все, шо знал. Та и в армию возьмут. Конечно, подожду комиссию.

Из класса выходили последние, сдавшие экзамен: кто-то с улыбкой, кто-то с шумным выдохом, а кто-то и с растерянным видом, взлохмаченный и суровый.

 А в классе  лежала на столе обычная тетрадка с крестиками и кружочками, которые вскоре прекратятся в оценки и займут свое место в клеточках экзаменационной ведомости.

                                                                          Глава 17 

Свежий утренний ветер сорвал с тополей желтые листья и они, покружившись в воздухе, упали на дорожку парка. Ощущалась прохлада августа и легкая морось уходящего тумана.

Черниченко привычно шел по знакомому маршруту среди высоких деревьев, постриженных кустарников и клумб с увядающими цветами. Еще чуть-чуть и начнут  падать листья с дубов, кленов и берез. Потом большие шуршащие горы листьев будут гореть,  и плотный горький дым унесет к облакам жизнь уходящего лета.

Август. Остался всего месяц. Только месяц и начнется учеба. Придут новые ребята из школы, из армии, суворовцы.  Бывают поступающие кандидаты  и после первого курса института. Допустим, поступил паренек в какой-то песочно-цветочный. А потом понимает – что-то не то, не подходит будущая специальность. И выбирает другую профессию, приходит в военное училище.

А вот здесь уже разочаровываться нельзя, и об этом командование училища сразу предупреждает. До военной присяги молодой человек, зачисленный курсантом, еще может собрать чемодан и уехать. Но, если разочарование пришло после присяги, уходить уже нельзя. Но и учить насильно на офицера не будут. Курсантские погоны сменяются на солдатские, и юноша отправляется служить в одну из частей округа. И больше никогда он не будет допущен, даже после величайшего прозрения, к вступительным экзаменам в военное училище. Единожды показав слабость, он лишается того главного, без чего нельзя быть офицером – военного доверия.

 Он может быть хорошим ученым, отличным инженером, виртуозным музыкантом, прекрасным спортсменом, великолепным поваром. Да кем угодно! Он может быть просто хорошим человеком и прожить всю жизнь любимым семьей, окруженный друзьями  и коллегами, получать грамоты, профсоюзные путевки и денежные премии. Работать увлеченно, без опозданий и брака. Любить животных и быть членом клуба аквалангистов. Собирать деньги и отгулы, чтобы поехать летом в Гурзуф или Сочи. Этот человек может подойти для любой другой профессии, но не для профессии офицера. Потому-что офицеру доверяют самое драгоценное – человеческие жизни и надо иметь особые качества, чтобы их сохранить. И потому, что в кадровой армейской среде нет профессии «хороший парень». Этого для офицера мало.

Да, всего месяц, времени мало. На лавочке лежала кленовая веточка. Черниченко взял ее и, повертев в руках, бросил к деревьям. Тотчас слева от дорожки затрещали кусты, и на асфальт выскочила рыжеватая овчарка с высунутым языком. Она бодро побежала навстречу полковнику, но была остановлена окриком: «Джек, ко мне!».

Мужчина средних лет в спортивном костюме потрепал собаку за холку, и они убежали по боковой дорожке к танцплощадке.

… Черниченко вернулся к своим мыслям. Он вспомнил, каким был парк в начале года. Покрытые легким снегом деревья, прошлогодняя трава, слякоть на черном асфальте, крики ворон и холодный северный ветер. Тогда, в январе, казалось, что времени достаточно. Но из отдельных пунктов разных дел показались десятки подпунктов, которые тоже надо было решать, и часы ускорили ход, быстро отсчитывая месяцы.

В январе Черниченко был в Киеве на очередном Военном Совете и, отправляясь в штаб округа, уже знал, что будет на личной беседе у Командующего. Секретарь Военного Совета сухо сказал в трубку:

—Приготовьтесь, Леонид Яковлевич, подробно доложить Командующему о состоянии дел в училище, о учебно-материальной базе.

— Хорошо, понял.

— И еще. Приезжайте с начальником политотдела, Командующий будет говорить и с ним.

Тот же самый кабинет, та же суровая деловая обстановка. Они вошли с Кузьменко под бой часов, отбивающих шесть ударов.

Командующий отодвинул кресло и указал рукой на длинный стол для совещаний.

— Садитесь. — Открыл сейф и достал серый альбом. — Вот, посмотрите, это танк Т-64. Наш новейший секретный танк. Такого нет ни у немцев, ни у англичан. Об американцах вообще не говорю. У них все большое: и автомобили, и танки, — он слегка улыбнулся, — чтобы попасть в него было легче. Вы видели Т-64? — Командующий посмотрел на Черниченко.

— Так точно, товарищ Командующий, — полковник начал подниматься со стула.

— Сидите, — Якубовский махнул тяжелой рукой. — Теперь вы понимаете, о чем пойдет речь?

— Догадываюсь.

— Хорошо. Военный человек обязан уметь анализировать и догадываться. В прошлом году ваше училище стало высшим. Тогда «Красная Звезда» писала, помню эту статью, что офицер должен иметь и другую специальность, например, инженера. Что, если вдруг произойдет сокращение армии, как в пятьдесят шестом, офицер мог бы на работу устроиться. Для этого, мол, и становится училище высшим. Но дело в другом.

Командующий поднялся и прошелся до часов и обратно.

— Т-64 – танк для грамотных людей. В прошлом году был сделан первый шаг. Теперь на очереди шаг второй. Ваше училище переходит с сентября на изучение новой машины. Второго января Министр обороны подписал приказ о принятии Т-64 на вооружение. До осени необходимо все переоборудовать под новую машину, всю учебно-материальную базу.

— Выполним, товарищ Командующий.

— Вам доверена задача государственной важности, именно вашему училищу. Завод, конечно, поможет и макетами, и тренажерами. И танками, разумеется. Но главное за вами, вам учить, — Командующий нахмурил брови и глянул на Кузьменко. — Что скажешь, комиссар?

— Спасибо за доверие, товарищ Командующий. Училище имеет все для успешного освоения новой техники. Да и завод рядом. Я понял, что надо будет тщательно подобрать курсантов, выбрать самых лучших.

— Правильно, Кузьменко, — похвалил Якубовский. — Он взял ручку и что-то написал на календаре. — Я дам команду военкоматам увеличить для вас количество кандидатов – улучшится отбор. Какие вопросы?

— Пока нет, товарищ Командующий, — ответил Черниченко. 

— Тоже правильно, — заметил генерал. — Ты знаешь, Леонид Яковлевич, что они, вопросы, появятся тогда, когда начнешь вникать в задачу. Составишь план и занимайся. Что не получается – докладывать немедленно. Постоянно держите связь с заместителем по технике и вооружению.

Командующий снова поднялся и прошел по кабинету. Полистал у стола альбом с фотографиями и прихлопнул ладонью:

— Замечательная машина, красавец-танк! Долго мы его ждали… У Морозова в КБ были?

— Был, показывал танк в прошлом году. И с дирекцией завода не раз встречался.

— Хорошо. Теперь эта связь должна быть еще крепче, не простое дело будем делать – учить ребят танку третьего поколения. Сорок первая танковая дивизия в Чугуеве давно его обкатывает, у них тоже есть чему поучиться.

— Да, я видел машины на полигоне.

— Теперь надо не только видеть, — поправил Командующий. — Преподавательский состав должен поочередно, в два потока, до сентября досконально изучить танк. Знаете, сколько он стоит?

Черниченко ответил «Нет», а Кузьменко молча пожал плечами.

— Две машины стоят целой роты на Т-55. Поэтому, — Якубовский постучал пальцем по столу, — за неправильную эксплуатацию буду спрашивать. Сначала, до седьмого пота на тренажере, и только потом в танк.

Кузьменко внезапно по-школьному поднял руку:

— Разрешите вопрос,  товарищ Командующий.

— Слушаю.

— У соседей, в Болгарии есть военное училище Сухопутных войск, которое, как бы побратим нашего военного училища. Там их – училищ, всего три. Кроме названного, есть еще летное и военно-морское. Мы весной поедем с делегацией к ним в гости. А в сентябре они приедут к нам с ответным визитом…

— Пусть приезжают.

Черниченко дополнил рассуждения своего заместителя:

— Товарищ Командующий, полковник Кузьменко интересуется, как принимать болгарскую делегацию, показывать ли им новый танк?

— Принимать надо хорошо, но танк не показывать. Эта машина пока не для показов, даже для таких прекрасных друзей. В учебном корпусе покажете только те классы, где техники нет. А на полигоне в Малиновке, в парке оставить Т-55, на огневом городке открыть один отсек, тоже с Т-55 на рамах качания. Остальные машины – в глубину полигона и замаскировать. Ну, а остальные тонкости вам контрразведчики покажут и помогут.

Вот так, в январе 1967 года Черниченко получил задачу на переоснащение училища. Это было равносильно резкому повороту на девяносто градусов тяжелой машины.

Но полковник был не один, его окружали грамотные, целеустремленные и трудолюбивые люди. Механизм выполнения задачи заработал, набирая обороты, и работал с его многочисленными взаимосвязанными частями исправно.

Поэтому, когда в начале июля Черниченко снова вызвали в Киев, обстановку он знал полностью: до корпусного номера первой поступившей машины, до количества плакатов, посвященных коробке передач, до веса каждого тренажера и расчета часов на обучение по новой программе.

В знакомом кабинете его встретил новый Командующий – генерал-полковник Куликов. Он пристально всмотрелся в полковника, нахмурив мохнатые черные брови, и строго спросил:

— Знаете, для чего я вас вызвал?

— Так точно, товарищ Командующий.

— А конкретно?

— По вопросу реорганизации училища в высшее и перехода к изучению новой машины.

— Вы сами изучали машину?

— Изучал, в мае этого года.

— Стреляли, водили?

— Так точно.

— Какие оценки?

— «Отлично».

— Ну что же, значит училище в надежных руках, — скупо похвалил Куликов, — а как преподаватели?

— Переподготовку прошли почти все преподаватели и офицеры батальонов.

— Доложите, что еще не сделано.

Вопрос был не из легких, но Черниченко ответил уверенно. И, когда Командующий вдруг спросил о начальной скорости кумулятивного снаряда, ответил без запинки.

Он не знал, что перед этой беседой Куликов добрых два часа тщательно изучал техническую документацию на Т-64. И делал это, не только размышляя о предстоящей встрече и о Харьковском танковом училище. Как стратег, он представлял новые возможности этого танка.

— Пойдемте, — пригласил Куликов и поднялся с кресла.

Они вошли в комнату отдыха, вход в которую был скрыт шторой. Внутренняя комната без окон была темна. Командующий включил освещение, и Черниченко недоуменно посмотрел на убранство помещения. Телевизор, холодильник, диван, чайный сервиз, книжный шкаф, ковры, картины…

«Некогда чай пить» — подумал полковник, но Куликов прервал цепь его догадок:

— Посмотрите сюда.

На нижней полке посудного шкафа стояла, блестя латунными деталями, модель Т-64.

— Как, похож?

— Конечно, хорошая работа, — восхитился Черниченко.

— Да… У меня в армии таких машин не было, — с сожалением произнес Командующий. — Этот танк по ресурсам способен дойти до Ла-Манша, таковы и были технические требования, когда он проектировался.

Вернувшись в свой кабинет, Куликов уточнил еще несколько вопросов, и на прощание крепко пожал руку:

— Мы с вами – танкисты и у нас все должно быть на высшем уровне.

Со времени беседы прошел месяц, но за это время училище в своей подготовке далеко ушло вперед. Командующий отправил для оказания помощи многих опытных и грамотных офицеров из штаба округа, ремонтного завода и из сорок первой дивизии. В первую очередь, «технарей» и «боевиков». Работала большая оперативная группа, начальник которой ежедневно докладывал Командующему о ходе подготовки.

В это лето шестьдесят седьмого сотни людей в погонах, как, впрочем, и члены их семей, остались без летних отпусков. А еще сотни офицеров – с переносом отпусков на следующий год.

Этот августовский день начальник училища решил посвятить учебно-материальной базе. Понятие само по себе очень емкое, которое обозначает, в принципе, все: от кнопки для крепления рисунка до сложных тренажеров и танков. Тут дня мало, но больше времени не было.

В кабинете Черниченко отодвинул шторы, широко распахнул форточку и взял «Красную Звезду».

«Отпуск солдата», «Небо на замке», «Высокий полет» – пробежал он заголовки.

А вот это, пожалуй, о танкистах. На третьей странице подзаголовком «Учения прошли успешно» рассказывалось об учениях танкистов Н-ской воинской части. Вскользь упоминалось о заколачивании пальцев в траки гусеницы, об умелом заряжающем Лаптеве, о резиновых бандажах на катках. На двух фотографиях были запечатлены танки Т-55.

Черниченко всмотрелся и различил на фоне соснового леса знакомую вышку танкодрома. И металлический поручень лестницы, ведущей на второй этаж, на котором он сам когда-то показывал сварщику, как правильно надо варить, тоже был знаком.

Все вроде бы правильно в газете. Но в этом полку уже год испытываются новые танки Т-64 и на Т-55 учения не проводятся. А по статье, в итоге, можно сделать вывод, что лучших машин, чем Т-55 да Т-62, у нас вообще нет и все танкисты в восторге от этих танков.

«Молодцы, цензоры, знают свою работу» — подумал Черниченко, — « а ребят хвалят за успешное освоение новой машины. Значит, есть за что хвалить».

Раздался телефонный звонок. В трубке городского телефона послышался спокойный баритон:

— Леонид Яковлевич, здравствуйте! Извините, что рано.

— Раз на работе, уже не рано.

Звонил помощник конструктора Морозова, которого Черниченко узнал по голосу.

— А я еще дома, вчера допоздна работали. Вы получали наше письмо о мероприятии?

— Да, неделю назад.

— Мы не указали там дату. Подготовка шла давно, у всех разные планы, а начальник хотел, чтобы было больше людей… Сейчас с датой определились… послезавтра. Как вы смотрите?

— Конечно, приеду. Во сколько времени?

— Все будет готово к шестнадцати. А место вы знаете.

— Хорошо, спасибо.

Черниченко положил трубку на рычаг и в волнении прошелся по кабинету. 

Наконец-то! Надо внести коррективы в свои планы. Он вернулся к столу и, перевернув листки календаря, сделал короткие записи.

Морозов приглашает его на испытания танков. Испытания, которые он ждал с того момента, как прочел письмо, поступившее с секретной почтой. Вообще, это мероприятие уже можно назвать показом, машина принята на вооружение. Какой вывод из этого приглашения следует? А вывод такой: Александру Александровичу есть что показывать, машина доведена до уровня. И, видимо, не для одного Черниченко состоятся эти демонстрационные стрельбы и заезды на препятствиях. Будет кто-то еще: партийные работники, другие военные. Кто? Ладно, через день посмотрим. Главное, что пригласили его – обычного строевого офицера.

Взглянув на часы, Черниченко поправил галстук, взял фуражку и задумчиво повертел ее в руках. Кого с собой взять на полигон? Все заняты по горло. Его же бесконечными задачами и поручениями.

«По пути и продумаю» — решил Черниченко и зашагал на первый этаж. Здесь он прислушался к рабочему шуму, доносившемуся из классов, удовлетворенно кивнул и вышел во внутренний двор училища.

Химический городок блестел свежей краской. Двое курсантов второго курса переносили макет химического фугаса, еще один копал узкую траншею. Четвертый, что-то мурлыча себе под нос, прибивал деревянную табличку к столбу. Заметив начальника училища, он отложил молоток и, шагнув навстречу, вытянул руки по швам:

— Товарищ полковник, группа выполняет работы по оборудованию химического городка.

— Хорошо, вижу. Когда докрасили?

— Позавчера.

— После отпуска тяжело снова в колею?

— Нет, даже лучше, с твердым распорядком легче.

— Ну-ну…  А что это такое?

— Авиационная бомба, начиненная зоманом.

— И что это за вещество?

— Отравляющее вещество нервно – паралитического действия, — бодро ответил курсант.

— Так-так. А это что за штука?

— Это фильтровентиляционная установка. Применяется для очистки воздуха в убежищах.

— Хорошо. Видите, как полезно здесь работать. И плакаты все прочли, и руками все потрогали. Теперь лучше всех во взводе будете оружие массового поражения знать. Правильно?

— Так точно, товарищ полковник, — заулыбались курсанты.

— Вот эту указку поверните к дорожке, а столб глубже вкопайте, шатается.

Черниченко развернулся и пошел вглубь двора. Здесь его и догнал начальник учебного отдела.

— Здравия желаю, товарищ полковник!

— Здравствуй, Сергей Иванович. Пойдем к Рябоконю.

Одноэтажное здание из белого кирпича с металлическими листами вокруг было одним из объектов старшины Рябоконя. Здесь имелась кузница, разные станки и несколько сварочных агрегатов. В здании и снаружи, на бетонных плитах лежали куски арматуры, уголка, швеллеров. Металлические листы на стойках служили шторами: здесь курсанты учились на практике ремеслу электрогазосварщика. Под навесом с торца здания стояли кислородные баллоны, каркасы тренажеров, рулоны колючей проволоки и прочее железо.

— Государственные экзамены прошли, выпускные тоже. Теперь полегче? — Черниченко взглянул на подполковника.

— Да, — согласился тот, — планирование скоро закончим. Округ много чего хорошего прислал. Вчера пришла новая литература по машине: учебники, техническое описание, методики, справочники.

— Я подписывал препроводительные, — кивнул Черниченко, — принесешь мне экземпляры для изучения.

— Понял, принесу. Знаете, товарищ полковник, у этого танка и прибор ночного видения механика секретный. Отдельное руководство по нему, секретное.

— Знаю. И не только этот прибор. И противогаз для подводного вождения, и радиостанция Р-123. Что же ты хочешь? Машина совершенно иная, по всем параметрам. Нам сейчас надо с батальоном обеспечения серьезно работать, чтобы они берегли технику.

— А сколько плакатов секретных! — покачал головой Чередниченко. — И все это под шторы! Классы под сигнализацию!

— Да, правильно мыслишь. Так и должно быть сделано. И упрощать требования приказа нельзя, — жестко заметил Черниченко.

Рябоконь, в черном комбинезоне, вытер руки ветошью, и поздоровался с пришедшими.

— Как у тебя, старшина? — начальник училища прошел между станками. —  Сколько сегодня курсантов дали?

— Четверо, станки обслуживаем.

— Добро. Еще людей добавить?

— Сегодня не надо. А завтра машина с металлом придет, разгружать надо и складировать. Начальник учебного отдела что-то отметил у себя в блокноте.

— Пойдем, Григорий Ильич, покажешь классы, — Черниченко взглянул на часы и направился к выходу.

В подвальном помещении было прохладно. На дверях блестели свежей краской таблички «Класс двигателей», «Класс технологии металлов», «Эксплуатация танков».

Старшина Рябоконь остановился в коридоре:

— Куда пойдем, товарищ полковник?

— Посмотрим все классы. А с чего начать? Ты здесь – хозяин, выбирай.

Григорий Ильич прошел в конец коридора, где светлым прямоугольником светилось зарешеченное полуподвальное окно, выходящее на улицу Свердлова, и решительно распахнул двери последнего класса.

Запах свежей краски волной вылился в коридор.

— Пожалуй, надо бы днем двери открытыми держать, — посоветовал Черниченко, — а то и до первого сентября не выветрится.

— Точно, долго сохнет.

Рябоконь сразу же развернулся и пошел открывать двери других помещений. Вернувшись, он выслушал еще несколько замечаний и повел офицеров в класс двигателей.

— Тяжело было «чемодан» сюда затаскивать? — кивнул Черниченко на танковый двигатель и, заметив недоумение Чередниченко, пояснил: — В бюро Морозова его так называют за форму. Компактно, пять пар поршней двигаются навстречу друг другу, — он вопросительно взглянул на Рябоконя.

— Нет, не тяжело. На досках опустили в подвал, а потом на трубах перекатили.

Двигатель блестел свежими разрезами, сквозь которые виднелись поршня, коленчатый вал, кольца.

— Вот этот макет самый первый и пришел для классов, — Черниченко погладил алюминиевый корпус и быстро осмотрел стены со стендами и плакатами.

— Какая мощность? — полковник внезапно повернулся к Чередниченко.

— Больше шестисот.

— Точно надо знать, Сергей Иванович, — укорил начальник училища, — семьсот. Всего на сотню лошадей ошибся!

Взяв покрытую свежим лаком указку, Черниченко дотянулся ею до верхней части одного из плакатов и, нахмурившись, заметил:

— Вообще-то, с этим двигателем Чаромского конструктора достаточно намучились – Морозов рассказывал. Хорошая компоновка, чудесная идея, но двигатель оказался очень капризным и поначалу имел малый ресурс. Самые ответственные детали ломались, до заданной мощности доводился тяжело. Так что, на кульмане конструктора было одно, а на практике другое – намного сложнее. Поршневая группа быстро изнашивалась, поэтому системы питания воздухом и охлаждения усовершенствовались в первую очередь. Да и сейчас еще двигатель доводится до ума. Пойдемте дальше.

На первом этаже, рядом с лестницей находились два класса огневой подготовки. Войдя в первый из них, Черниченко увидел подполковника, склонившегося с ключом над затвором танковой пушки.

— Тренируешься, Мельников?

— Нет, товарищ полковник. Проверяю, как он подойдет для отработки нормативов.

Класс был большой и вмещал в себя все необходимое: пушку, действующий механизм заряжания, противооткатные устройства, учебные пулеметы. Стены увешаны плакатами, столы и стулья на курсантский взвод – двадцать пять человек. У механизма заряжания на стеллаже уложены учебные снаряды.

— Сапоги? — спросил Черниченко, похлопав по осколочно-фугасному снаряду.

И Мельников понял вопрос.

— Они самые.

— А этот тянет на зарплату молодого инженера, — Черниченко приподнял бронебойно-подкалиберный.

— «Малютку» лучше не трогать, — пошутил Мельников, показывая на противотанковый управляемый снаряд, — еще больше улетает.

— Да, на «Жигули» хватит. Что, дорого нам оборона обходится?

— Конечно, дорого.

— Зато надежно, Павел Кузьмич. Я смотрю, у тебя дело движется к окончанию подготовки! Если и другой класс такой же…

— Точно такой, товарищ полковник.

— Хорошо, взглянем.

В другом огневом классе Черниченко взобрался на тренажер механизма заряжания, сел на место командира и попросил включить питание.

— Сколько по нормативу на загрузку?

— Три минуты и тридцать секунд.

— Хорошо, будешь подавать. Готов?

Черниченко нажал на кнопку, конвейер завращался и пустой лоток раскрылся на линии заряжания.

— Давай!

Взял снаряд, аккуратно уложил в лоток, затем заряд и, установив все по меткам, закрыл ключом на защелку. Полный лоток с визгом ушел вниз, а вместо него из конвейера вышел пустой. Операция повторилась.

После загрузки третьего снаряда Черниченко принял пулеметную коробку, вставил ленту в приемник пулемета, захлопнул крышку и взглянул на часы:

— Два сорок пять, неплохо, — похвалил он себя, — хотя и не рекорд.

Выбрался из тренажера, поправил рубашку и спросил:

— Что завтра собираешься делать, Павел Кузьмич?

— Классы, конспекты.

— А послезавтра?

— То же самое, готовиться к учебному году.

Черниченко на секунду задумался и сказал:

— Сделаем так. Завтра ты делаешь то, что запланировал на два дня, а послезавтра утром поедем с тобой в Малиновку, — он повернулся к Чередниченко. — И майора Коржавина я тоже возьму с собой. Пусть посмотрит в лагере учебно-материальную базу. Чтобы не планировал, как в прошлом году, места занятий, где попало. Там, на полигоне, будет показ новой машины. И, видимо, на высоком уровне. Полезно посмотреть.

В который раз за этот день Черниченко взглянул на свои часы. Сегодня он собирался пройти по всем классам, а пока – только начало первого этажа.

— Оставайтесь, — сказал он офицерам и пошел навстречу яркому пятну света, заливающему фойе у центрального входа. Солнце поднялось уже достаточно высоко…

Глава 18 

Это утро было, пожалуй, самым неопределенным для Саши Ушакова. Он скорее машинально, чем осмысленно, пробежался на физической зарядке, поплескался под умывальником, съел за завтраком гречневую кашу, не ощущая ее вкуса. В душе были тревога и ожидание, которые вытесняли все остальное.

Саша старался не думать ни о чем, вести себя, как обычно, но ничего не получалось. Не было ни дрожи в коленках, ни других проявлений слабости. Просто случилось состояние, сравнимое с ощущением ожидания неизвестно чего и неизвестно откуда.

Это был день, когда от Саши уже ничего не зависело. День мандатной комиссии. Сегодня все, наконец, решится. Хорошо или плохо, но решится. И надо быть готовым ко всему.

Махоткин построил группу, прошелся перед строем, блестя начищенными сапогами и придирчиво оглядывая каждого:

— Ну что, соколы! Дошли до мандатной? Поздравляю! Сколько нас осталось от двадцатой группы? — он заглянул в блокнот. — Пятнадцать человек, все правильно… Ну, понятно, что сегодня станет меньше…

— Не расстраивай, Алексей! — воскликнул Чопоров. — И так ребята сами не свои. Ты-то о себе, наверное, знаешь?

Махоткин отбросил сапогом камешек, постоял, глядя в землю, и сказал как можно убедительнее:

— Да ничего я не знаю. Для меня тоже мандатная комиссия все решит. Единственная поблажка, что солдаты идут вне конкурса и троек достаточно для прохождения… Так, ладно, — он глянул на часы, — у вас есть еще целый час подготовить внешний вид, решить разные свои дела и идем на комиссию. Разойдись!

Чумаков посмотрел на свои брюки и удивленно пожал плечами:

— А чего тут готовиться, утюга все равно нет.

— Расческа поможет, — подсказал Саша, — проведешь по брюкам, и будет неплохая стрелка.

— Молодец! — усмехнулся Володя и провел рукой по своему «ежику» на голове. — Да я давно ее  выбросил куда-то.

— Ну, тогда положи под матрац, и сам сверху – для веса.

— Делать мне больше нечего. Я лучше здесь, на травке полежу. Потом, может, такого свободного часа и не будет уже.

— Да нормально вы выглядите, — успокоил Куницкий. Там, — он показал в сторону штабного здания, — уже и так все решено, осталось только сообщить.

— У меня вечером поезд идет на Симферополь, — заметил Аксенов, — как раз утром заявлюсь домой. Отец скажет: «Пойдешь мешки разгружать!».

— Мне подальше немного ехать, но я чего-то не собираюсь, — повернулся к говорившим Авакян, — чувствую, что все нормально будет.

— Действительно, хватит киснуть! — Мягкий присел у беседки. — Еще никто ничего точно не знает.

— Стараемся держаться, — ответил Дорошенко, оглядывая группу, —  но ничего-то не получается, волнуемся.

— Зато потом как радоваться будем после комиссии, — сказал Куницкий.

— Не все, — Исаченко грустно ухмыльнулся, — кто-то и погрустит.

— Опять за свое! — возмутился Мягкий. — Давайте лучше посчитаем шансы.

— Да ну их, эти шансы, Виталик, — сказал Ушаков. — Все равно не угадаем, как ни старайся.

— Осталось только попытаться воздействовать волей, — как  бы про себя проговорил Куницкий.

— Это как? Гипнотизировать комиссию что ли? — улыбнулся Саша.

— А почему бы и нет. Есть же такое понятие как «телепатия». И никто его сейчас уже не отрицает. Есть одаренные люди, которые имеют от природы какие-то способности.

— Способность к телепатии?

— Да. Вообще, эти способности у каждого есть от рождения, только они очень разные: и совсем маленькие, и выдающиеся…

— Интересно. Только это еще не изучено и не доказано. Нам так на физике говорили, — задумчиво произнес Саша.

— А вообще эти способности можно развивать, — рассуждал Куницкий, — и чего-то, в конце концов, добиться…

— Чтобы комиссия выполнила любое твое желание, — шутливо продолжил Чумаков, раскрывая ладони, как старик Хоттабыч. — Кстати, Гип, (Саша в очередной раз удивился способности Чумакова на ходу давать клички) ты обещал рассказать о каком-то фокуснике, помнишь?

— Конечно, помню, память у меня хорошая.

— Что, тренировал память? — попытался подколоть Чумаков.

Но Куницкий был серьезен, подкола не принял, а просто предложил:

— Давай, проверим?

— Давай. И как будем проверять?

— Ты спросишь даты рождения десяти любых выдающихся людей, а я отвечу. На спор.

— На что поспорим, — оживился Чумаков.

— Да, хотя бы на рубль.

— Хорошо, согласен. Только пятнадцать человек. Идет?

— Ладно, говори пятнадцать.

Они взялись за руки, и Саша разбил рукопожатие.

Чумаков потер ладони и назвал первую фамилию:

— Пушкин.

— Семьсот девяносто девятый.

— Сталин.

— Восемьсот семьдесят девятый.

— А маршал Василевский?

— Восемьсот девяносто пятый.

В список попали и Гоголь, и Державин, и Шишкин с Айвазовским. Когда Чумаков назвал Тараса Бульбу, Куницкий улыбнулся:

— Ты бы еще про Собакевича спросил!

Вокруг рассмеялись, а Чумаков нахмурился и сосредоточился. Оставалось всего три фамилии. Наконец он просветлел и назвал Спартака, Гомера и Сократа. Куницкий уверенно ответил.

— Молодец, Володя, честно выиграл, — Саша пожал ему руку. А Чумаков вздохнул:

— Твоя взяла. Ладно, я тебе потом рубль отдам, извини, пока нет ничего. 

— Да, ладно, сочтемся.

— А если я еще потом подготовлюсь, повторим?

— Конечно. Можешь и даты известных событий спрашивать.

— Хорошо, посмотрим, Гип.

Дальнейший разговор прервала команда Махоткина на построение. Он вышел перед строем с надраенной бляхой, начищенными сапогами, со свежим подворотничком и мощным духом одеколона «Шипр».

Группа строем дошла до штабного здания и была остановлена у неприметной двери в его торце. Махоткин повернул группу налево и показал на эту дверь:

— Комиссия будет проходить здесь. Группа находится рядом в беседке, и никто никуда не уходит. Вызывать будут не по алфавиту. И не по оценкам – это я точно узнал. Как лежат личные дела, так и берут сверху, рассматривают сами, потом зовут. Понятно?

— Так точно.

— Тогда, разойдись.

К штабу подошла еще одна группа и разместилась на веранде здания.

— Сколько же это продлится? — протянул Чумаков.

— Как будто ты куда-то торопишься, Володя.

Саша откинулся на жесткие рейки, посмотрел на дверь и предложил:

— Все-таки, давай посчитаем, сколько на одного человека времени уходит.

Первым пошел Колесников. Томительно потекли минуты. Лениво переговаривались, поглядывали на дверь, за которой вершилось какое-то решение. Наконец, это решение было принято, потому что дверь отворилась и выпустила смущенного и улыбающегося Виктора. Он подошел к беседке и сразу сказал:

— Первый взвод девятой роты.

На него сразу посыпалась груда вопросов:

— Оценки сообщили?

— А как ты сдал?

— Сколько всего баллов?

— Какой же проходной балл?

— Да какой бы ни был проходной, все равно никто своих оценок не знает, — напомнил Кривиченко.

Из этого круговорота вопросов вызвали Мягкого, и он ушел быстрым шагом.

— Витя, что у тебя спрашивали? — поинтересовался Саша.

— Где учился, почему поступаю. Разное…

— Пять минут ты был там.

— А мне показалось, что минут двадцать. Вообще, они больше между собой беседуют, я стоял метрах в четырех от стола.

— Волновался?

— Конечно, — выдохнул Колесников и полез в карман за платком.

Вышел Мягкий, которого ожидала своя доля вопросов:

— Спорт учитывают?

— А у тебя сколько баллов?

— Кто больше вопросов задает?

— Так куда распределили?

Мягкий улыбнулся и ответил сразу всем:

— Все учитывается, кажется, шестнадцать… сказали, спрашивает обо всем чаще Данилов, а иду я туда же – в первый взвод.

— Молодец, Виталик!

Ему пожимали руки, а с Колесниковым он крепко обнялся.

В это время, к двери, как к заветной сказочной дверце чулана «Золотого Ключика», побежал Геворг Авакян. Через несколько минут и его поздравляли с поступлением. Но распределили Геворга во второй взвод девятой роты.

Махоткин и Чопоров выходили с улыбками на лицах, и без вопросов было видно, что их зачислили. Они тоже попали в первый взвод.

Ефрейтор достал сигарету и сообщил:

— После мандатной комиссии придет командир взвода и все расскажет зачисленным. Понятно?

— Понятно, — ответили те, кто уже прошел комиссию.

Петя Дорошенко шел к беседке с растерянным видом и на молчаливые вопросительные взгляды сказал:

— Как будто все нормально сдавал, а оказалась пара по математике письменно, — он закусил губу.

— Ну, дальше, — поторопил его земляк Аксенов, который уже стал курсантом.

— Что, что! Просил, чтобы не выгоняли… Сказал, что хорошо буду учиться…

— И что? Поверили?

— Кажется, поверили. Но, все равно, не зачислили.

— Так что теперь? Домой?

— Пока нет. Записали в резерв.

— Значит, еще есть надежда! Что он, хоть, из себя представляет, этот резерв? — Аксенов задумчиво потер подбородок.

— О, это я знаю! — воскликнул Исаченко. — В прошлом году прошел через него, но все одно не помогло.

— Расскажи, Коля, — попросил Дорошенко.

— Ну, набирают человек тридцать народа, у которых низкие баллы, но больше никуда не хотят поступать кроме танкового. И вот эти ребята выполняют самую тяжелую работу, считай, целый месяц. А в это время курсантов до присяги гоняют, как сидоровых коз. И, конечно, находятся такие, кто этого не ожидал. Они пишут заявления и уходят. Да еще по дисциплине некоторых выгоняют. И вместо выбывших берут самых лучших из резерва. Поэтому, в этой компании, отношения не очень веселые. Все косятся друг на друга, есть и откровенное стукачество, — Исаченко поднял рукав и показал шрам на кисти левой руки. — Вот память осталась, арматуриной царапнуло на работе. Пахали, пока не стемнеет. Держись там, Петро, может и выскочишь. А после присяги уже делать нечего. Тем, кто остался еще в резерве, говорят: «Спасибо, ребята!» и отправляют по домам. Из нашего резерва в прошлом году взяли шесть человек… Из тридцати двух… Вот и подумайте.

Все и на самом деле призадумались. До того момента, пока не открылась дверь. Вызвали Исаченко, и он вскочил на ноги:

— Ну, я пошел за резервом!

Коля Исаченко был настроен на резерв, но комиссия его туда не послала. Он, так же, как и Володя Кривиченко, был зачислен в первый взвод, и их радости – кандидатов, поступающих второй раз, – не было предела. Их глаза искрились счастьем, и для них не существовало ничего прекраснее этих мгновений тяжелой победы.

— Это же я один из класса поступил в училище, — горячо говорил Кривиченко. — Вот батька обрадуется! Да и родня вся! У меня ее много в Лебедине. Сегодня после обеда письмо напишу.

— Я тоже один из села в училище пошел, — улыбнулся своим мыслям Исаченко. — Как приеду в форме, войду в клуб – все упадут…

Назвали фамилию Москаленко, и он ушел на комиссию, а вернувшись, сообщил, что тоже будет учиться в первом взводе.

Время шло, на комиссию заходили и ребята из соседней группы. В какой-то момент Куницкий вдруг сказал:

— Чует мое сердце, что сейчас и меня позовут.

Чумаков усмехнулся и покачал головой, но после этих слов дверь распахнулась, выпуская очередного соискателя звания «курсант», и прозвучала фамилия «Куницкий».

У Володи вытянулось лицо, и он захлопал глазами:

— Ну и Гип! Ну, дает!

Саша рассмеялся:

— Да брось ты! Это же чистая случайность.

— Ты уверен?

— Конечно. Ты знаешь, как фокусы делаются? Они сначала долго готовятся, а потом зрителя, как-бы невзначай, подводят к неожиданному итогу.

— Ты думаешь, что он договорился о своей фамилии?

— Нет, тут действительно случайность. Для нас. А он, видимо, высчитывал. Ведь, подумай, сколько народа уже прошло. И все больше вероятность, что его предположение сбудется. Если бы он не угадал сейчас, то у него в запасе, может, припасено еще пара фраз, например, «Мой час пришел» или «Ну вот и я пошел». А ты уши развесил!

— Как-то неожиданно…

— На это все и рассчитано – на удивление. Потом тебя можно убедить, что и сапог белый. Под настоящим гипнозом.

— А ты откуда знаешь?

— Да так, читал немного. Вообще, Куницкий – талантливый парень. И учиться ему будет легко.

— В училище не даты надо запоминать, — попытался возразить Чумаков.

— Правильно, Володя, не только даты. Но тренированная память что-угодно запомнит.

— Что-то долго до нас очередь не доходит, — Чумаков перевел разговор на другую тему, — так и до обеда просидим. 

Он поднялся со скамейки, несколько раз присел, разминая ноги и, обойдя беседку, облокотился о перила.

— В самом низу наши личные дела, — Саша глянул на часы и успокоил. — Уже скоро.

Куницкий рассказал, что направлен в четвертый взвод.

— Может, и мы туда попадем, — ответил Чумаков.

Наконец неопределенность закончилась – позвали Ушакова.

Саша на ходу поправил рубашку, подтянул брюки – за время экзаменов он похудел, – и решительно вошел в помещение.

— Ушаков? — спросила женщина за отдельным столом. Видимо, секретарь комиссии.

— Так точно, четко ответил Саша, приподняв подбородок.

В центре стола сидел председатель – полковник Данилов. На груди блестела Золотая Звезда Героя Советского Союза.

Саша слышал эту фамилию, витавшую в воздухе, но ее обладателя видел впервые.

Данилов вышел из-за стола и прошелся по комнате. Подошел к столу секретаря, заглянул в список, повернулся к Саше:

— А ты снаряд поднимешь, Ушаков?

— Конечно. Я на полосе препятствий поднимал снарядный ящик, он шестьдесят килограммов весит.

— Тяжело?

— Ничего, справился.

Данилов перелистал личное дело, внимательно посмотрел оценочную ведомость и сказал:   

— Парень ты хороший и оценки у тебя хорошие. Но не будет ли тебе тяжело учиться в училище? Все-таки, здесь высокие физические нагрузки. Я не скрою, мы в этом отношении отдаем предпочтение сельским парням и солдатам. Сейчас ты можешь сказать одно, а потом, когда будут вводить в солдатский режим, может, и по-другому заговоришь. А? Что скажешь, Ушаков?

— Я приехал учиться, товарищ полковник. Если прохожу по конкурсу, то все выдержу.

— Хорошо, учись. Пойдешь в первый взвод девятой роты.

Саша почувствовал радостное облегчение. Наконец-то, сбылось то, о чем долго мечталось. Простое звание «курсант», а как тяжело его получить! Он вышел под яркие лучи солнца, вдохнул необыкновенно чистый и свежий воздух, улыбнулся синему-синему небу и таким красивым деревьям вокруг, постоял несколько секунд, прислушиваясь к своей радости, и, наконец, подошел к беседке.

— Куда? — первым спросил Чумаков.

— В первый взвод.

— Молодчина. А я еще пока кандидат и не знаю, что будет.

— Обойдется, Володя, вот увидишь! — как можно увереннее сказал Саша.

— Посмотрим. Знаешь, как бы там ни было, а этот день все равно запомним на всю жизнь. Что у нас сегодня?

— Третье августа, четверг.

— Вот-вот. Для кого-то просто четверг, а у нас судьба решается. Ну, у тебя уже, впрочем, решилась.

— И у тебя решится, не переживай.

Прошло еще несколько минут напряжения и тяжелого ожидания. Чумаков услышал свою фамилию и побежал к двери.

Саша сжал кулак и попытался представить, что может сейчас происходить на заседании комиссии. Какие вопросы могут задавать? Какие оценки у его друга? Сколько еще осталось свободных мест для кандидатов?

Пошла шестая минута и Саша посчитал это плохим знаком. Что-то не то! Он нарочно отвернулся от дверей, смотрел себе под ноги и еще сильнее сжимал кулак.

— Что, Саша? — участливо спросил Куницкий.

— Да, Чумаков пошел на комиссию.

После этих слов дверь открылась, и Володя вышел. Лицо его было красным и взволнованным. Отойдя от дверей, он шумно выдохнул и помотал головой.

Саша вышел навстречу и тронул Чумакова за плечо.

— Ну, что у тебя? Чего так долго?

— Математичка не хотела брать, говорила, что знания у меня слабые. Конечно, я же не сразу после школы! Так и сказал, пообещал наверстать, а она: «Впереди – сложный предмет, высшая математика».

— А дальше?

— А дальше, — повторил Володя, — спасибо полковнику Данилову. Говорит: «Давайте примем его, все-таки рабочий парень, не стиляга какой-то». Короче, тоже взяли… В первый взвод.

— Ура! Вместе будем! — Саша похлопал его по спине и Володя победителем вошел в беседку.

— Сбылось? — Куницкий, улыбаясь, пожал ему руку, — в одной роте будем учиться.

— И сколько нас осталось? — осмотрелся Чумаков. — Почти все, кто пришел, прошли мандатную. Хорошо!

            — Еще будет курс молодого бойца, — Чопоров поднял вверх указательный палец.

— И что, тяжело, Толя? — повернулся к нему Ушаков.

— Сами посмотрите. Кому как, — уклончиво ответил тот, — но выдержать надо, коль учиться хотите. Считай, что этот курс с завтрашнего дня и начнется, вот увидите.

За коротким разговором пролетело еще полчаса, и возле штаба появился капитан Чередниченко. Он вошел в дверь и пробыл с приемной комиссией около десяти минут. Вышел с тонкой папочкой и подозвал к себе Махоткина.

— Строиться! — скомандовал ефрейтор.

Рядом была построена и соседняя группа.

Чередников открыл папку и осмотрел притихший строй.

— Я, капитан Чередников, командир первого взвода девятой роты. Сейчас я зачитаю фамилии тех, кто зачислен ко мне во взвод. Выйти и построиться у веранды.

Первыми были зачитаны фамилии Чопоров и Махоткина. Потом – всех остальных.

— Заместителем командира взвода назначается младший сержант Воровский, — продолжил капитан.

К величайшему удивлению Махоткина, открывшего рот и захлопавшего глазами.

            — …Ефрейтор Махоткин назначается командиром первого отделения, рядовой Чопоров – командиром второго отделения. — Он подозвал к себе назначенного заместителя.

Воровский оказался рыжеватым стройным сержантом со значками отличника и специалиста первого класса. Он вышел перед строем и затем, четко козырнув, прошел на правый фланг.

В строю взвода стояло человек двадцать. Саша посмотрел вправо, влево и хотел посчитать точнее, понимая, что это еще не весь взвод.

Но взводный продолжил, как бы угадав возможные вопросы:

— Да, это еще не весь взвод. Скоро приедут и займут свои места в строю выпускники суворовских училищ, у них пока идет отпуск. Командир девятой роты – капитан Закопко, командир третьего курсантского батальона – подполковник Корнев. Понятно?

— Так точно.

— Хорошо. По времени сейчас обед. После обеда младший сержант Воровский отведет вас на полевой вещевой склад, — курсанты радостно переглянулись, — вы получите пока рабочее обмундирование и переоденетесь. Затем – разучивание строевой песни и заполнение книги учета личного состава. Вам все ясно?

— Так точно, — громко ответил взвод.

— Ведите, Воровский!

Обедали уже в другом месте столовой: три стола были накрыты в дальнем углу. Саша обратил внимание, что со времени начала экзаменов народу значительно поубавилось.

В приподнятом настроении и борщ, и перловка казались особенно вкусными, компот напоминал фруктовый нектар.

Москаленко, расправился с обедом самым первым. Он опустил миску в пустой бачок, и встал, шаря по карманам.

— Куда? — спокойно спросил Воровский.

— На перекур, я уже поел.

— Сидеть, остальные не поели. Все делается только по команде, товарищ курсант.

Москаленко быстро сел и замер.

Через минуту Воровский вывел взвод и посмотрел на часы:

— Тридцать минут личного времени, потом – построение в лагере, на линейке.

За первую половину дня лагерь преобразился: палаток стало меньше, пустые ячейки хранили лишь следы пребывания кандидатов – тетрадки, фантики, лимонадные бутылки, пуговицы… Тихий ветерок лениво шевелил страницы раскрытой книги чье-то забытое на клене полотенце.

Несколько человек с чемоданами и сумками гуськом прошли за деревьями к штабу.

— Ну что? Первый этап осилили, Саша? — Чумаков открыл свой мешок и проверял содержимое.

— Пожалуй. Вымотались мы хорошо, но, когда есть результат, как-то не чувствуется. А?

— Да. Как второе дыхание появляется.

На построении Воровский решил:

— Надо занять взводом три палатки рядом, вот эти. Пять минут времени, перетаскивайте сюда свои постели и вещи. Пока можете занимать любые места, но, когда распределят по отделениям, поменяетесь местами.

Новоиспеченные курсанты моментально кинулись исполнять этот приказ…

У вещевого склада все было очень просто. Толстощекий старшина с татуировкой восходящего солнца на правой руке буднично спросил у Воровского:

— Сколько народа привел? Какой взвод?

— Первый взвод девятой роты, восемнадцать человек.

Старшина стал отсчитывать гимнастерки, брюки, пилотки, ремни, сапоги, и перебрасывать все это добро через широкий барьер.

— Распишись вот здесь, — он протянул тетрадь.

Воровский аккуратно вывел свою подпись и поинтересовался:

— А если размеры не подойдут? Поменяете?

— Да у тебя все нормальные хлопцы! Все подойдет!

— И вот эти две пары сорок пятого размера? — Воровский посмотрел: кто бы мог для таких сапог подойти. Но не нашел.

— Ну ладно, сержант. Если сильно не подойдет – поменяю.

Быстро разобрали вещи и стали одеваться. 

Обмундирование было ношеное, но чистое – из прачечной.

— У меня пуговицы одной нет! — раздался голос.

— А у меня звездочки на пилотке, — заметил Аксенов.

Старшина недовольно помотал головой и сказал, обращаясь к Воровскому:

— Посчитай, сколько всего надо.

Затем протянул коробочку с недостающей фурнитурой, поменял несколько пар сапог и большие пилотки.

Переодевшись, курсанты оценивающе посмотрели друг на друга. Кто-то выглядел карикатурно в широких брюках и длинной гимнастерке. На других форма сидела ладно.

— Ну, как? — повернулся Саша.

— Вроде нормально, — Володя подтянул брюки, — брючные ремни не дали, придется веревкой завязывать.

— А я пока с гражданских сниму.

— Тоже верно.

— А как тебе сапоги?

— Говорили мне, что яловые лучше, чем кирзовые. С виду лучше, но они же и тяжелее!

— Да, это уже не туфли.

Оказалось, что переодеться – это не такая уж и большая задача. В этой одежде еще надо было научиться и ходить. И правильно форму носить. А еще  надо было о ней заботиться, и немного иначе, чем о гражданской одежде. Но эта наука была у них впереди.   

А пока Воровский приказал сложить снятые вещи и перенести их в лагерные палатки.

После переодевания наступила пора и строевой песни.

— Что будем петь, взводом? — спросил сержант.

— «Катюша»!

— «Солдаты, в путь»!

— «Смело, товарищи, в ногу»!

Предложений было много. Воровский слушал, иногда говорил: «Это – не строевая песня», и в конце сказал:

— Все это или часто поют, или вообще не поют, или тяжело петь. У нас в роте, а я служил в Новоград-Волынском, была отличная песня – «Несокрушимая и легендарная». Вот ее и будем петь. Слова легко запоминаются, и слушается она хорошо. Наша рота с этой песней всегда первое место в полку занимала на строевых смотрах. Как, согласны?

Раздались слова одобрения.

— Конечно, согласны, раз заместитель командира взвода говорит, — улыбнулся Воровский, — и это правильно.

Он дал возможность запастись листками, ручками, и продиктовал слова. Потом построил взвод и объяснил:

— Уйдем на опушку, чтобы пока народ не пугать нашим концертом.

Сначала песня звучала на месте под топот сапог, с листочками перед глазами. И много раз подряд. Пели все и пели старательно.

После единственного перекура Воровский, дав команду «Запевай!», стал медленно ходить вдоль строя, прислушиваясь, и, наконец, скомандовал:

— Стой!.. Вот ты и будешь запевалой! — он указал на Чумакова.

— Я? — удивился Володя.

— Да, ты. У тебя получится… Внимание, сейчас поем с запевалой.

 

К ужину песня была готова. Взвод шагал по дорожке и за двести метров до столовой Воровский в очередной раз дал команду «Запевай!».

Чумаков отчетливо и громко пропел первый куплет и грянул припев, распугивая птиц, взлетевших с ветвей. Песню сопровождали твердые удары сапог.

Когда взвод остановился, подошел капитан Чередников.

— А я думаю, кто это так в лагере поет! Первый взвод. Молодец, Воровский! Наш взвод должен быть во всем первым. Хорошо, ужинайте. Завтра будут другие задачи.

Какие это задачи, было интересно знать всем, но взвод показал свою выдержку: все промолчали.

И Чередников, оглядывая курсантов, незаметно подтягивающих широкие брюки, подумал: «Пожалуй, из них выйдет толк, стараются».

При свете уходящего дня Воровский заполнял книгу учета личного состава, в которой были самые необходимые сведения о каждом курсанте. Здесь заполнение шло по алфавиту. Курсанты поочередно подходили и отвечали на вопросы. Когда последний – Чумаков назвал свой домашний адрес, Воровский закрыл книгу и сказал:

— Ну вот, коротко и познакомились.

На вечерней поверке, где построился весь лагерь, Саша увидел, что парней в гражданской одежде, стоявших на левом фланге, совсем мало…

Глава 19 

Третье августа складывалось хорошо и для Морозова...

 Где-то в  лагере под Чугуевым, в сорока километрах от Харькова из двадцатой и двадцать первой групп формировался первый танковый взвод. Там молодые ребята прыгали от радости, примеряя, пусть и большие, гимнастерки защитного цвета и тяжелые яловые сапоги. Затягивали на поясах кожаные ремни со звездами на бляхах.

Через месяц этим ребятам предстоит изучать новейшую машину современности, но они пока еще ничего об этом не знают.

...А здесь, в конструкторском бюро продолжается напряженная, кропотливая и своеобразная работа – работа конструкторской мысли. Претворяется в жизнь основное требование Главного конструктора: «Не останавливаться».

Морозов проходит  между кульманами, еще и еще раз строго вглядываясь в знакомые очертания своего детища. В одном месте останавливается дольше обычного – здесь работает Журавлев, молодой конструктор.

— Над чем мудришь? — Морозов достает карандаш из нагрудного кармана и смотрит на чертеж части боевого отделения.

— Александр Александрович, были случаи, когда клоц, досылая снаряд в камору пушки, соскальзывал с днища заряда и уходил в сторону...

— Это – редкий случай. И что?

— Я хочу эту случайность вообще исключить.

— Как именно?

— Поднять ограждение пушки для безопасности экипажа.

— Хорошо, подними. Но теперь ограждение надо дополнить прорезью для наблюдения за циклом заряжания. Да и снимать его будет неудобно.

— Ясно.

— Нет, Василий, пока не ясно. Это вообще не лучшее решение. Обеспечил безопасность, но с клоцом ничего пока не сделал. Подумай.

Морозов уходит в цеха, а Журавлев озадаченно потирает нос.

— Ну, что у тебя? — руководитель группы сосредоточенно вглядывается в линии на ватмане.

— Надо еще что-то придумать с клоцом...

— Василий, у тебя же есть основное задание. А нестыковки с досыланием были еще на первых образцах, из-за неправильной регулировки тросов.

— Я успеваю с основным, Анатолий Тихонович. Разрешите закончить по клоцу. Есть некоторые соображения... А то неудобно получается: Главный ведь спросит, что я придумал... Память у него отличная.

— Так-так, — Серов минуту размышляет. – И что ты собираешься изменить?

— Направляющие и саму досылающую цепь.

— Ну, ладно. Путь, в принципе, правильный. Главного увидишь – сам доложишь решение. А через неделю, когда изготовят в цехе, опробуем на стенде. Успеешь?

— Успею, чертеж будет завтра.

Серов молча кивает и идет в другой конец помещения. Его уже занимает другая мысль, прерванная разговором с Журавлевым, – размещение в башне одного из новых приборов, предложенных химиками. То, что он нужен, сомнений нет, но и места для него пока тоже нет. Что убрать? Куда? Броню башни и подбой менять нельзя – это чужая кафедра. Надо думать и еще раз думать... Тебе дали объем, который нельзя увеличить ни за счет толщины брони, ни за счет элементов пушки и стабилизатора, думай, согласовывай. На то ты и руководитель группы...

В это время Морозов уже беседует в цехе с Захаровым:

— Машины смотрел?

— Конечно, Александр Александрович.

— Что еще осталось?

— С машинами все в порядке, дело за полигоном. И подготовка боеприпасов.

— Смотри, Сергей Алексеевич, народа в подготовке много участвует, но координируешь все ты.

— Понятно, не первый раз.

— Мы завтра показываем уже не образец, а машину, которая идет на вооружение и выпускается массово. И зрителей будет достаточно. Может, и Первый приедет.

— Я понимаю.

— Хорошо, что понимаешь. А что твоя группа делает с ходовой?

Захаров хмурит брови и обдумывает свой ответ...

Ходовая  часть новой машины была больным местом, несмотря на все усилия его конструкторской группы. Сначала, на чертежах, ходовая казалась легкой и элегантной. Маленькие катки без резины. Гусеничная лента с резинометаллическими шарнирами. Совершенно новая ходовая часть для совершенно новой машины. Но потом начались испытания этой ходовой, и Захарову сразу вспомнилась пословица полководца Суворова: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить».

Не выдержали торсионные валы. Под весом качающихся тридцати семи тонн танка они лопались и с треском пробивали днище машины. Торсионы от каждого из двенадцати катков имели длину от катка до центра днища и практически были всюду. Они могли лопаться где угодно и когда угодно.

Вид пробитого торсионом днища был угрожающим. Что делать?

Этого тогда никто не знал. Отчаявшаяся ходовая группа вообще хотела отказаться от торсионной подвески. Когда-то давно, еще перед войной, торсионы прекрасно показали себя на танке КВ, но здесь – под большим весом, работать не хотели.

Как на грех, на одно из подобных испытаний попал Министр оборонной промышленности Зверев. Он посмотрел на неровные края сломанного торсиона, пробившего днище под конвейером для снарядов, и строго сказал Захарову:

— Вы поняли, что он вам показывает, Захаров, этот торсион? Зачем нам враг? Ваши торсионы сами поубивают экипаж. Достаточно задеть один снаряд.

Но этим не закончилось.

На стенде гоняли гусеничную ленту, скорость давали до ста километров в час. Когда шум прекратился и лента замерла, Зверев спросил, какой у нее ресурс и покачал головой:

— Не пойдет. Посмотрите – металл пальцев траков никуда не годится. У вас гусеница при пробеге по грунту рассыплется еще на заводе. С грохотом, который услышат на поселке Артема.

Досталось и Захарову, и его конструкторской группе, и заводским материаловедам. Зверев возмущенно говорил в лаборатории:

— Вы что? Хорошую машину на костыли хотите поставить? Дайте новые материалы! Думайте!

Центральная заводская лаборатория среагировала быстро, и уже через месяц ее заведующий Любарский рассказывал Захарову:

— Для пальцев подобрали новую сталь и режим ее термической обработки. Теперь гусеница сама по себе станет мягче идти – резиновый наполнитель поможет. Думаю, что пальцы выдержат вдвое дольше.

— Хорошо, а торсионы?

— Здесь мы разработали новую технологию. Раньше как было? Торсион под весом скручивался, металл не выдерживал – вал и лопался. Сейчас мы сделали, как бы, все наоборот. Во-первых: совсем другой материал. Во-вторых: мы первоначально закручиваем торсион на сто градусов, — Любарский показал движение, напоминающее отжимание белья. – И в таком положении его обрабатываем. А потом, когда торсион под весом нагружается, он раскручивается. А при раскрутке ему ничего не грозит.

— С виду просто, Илья Моисеевич...

— Как и все гениальное, — улыбнулся Любарский. – Мы уже испытали, теперь вы опробуете на стенде.

Казалось, что все проблемы с ходовой решены окончательно. И ресурс хороший, и надежность достаточная. И ремонтопригодность...

Но в прошлом году Захаров получил очередной сюрприз.

Группа из пяти машин испытывалась в Ленинградском военном округе. В районе Выборга, на полигоне Бобочино, танки наматывали километры среди сосен, небольших озер и каменных валунов. Дело было летом, в белые ночи, и можно было испытывать машины круглосуточно. На трассе пробега встречались старые укрепления линии Маннергейма – надолбы, доты и ржавая колючая проволока.

Захаров собирался с семьей в отпуск, но Морозов приказал ему немедленно вылететь в Ленинград.

Когда он добрался до полигона, испытатели рассказали ему, в чем дело. На камнях, которыми богаты местные леса, гусеница снимается на ходу. При наезде на камень лента изгибается по отношению к катку и клинья выскакивают. Лента может частично соскочить, а может и полностью.

Испытатель Зайцев показал Захарову, как все это происходит, и сказал:

— Вообще, Сергей Алексеевич, ее можно и надеть, если не полностью сошла, — он показал рукой на два оголенных катка.

Затем сел за рычаги и, покрутив машину на месте, надел гусеницу.

— Ну, как, нормально?

— Ничего нормального, Семен, — ответил Захаров. – Ведь любой механик этого не сделает – раз. Второе: в теснине колонна остановится, а это большой минус. При надевании можно легко гусеничную полку задрать – это три. И вообще, что это за марш, когда ждешь – соскочит гусеница или не соскочит... А если полностью она слетит? Полторы тонны все-таки!

— Было и такое, — признался Зайцев.

— И что?

— Нужна помощь всего экипажа. За час справляемся.

— Ясно. Пока попробуйте натянуть гусеницы сверх установленных регулировочных параметров...

...С этим недостатком группа Захарова работала и сейчас, поэтому Морозов и вспомнил о ходовой.

Главный посторонился, пропустив электрокару, и нарушив раздумья Захарова, повторил вопрос:

— Так что?

— Увеличиваем натяжение, подняли высоту зубьев.

— Значит, струна... А нагрузка на направляющие колеса?

— Выдерживают.

— Ты все-таки усиль стопор червяка.

— Хорошо.

— А расход топлива на сколько увеличится?

— Ненамного. Но вообще, давать такое натяжение, мы рекомендуем только для каменистой местности.

— Не получится такая рекомендация, Сергей Алексеевич, — ответил Морозов. – Бетонные надолбы будут и на черноземе, и на песке. Так что натяжение меняться не будет.

— Согласен. Но в средней полосе камни редко встречаются, а в Карелии и Заполярье повсеместно. Что, если мы нашу машину не будем применять на камнях, в тяжелых местностях? Ведь и скольжения она не выдерживает из-за веса.

— Посмотрим, — неопределенно сказал Морозов. – Есть и еще две машины для таких мест – у Котина и Карцева. Ты не узнавал погоду на завтра?

— Обещали сухую, со слабым ветром.

— Значит, пойдем на «Суворовский редут», его уже полигонщики достроили. Ну что, возьмут гусеницы?

— Возьмут, Александр Александрович.

— Ладно, завтра встретимся.

Захаров ушел, а Морозов направился в другую сторону – к лабораториям завода, где зрели новые мысли, появлялись интересные изобретения, велись испытания. Туда, где наука – материаловедение работала над новым танком.

Неспешно шагая по заводскому асфальту, Морозов снова и снова возвращался к вопросу, который он часто себе задавал и на который, в принципе, и ответить можно было в разных вариантах: с чего все-таки начался танк Т-64?

Может быть с того, что Морозовым тщательно отслеживались направления деятельности его коллег на Западе, и тогда появился контур новой машины?

Или с того, что в начале пятидесятых годов появились новейшие разработки советских ученых, которые могли найти свое воплощение в новом танке?

А может, Морозов просто понял, что новую мощную пушку надо ставить на новую «повозку», как говаривал Грабин, а Т-62 уже исчерпал свои возможности для совершенствования

Эта 115 - миллиметровая пушка Петрова на порядок превосходила новые 105- миллиметровые пушки английского «Центуриона» и американского М-60. Других мощных пушек, по данным ГРУ, на танках стран НАТО не было и не планировалось в ближайшей перспективе.

Вероятно, Т-64 начался с того, что Морозов на основе серьезного анализа танкостроения выбрал совершенно новый путь, обозначивший черты танка третьего поколения.

Раздумывая о новой секретной машине, которой и в помине не было на Западе, Морозов  знал, что явилось определяющим, кроме пушки, условием для ее появления.

Конечно, броня.

Броня, разработанная в Центральной заводской лаборатории Харьковского завода коллективом Любарского. Броня, секрет которой являлся государственной тайной, и главным секретом Т-64.

Так, все-таки, когда и с чего начался Т-64?..

Закончилась война, но Морозов оставался в Нижнем Тагиле. В беседах с Москвой он спрашивал, когда вернется в Харьков, но ответы были одинаковыми: «Сначала воспитай для себя замену на Урале, а потом мы решим».

Шли послевоенные годы, и Уральское КБ создало в это время танки Т-54, Т-54А, Т-54Б. Затем появились танки Т-55. Машины были хорошие, и никто в этом не сомневался. Но Морозов понимал, что эти машины уже не имеют резервов для дальнейшего улучшения.

Машины, конечно, менялись: что-то добавлялось, улучшались характеристики стабилизатора, менялись прицельные приспособления.

Но, однако, это уже не могло удовлетворять, находящегося в постоянных поисках, Морозова. Нужен был новый танк, но какой?

В 1951 году Морозов был, наконец, услышан. Раздался звонок из Москвы и заместитель Министра оборонной промышленности сказал:

— Ну что? Допек ты нас, Александр Александрович. Назначаешься Главным конструктором КБ-60. Кого оставить вместо тебя?

— Я бы назначил Карцева.

— Молодой еще... Справится ли? — засомневался заместитель.

— А почему бы и нет? Танки любит, танковое училище закончил с отличием. Так же и академию – с медалью. Работает конструктором, подает свежие идеи.

— Так молод, Александр Александрович! — собеседник зашуршал бумагами. – Вот, ему только тридцать исполнилось!

— Зато голова работает, — не сдавался Морозов.

— Мы подумаем, — неопределенно ответил голос из Москвы, — а ты собирайся в Харьков.

Через несколько дней Морозов приехал туда, откуда уехал десять лет назад. Он ходил по улицам и скверам, хранившим страшные шрамы войны. Многие дома были разрушены полностью, некоторые районы Харькова вообще тяжело было узнать. Сильно пострадал и завод, и станция Балашова, с которой эшелоны уходили на Урал.

На заводе Морозова встретили тепло: много знакомых радостных лиц, переживших с ним войну на Уралвагонзаводе. Много и молодых конструкторов. Все-таки прошло немало лет.

Здесь он узнал, что Карцева так и не назначили вместо него Главным конструктором, побоялись его молодости.

Но Карцев все равно станет Главным инженером Уральского завода в начале 1953 года, в свои тридцать с небольшим лет...

Морозов осмотрел свое хозяйство, познакомился с новыми людьми и в короткое время сколотил ядро конструкторского бюро.

На первых порах он поставил всего одну задачу: «Искать». И сам занялся поиском новых путей – надо было срочно найти золотое зерно.

Отсеивались десятки идей. По разным причинам: трудоемкость технологического процесса, ненадежность, дороговизна...  Но поиск шел, конструкторская мысль упорно  пробиралась через дебри неизученного и не опробованного, вперед к яркой искре новой идеи.

В литейном цехе, среди жаркого пламени и горячего угара, в отблесках яркой жидкой стали, Морозов встретил Юдина и искренне обрадовался этой встрече.

— Это сколько же времени мы с тобой не виделись, Ефим Иванович? Оставил меня на Вагонке и уехал!

— Направили производство восстанавливать...

— А меня вот задержали на Урале, — вздохнул Морозов. — Ну да ладно! Куда сталь идет?

— На тепловозы, станки, танки. После войны завод получил новое задание, и сейчас выпускаем, кроме танков, и тепловозы.

— Видел, хорошие машины.

— Пока первые выпустили, потрудились достаточно, и не только здесь.

— Выезжали?

— Да еще какой группой! В Ленинград. Максарев, ты знаешь, министром уже стал. Вот у него и возникла идея строить здесь тепловозы, а за прототип дизеля взять американский – фирмы «Фербенкс-Морзе». И поехали мы целым десантом в двадцать человек поработать с этим дизелем на ледоколе, который стоит на ремонте в доке. Эскизы, чертежи, анализ материалов...

— Ну и как американский дизель?

— Дизель как дизель. Что касается металла, то он меня совсем не удивил.

— Судя по их танкам, наша броня лучше.

— И не только броня, Александр Александрович. Есть надежные узлы. Но есть и усложненные, можно и попроще.

— Дело новое.

— Новое, — кивнул Юдин, — но справились. Наш Вернер со своими конструкторами лучше сделал, работают, как часы. Пойдем, на воздух выйдем.

На небольшой аллее, усаженной липами и тополями, Юдин продолжил:

— В Ленинграде был на Кировском, посмотрел их наработки по броне. В Институте стали и сплавов тоже есть новости. Ездил и в Шувалово.

— К Вологдину?

— Да, в Институт токов высокой частоты. Места красивые: старый сосновый лес, дворец графа Шувалова и в нем институт. Такое тихое место! Но дела делают громкие.

— И по танковой броне есть изменения, — заметил Морозов.

— Есть, — подтвердил Юдин, чувствуя, что Морозову надо знать не что-то незначительное, о чем он и так знает. А о серьезных работах  по броне.

Он и не собирался томить Главного конструктора неведением. Просто Юдин никогда не рапортовал, как иные ретивые собратья в погоне за орденами, если испытания не доведены до конца и результат не дошел до финиша.

Молчание нарушил Морозов:

— Ефим Иванович, ПТУРСы американцев способны бить наши танки. Кроме этого есть кумулятивные снаряды. Нужен совершенно новый танк. Но мы не можем увеличивать броню, как немцы, и делать из танка «Мышонка» в сотню тонн. Это тупик...

— Я понимаю. Знаешь, новости, конечно, есть. Но это пока на стадии разработки. Технологию металлов ты знаешь хорошо. Так вот, изменение кристаллизации решетки происходит не только от высокой температуры. Но и от низкой, и от давления, и от скручивания, и от токов высокой частоты. Над этим работают.

— Хорошо, что работают. Мне нужны результаты испытаний.

— Да, я вижу, что ты не поздороваться зашел, — засмеялся Юдин. – Можешь хотя бы месяц подождать, пока испытания новых листов пройдут?

— Нет, не могу, — Морозов достал папиросу. — Покажи мне броню.

— Ладно. Никто от тебя и не скрывал. Просто, зачем сырое предъявлять? Потом менять... 

— Ничего, я не обидчивый, — усмехнулся Морозов.

— Зато упорный. Завтра встретимся и пройдем в лабораторию...

На следующий день они были в Центральной заводской лаборатории, где их встретил Любарский, заведовавший здесь уже пять лет, и знавший каждый закоулок своих лабораторий и участков.

Морозов ожидал увидеть здесь образцы испытаний: сплюснутые, растянутые, треснувшие, скрученные, пробитые. Зазубренные осколки разных цветов с запахом тротила. Куски металла, политые кислотой. И прочие картинки брони, которые никогда не показывают танковым экипажам. В крайнем случае, ожидал обычный броневой лист без краски, которая здесь неуместна, так как лист возят на расстрел, а не на парад.  Или увидеть схемы, диаграммы, расчеты...

Но ничего этого не было в дальнем отсеке первого этажа с металлическими воротами на улицу.

— Вот броня, — показал Любарский на овальную полусферическую серую заготовку, полметра на метр и толщиной сантиметров в тридцать, уложенную на рельсовую тележку.

Это кусок скорее напоминал слиток для блюминга и, с виду, ничего серьезного из себя не представлял.

— Мы предложили, Юдин отлил, — добавил Любарский и чуть улыбнулся, наблюдая за реакцией Морозова.

Да, это был не привычный прямоугольный броневой лист. И Морозов обошел металл, всматриваясь в его поверхность. Но ничего необычного не заметил. Чушка как чушка.

— Сколько весит? — спросил Юдин.

Морозов тронул ручку тележки и ответил:

— Тебе лучше знать, Ефим Иванович. Примерно семь тонн есть.

— Нет! — ликующе воскликнул Любарский. — Вдвое меньше.

— Как? — глаза Морозова заискрились живым светом. – Вы что вес стали облегчили? Или это не броня?

— Броня, броня, — успокоил Юдин, — только не обычная. Илья Моисеевич расскажет.

— Дело в конструкции, — Любарский похлопал по металлу. – Это не монолит. Здесь три слоя брони. Самостоятельно закаленных. Прокладки из керамики, резины, стекловолокна, алюминия. Противокумулятивные экраны, отводы...

— Как под пирамидой фараона, — заметил Юдин.

— Да, что-то вроде того, — согласился Любарский. Чтобы кумулятивная струя снаряда, образно говоря, заблудилась, ослабела и рассеялась.

— А керамика как себя ведет? — уточнил Морозов.

— Хорошо... Как и ожидали. Во-первых, прокладки от температуры резко увеличивают вязкость. Во-вторых, увеличиваются в объеме и стремятся занять место. А путь один – навстречу кумулятивной струе. И, наконец, внутренняя конструкция листа предполагает рикошеты и изменение направления движения снаряда.

— И давно испытываете?

— Да уже месяц.

 Любарский погладил металл и в свою очередь спросил:

— Ну, как?

— Хорошо. Вот с этим материалом можно и новый танк конструировать. Появились новые возможности. Обстрелянные листы надо посмотреть.

— Конечно, — кивнул Любарский. – Но, понятное дело, эта конструкция под башню и передний броневой лист.

— Да и этого достаточно. Теперь надо прикинуть габариты, хоть приблизительно. – Морозов загорелся новыми идеями. – Илья Моисеевич, надо глянуть схему!

— Пошли ко мне в кабинет.

Развернутый лист ватмана хранил то, чего не было видно в стальном монолите.

Морозов долго вглядывался в прямые линии и следы лекал, пытаясь представить, как должна выглядеть будущая башня. Он уже смотрел на месяцы и годы вперед, начерчивая для себя план предстоящей работы.

— А какой удельный вес?

Любарский ответил. Морозов прошел вокруг стола, достал папиросу и чиркнул спичкой.

— Когда снова будете обстреливать?

— По графику через два дня.

— Я поеду с вами.

— Хорошо, Александр Александрович. Только меня на испытаниях не будет – уезжаю в Москву. Но Толя Любченко тебе  все расскажет.

— Договорились.

Они вышли из лаборатории под теплое осеннее солнце, где дул свежий прохладный ветерок, играющий опавшими листьями.

— А как дошел до мысли о керамике? — повернулся Морозов к Любарскому.

Тот молча пожал плечами.

— Да вот жевал ириску и думал о самом вязком материале...

— Брось, Илья Моисеевич! Ты же не ешь конфет! Шутишь?

— Шучу, — по-доброму улыбнулся Любарский. – Конечно, не все так просто. Комбинировали разные материалы, пробовали... А Юдин над металлом ночей не спал...

— В отпуске поспим, — добавил Юдин. – Только, когда он будет... Надо этот образец еще комиссии сдать.

День клонился к вечеру. Короткий октябрьский день. До холодов было далеко, и до нового года Морозов рассчитывал окончательно определиться с будущей  машиной.

Пока в мыслях были только пунктирные линии, но с каждым днем какая-то из частей, пусть небольших, обретала свои, еще не законченные очертания. Потом эти очертания, пройдя расчеты, или закреплялись в своем виде, или безжалостно вычеркивались. На месте какого-то узла зияло, порой, в мыслях, пустое место, но ненадолго... Конструкторские идеи зрели, мысли рождались и пульсировали в сотнях человеческих умов большого коллектива...

...Итак, есть новая броня, имеющая перспективное будущее. Предстоит узнать все ее плюсы и минусы. Конечно, броня не останется в таком виде, лаборатория Любарского будет ее совершенствовать. Но главное то, что она уже создана и предназначена для новой машины.

Какой она будет – эта машина, в далеком 1951 году Морозов еще не знал. После работ по усовершенствованию Т-55, на которые ушло еще два года, конструктор сделал рассчитанный твердый шаг. Как когда-то в тридцатых годах Кошкин, в 1953 году он создал отдел нового проектирования и назначил его начальником своего заместителя Барана.

— Яков Ионович, — сурово сказал Морозов, отметая всякие возражения, — нужен перспективный танк. В отдел подобраны лучшие конструкторы.

— Задача серьезная, Александр Александрович. А каковы технические требования?

— Пока они нам не выданы, Яков. Но, давай подумаем, какими они могут быть.

И два конструктора на листе ватмана набросали примерный эскиз, который Баран бережно спрятал в сейф.

В этом же году отдел нового проектирования разработал танк «объект 430» со 100-миллиметровой пушкой Д-54ТС в эскизном варианте. Разработка велась дальше и в 1957 году были построены три опытных образца.

На Кубинке машины показали себя хорошо, Баран был доволен. Да и военные с Главного бронетанкового управления сказали, что технические условия по танку выполнены.

Но Морозов понимал, что цель не достигнута.

— Огневая мощь никуда не годится, — прямо сказал он Барану. – Пушка не лучше, чем на «пятьдесятпятке». К тому же конструкция машины имеет дефекты в двигателе и его системах.

— Будем доводить.

— Машину вообще нельзя принимать на вооружение.

— Но, потрачен такой труд конструкторов!

— И не напрасно, Яков Ионович. Но нужна другая машина, более перспективная и мощная. Есть информация от разведчиков ГРУ, что «Центурионы», «Леопарды» и «М-60» будут переходить на пушку калибра 105 миллиметров.

— Значит, нам нужна еще мощнее пушка.

— Правильно. И Петров над ней работает.

Новая машина Петрова конструировалась гладкоствольной в отличие от 100-миллиметровой    нарезной. Главной причиной такого нововведения было то, что увеличение калибра до 115 миллиметров давало и увеличение давления в канале ствола.

Сам Петров объяснял эту причину проще:

— Пока снаряд пройдет нарезы, пушку может разорвать.

К тому же гладкий ствол увеличивал дальность стрельбы и начальную скорость снаряда.

Все было хорошо, но где найти столько богатырей – заряжающих, которые заряжали бы эту пушку, да еще в темпе? Поэтому, перед КБ Морозова встала еще одна задача: в перспективе разработать механизм заряжания. На этой же машине, испытанной в 1959 и 1960 годах, МЗ еще не было. Новый танк со 115-миллиметровой пушкой был принят на вооружение в 1962 году и его стали называть «Т-62».

Механизация на нем была, но совсем небольшая – механизм выброса стреляных гильз. Во время учений один из переключателей в этом танке отключали, чтобы гильзы не вылетали наружу и не падали на головы пехоты.

КБ Морозова параллельно с Т-62 продолжало разработку новой машины, пока в рамках своего видения перспективы.

Страна успешно штурмовала космос, не отставало и танкостроение. За два месяца до полета первого космонавта Юрия Гагарина в космос, в феврале 1961 года конструкторское бюро получило оформленное Постановление партии и Правительства с техническими требованиями. Сроки были самые жесткие.

В отделе Барана к установленным срокам отнеслись с пониманием. В это время здесь заканчивали эскизно-технический проект «объекта 432», вобравшего в себя лучшие достижения отечественной науки.

Морозов придирчиво посмотрел на большой эскиз, вывешенный на доске. Собрался почти весь отдел.

— Ну, глянем, что мы наработали... Пора уже изготавливать опытные образцы.

— Пора, — откликнулся Баран.

— Надо еще раз все просчитать, проверить все чертежи. Какая высота получилась?

— Два пятнадцать, — не без гордости сказал Баран.

— Его под кустом можно спрятать, — добавил Захаров.

— По сравнению с «М-60» и «Леопардом» значительно ниже, что немаловажно, — Морозов продолжал рассматривать эскиз.

— В вес уложились?

— Тридцать семь тонн.

— Точно по условиям.

На эскизе были нанесены сотни линий, которые вскоре должны превратиться в дерево, а потом и в металл.

Вот двигатель 5 ТДФ, двухтактный, в семьсот лошадиных сил. За компактность прозван «Чемоданом». Шесть пар поршней двигаются навстречу друг другу. Это благодаря ему удалось уменьшить высоту танка. Целая галерея обслуживающих двигатель систем... Нагнетатель для обеспечения воздухом дает двадцать семь тысяч оборотов в минуту.

Бортовые коробки передач конструкции Барана. Гидравлика. Семь передач вперед. Рукоятка переключения передач похожа на «волговскую». Переключение тремя пальцами.

Система отсоса газов после стрельбы. После выстрела газы выбрасываются наружу чрез три секунды.

Механизм заряжания. Снаряды с раздельным заряжанием, гильза частично сгорает.

Новые аккумуляторные батареи 12СТ-140М. Да и вся система электрооборудования сделана с нуля.

Противоатомная защита. Понижает радиацию в двадцать раз.

Прицел-дальномер, позволяющий попасть в любую цель в поле зрения наводчика.

Уплотнения для движения под водой на глубине до пяти метров. Подготовка к форсированию – тридцать минут.

Противопожарная  защита, система баллонов в трансмиссии и башне.

Калорифер для обогрева экипажа. В любую зимнюю стужу – в танке плюс восемнадцать. Зимняя одежда может сниматься и укладываться в наружные ящики.

Беликов при конструировании предлагал поставить для экипажа и кипятильник, но Морозов коротко сказал: « Только пожара рядом со снарядами и не хватало!»

Танковые часы Чистопольского завода тоже новой модели: механический завод на девять суток.

Радиостанция Р-123 новейшей разработки.

Приборы ночного видения по-настоящему видят даже при пассивной подсветке от Луны и звезд, без инфракрасных фар.

Каждая линия эскиза содержит новые труды ученых, технические решения конструкторов.

— Хорошо, — наконец произнес Морозов,  — молодцы! Месяц на чертежи и в цеха.

Летом 1961 года технический проект «объект 432» был утвержден, и в июле Морозов уже осматривал первый ходовой макет, вышедший на испытания.

Девятисоткилометровый пробег показал, что гусеница рассыпается на ходу. Любарский со своей лабораторией немало потрудился в поиске новых материалов и улучшения технологии. Эта непростая работа шла до марта 1962 года, пока, наконец, не было изготовлено новое шасси.

Девять месяцев, пока вынашивалась и творилась, практически, новая ходовая часть, были самыми тяжелыми месяцами и для Захарова, и для Любарского. Это время потом вспоминалось обоим, как аналогия вынашивания ребенка.

Стальная труба марки 30-ХГСА, предложенная Институтом стали, стала материалом для пальцев, которые перед обрезиниванием накатывались для прочности роликами.

Пробег в пятьсот километров дал хорошие результаты, и Захаров облегченно вздохнул, ожидая, впрочем, новых сюрпризов.

А было их, этих неожиданных подарков от машины, достаточно. И не только по ходовой. Кроме шасси, машина имела другие, не менее сложные узлы и детали, которые ломались, отказывали, протекали, разрушались, сгорали. А то и просто вели себя непредсказуемо.

Ко всему этому процессу Морозов относился спокойно и успокаивал коллектив:

— Новое дело делаем, так и должно быть. Сейчас пусть все показывается, чтобы вовремя исправить. Хуже, если машина с недоделками пойдет в серию. Тогда вы не здесь будете, а в частях придется дневать и ночевать.

А к испытателям обращался с просьбой:

— Гоняйте, сколько сможете. Стреляйте больше, чтобы пушка шипела. За сломанный балансир – премия. Но, если механик будет без ремней, выгоню с испытателей.

В 1962 - 1963 годах было построено всего шесть машин, на которых без жалости и проводились все испытания и показы.

В один из октябрьских дней Т-64 была показана и на самом высоком уровне...

 

Серый рассвет понедельника медленно оттеснял ночь на Запад. По обочинам шоссе стали проглядывать очертания берез и сосен.

«Чайка» мчалась на полигон в Кубинку. Свет фар выхватывал дорожные знаки, одинокие желтые листья, дома у дороги.

Хрущев хмуро смотрел в широкое окно. Сегодня, 22 октября 1962 года – очередные испытания техники. Настроение стало пасмурным с самого утра, когда Хрущев вдруг вспомнил октябрьские испытания в 1960 году на Байконуре.

Тогда было двадцать четвертое число. На космодроме начался пожар прямо на стартовой площадке – загорелась ракета, полная топлива. В это время на площадке готовили ракету десятки людей, рядом был и маршал Неделин. Пожар чудовищной силы уничтожил много людей. Страна могла лишиться и Главного конструктора ракеты, ушедшего в бункер покурить за минуты до взрыва...

Страшная трагедия снова напомнила о себе этим октябрьским утром, стало тяжело на душе. А тут еще американцы грозятся. Окружили Кубу со всех сторон, их эскадра находится вблизи острова – больше ста кораблей.

Хрущев крепко сжал кулаки и шумно вздохнул. Кого они хотят напугать? Хотят войны? Неужели не образумятся? Что еще надо сделать, чтобы отвести угрозу?

Дело не в Кубе. Американцы замахнулись на Советский Союз.

Вчера Хрущев получил доклад от Министра обороны о развертывании советских ракет на Кубе и о местонахождении наших подводных лодок.

Выслушав Малиновского, Хрущев спросил:

— Они что, самоубийцы? У нас ракеты на Кубе. Достаточно одной долететь до любого их поселка! Они думают об этом?

— Ракеты тщательно замаскированы, — ответил Малиновский.

— Так покажите их американцам, пусть подумают!

— А если они нанесут удар по стартовым позициям? — осторожно заметил Министр.

— Нет, — Хрущев покачал головой. – Но, если они это сделают, нам точно придется ударить... Хоть по пустыне... Вот до этой черты мы не имеем права дойти... Ситуация...    

... Промелькнул очередной указатель и потянулся забор Кубинского полигона.

— Как фамилия этого еврея? — обратился Хрущев к Помощнику и кивнул на забор.

Тот привык к заковыристым вопросам Хозяина и быстро задумался, не переспрашивая лишний раз. Кроссворд был не простой, но через полминуты ответ созрел.

— Комбриг Прейсман, первый начальник полигона.

— Молодец, Мыкола.

— Полигон существует с тысяча девятьсот тридцать первого года.

— Хорошо, хорошо. Вот и приехали.

На трибуне собрались члены правительства, конструкторы, военные.

Прохладный ветерок срывал листья, темные облака быстро бежали по небу. Разноголосым гулом был наполнен небольшой лесок, примыкающий к боксам. Сизые и черные дымы взлетали над бетонными площадками.

Показ начался, как повелось, со стрелкового оружия, минных заградителей, легких бронетранспортеров. Затем наступила очередь и танков.

Хрущев оживился, увидев медленно проехавший перед трибуной «объект 432». А когда танк разогнался по дороге вдоль леса, протянул руку и спросил:

— Сколько он идет?

— Больше семидесяти, Никита Сергеевич, — ответил руководитель показа.

— Отлично!

В это время танк развернул башню вправо и выстрелил по мишени. Черный силуэт на дальнем холме, еле различимый в дымке, вспыхнул спичкой и выпустил черный густой дым.

— Вот и на фронте так настоящие танки горели, — заметил Хрущев.

Следующим был показан ракетный танк на базе «объекта 432» с пусковой установкой для ПТУРСа – «Рубин».

Хрущев повернулся к Малиновскому.

— С пушкой надежнее. Хватит нам пока и этого танка. Хорошая машина. Как тебе танк, Родион Яковлевич?

— Современная машина.

— Но дорогая, Никита Сергеевич, — подал голос Начальник танковых войск Полубояров.

— Вы что, Павел Павлович, не одобряете танк? — прямо спросил Хрущев.

— Машина сложная. Сумеют ли ее изучить наши танкисты – вот в чем вопрос.

— Обязаны суметь. А вы что думаете? — Хрущев взглянул на Ротмистрова.

— Может быть, нам рано иметь такие танки? И цена у него, действительно, высокая...

— А потом будет поздно, — перебил Хрущев. – Нам нужен сейчас новейший танк и денег мы на это не пожалеем. Работы ускорить, считать «объект 432» основной разработкой.

Вечером того же дня, после показа техники, Хрущев пригласил к себе в кабинет Министра иностранных дел СССР Громыко.

Короткий осенний день закончился, в кабинете горел яркий свет.

Хрущев прошел вокруг длинного стола, подошел к карте мира и несколько минут сосредоточенно всматривался в коричневые очертания границ Соединенных Штатов.

— Ну что американцы, Андрей Андреевич?

— Скандал. Их разведывательный самолет сфотографировал наши ракеты, фото в американских газетах.

— А комментарии?

— Русские собираются напасть на США. Угроза демократии. Короче, полная истерия...

— Хорошо, пусть покричат. Мы их не боимся. Я сегодня видел такое современное оружие, такой мощный танк. Нам есть чем ответить этим крикунам.

— Обстановка сложная, Никита Сергеевич, — Громыко сдвинул брови и провел ладонью по скатерти.

— Согласен, с огнем играют. Кстати, пусть они узнают, что я сегодня был на испытаниях техники. И еще, Андрей Андреевич, — Хрущев сел к столу. – Подготовьте обращение Правительства. Пора им объяснить, как наше государство относится к их затеям. Так и напишите: «Правительство СССР предупреждает Правительство США об ответственности за судьбы мира».

Хрущев погрозил указательным пальцем карте на стене.

— Нечего со спичками играться! Мы находимся на Кубе по просьбе Фиделя Кастро, а их туда никто не звал.

Громыко быстро записал в блокноте несколько слов и сказал:

— Завтра утром заявление будет в газетах. А послу США я лично вручу документ.

— Хорошо, — уже спокойно ответил Хрущев, — я думаю, что Микоян справится со своей задачей на Кубе… А Кеннеди устоит от глупых советов своих военных...

Заявление Правительства СССР появилось 23 октября - на следующий день после показа техники. Хрущев увидел оружие, способное быть сильным аргументом во внешней политике.

В силу этих аргументов поверили и американцы. 28 октября состоялись переговоры, разрушившие военное противостояние двух держав.

... Поддержка нового танка со стороны Хрущева дала прилив энергии конструкторскому бюро Морозова. Через неделю Главный конструктор сформулировал свои предложения и представил их в министерство оборонной промышленности.

Что-то Зверев не поддержал, что-то перенес на другие сроки, но главные идеи прошли.

Началось производство машин и их ускоренные испытания в разных условиях. Т-64 увидели в белорусском Полесье, в Карпатах, в предгорьях Кавказа и в песках Каракумов. Гул танковых колонн слышался в самых неожиданных местах, в любое время суток.

В сентябре 1964 года с конвейера завода сошел пятидесятый танк, а в ноябре 1965 года – двухсотый. С таким количеством машин начиналась новая жизнь Т-64 – он пошел в войска для опытной эксплуатации.

Машины получила 41 гвардейская танковая дивизия. Получила из-за своего удобного расположения. Чугуев всего в сорока километрах от Харькова и заводская помощь находится рядом.

В один из декабрьских дней 1965 года в кабинет Морозова быстро вошел Баран.

— У нас чэпэ, Александр Александрович!

— Спокойнее, что такое?

Морозов всегда был готов к разным ситуациям, ведь конструируют они боевые машины, а не игрушки. И обращаться с ними надо очень внимательно.

ЧП случилось при стрельбе.

После выстрела и отката пушки выскакивает металлический поддон, попадает в ловушку и уходит вниз, в конвейер.

Но после одного из выстрелов в ловушку попал и кусок несгоревшей гильзы, которая угрожающе пылала в конвейере рядом со снарядами.

Наводчик, растерявшись, провернул конвейер, который оказался пламенным факелом у спины механика и, крикнув: «Пожар!», выскочил из танка.

Создалось угрожающее положение.

Заряд, продолжая гореть, воспламенил куртку механика, но тот не имел возможности покинуть танк – пушка висела над его люком. Система аварийного поворота башни из отделения управления не работала – провода оказались отсоединенными. Снаряды в конвейере быстро нагревались.

Механик был в ловушке. Впереди, слева и справа – броня, над головой – не открывающийся люк, сзади – яркое пламя, внизу – десантный люк  на стопоре.

Не растерялся командир, оставшийся на своем месте. Он включил у себя систему командирского целеуказания, перебросил пушку вправо и закричал: «Быстро открывай люк, свободно! Включи ППО!». Потом кинулся на лобовую броню и помог механику выбраться наружу.

К счастью, снаряды не взорвались, противопожарная система включилась.

Разбор  был в дивизии серьезный, приехала комиссия из Киева. Всю бракованную партию снарядов списали и уничтожили. Командиру танка дали отпуск. Механика лечили в ожоговом центре, наводчика – в психиатрическом отделении госпиталя.

А конструкторы сделали свои выводы и усовершенствовали электрические цепи. Теперь механик мог в любой момент включить привод и повернуть пушку куда угодно. Без работы этой системы оружие не действовало...

В январе 1966 года Зверев поддержал давнее предложение Морозова, и согласился на объединение КБ-60 и опытного цеха. Новая структура стала называться «Харьковское конструкторское бюро по машиностроению» и подчинялось непосредственно Морозову.

Зверев тогда сказал:

— Я вижу, Александр Александрович, что машина успешно испытывается, недостатки устраняются. Поэтому, все отдаю в твои руки.

— Когда представить машину на государственные испытания?

— Думаю, к июлю.

— Понятно, будем исходить из этих сроков.

Но в июле по разным причинам не получилось. Государственные испытания танка прошли в октябре 1966 года, а в декабре Постановлением Правительства он был принят на вооружение и получил свое имя – «Т-64».

Прошла новогодняя ночь встречи 1967 года, и 1 января после обеда Морозов снова был у себя в КБ. Здесь и застал его звонок из Москвы по ВЧ.

— С Новым годом тебя, Александр Александрович, — раздался бодрый голос Зверева. – Всех благ и удачи!

Морозов только успел сказать: «Спасибо», как собеседник сразу продолжил:

— Завтра будет подписан приказ Министра обороны о принятии танка на вооружение. Вообще, Министр обороны имеет на эту машину большие надежды. Сколько было произведено в прошлом году? Конечные итоги.

— Всего за прошлый год – двести девяносто четыре.

— Хорошо, молодец Соич! — похвалил Зверев директора завода. — В этом году предстоит выпустить больше трехсот. Я вчера говорил  с Министром Гречко. Какой год у нас сейчас, ты знаешь?

— Конечно. Юбилейный.

— Вот-вот. Министерство обороны планирует сейчас крупные учения, чтобы показать, чего мы достигли за пятьдесят лет.

— Понятно.

— Брежнев с военными согласен: такие учения нужны. Потом легче с капиталистами разговаривать.

— И когда это будет?

— Пока неизвестно. Надо подготовиться, чтобы показать все возможности новой техники. Пожалуй, не раньше лета. Скоро к вам придут все необходимые документы. У Соича есть все возможности для увеличения выпуска танков, а задачи своего конструкторского бюро ты и сам знаешь.

— Знаю, — коротко ответил Морозов.

— На машинах, Александр Александрович, хотят показать все виды испытаний. И машинам надо подтвердить свои боевые и технические возможности.

— Будем готовиться, — заверил Морозов.

 Он положил трубку на рычаг и задумчиво потер подбородок. Учения – это серьезное дело. Но, в конце концов, танк для этого и предназначен. С другой стороны, есть простая закономерность: чем больше машин, тем больше и вероятность неожиданностей.

Вот такими новостями и задачами начался  новый 1967 год для Морозова.

... Сейчас на дворе последний месяц лета, 3 августа, и завтра – показ танков на полигоне под Чугуевым.

Восемь месяцев прошли быстро, и теперь работа его КБ вызывает крепкое чувство уверенности в машине.

Когда начнутся учения, уже точно известно, и сейчас главное, чтобы танки были в надежных руках...

Глава 20 

Яркое солнце августа одинаково согревало всех под своими ласковыми лучами.

И счастливых ребят, принятых в военное училище, неумело наматывающих портянки и впервые подшивающих подворотнички.

И конструктора Морозова, шагающего из конструкторского бюро в цеха.

И тысячи людей огромного промышленного города, работающих, в большинстве своем, на оборону страны.

И полковника Черниченко, выслушивающего доклад дежурного по парку.

День, несмотря на отвлекающее теплое солнышко, не располагал к неге и был насыщен многочисленными делами.

Дежурный, молодой старший лейтенант с простодушным лицом, шел в шаге позади и слушал замечания. Дневальные с шести часов утра наводили порядок в парке, и сам дежурный брал лопату. Однако недостатки все равно были.

— Откройте противопожарный щит.

Дежурный снял печать и попытался открыть створки, за которыми виднелись ведра, ломы, лопаты, багор. Но створки, жалобно взвизгивая, не открывались.

— Что такое, Сомов? — спросил Черниченко, глядя в сторону.

Дежурный попытался пальцами выдернуть громадные гвозди, удерживающие створки щита, и приговаривал с покрасневшим лицом: «Сейчас! Сейчас!».

— Ни «сейчас», ни «после», — остановил его полковник. — У вас ничего не получится. Пожар на стоянке! — он показал на автомобиль в десяти метрах от них.

Сомов снова схватился пальцами за гвозди, потом потряс створки.

— Вот, заколотили, чтобы водители ничего не уволокли, — он снял фуражку и вытер пот, виновато глядя на начальника училища.

— А я вводную не отменял! — резко сказал Черниченко. — Да! Насмотрелся я на вашу клоунаду. Инициативы – ноль! Во-первых, на машине висит огнетушитель и рядом ящик с песком. Во-вторых, щит можно разломать. В-третьих, как вы тренировали дневальных? И, наконец, кто вас инструктировал?

— Начальник бронетанковой службы, — понуро ответил Сомов.

— Зайдете вместе с ним ко мне после смены с дежурства.

 

 

На стоянке учебных автомобилей Черниченко увидел Демидова, инструктирующего водителей и, присев на лавочку в курилке, подождал окончания инструктажа.

— Обрати внимание на дежурного, — недовольно сказал он, когда его заместитель подошел с докладом. —  Откуда он, Сомов?

— Закончил Киевское танкотехническое.

— Сразу видно, что не наша школа. И как знания?

— Пока не разобрался. Что-то разбирает, собирает, крутит…

— Он – офицер, Андрей Иванович. И должен уметь не только крутить, а и командовать. И инициативой обладать.

— Учим.

— Ты вспомни, как тебя учили. Под бомбами танки собирал.

— Время другое было, война, товарищ полковник.

— Да и сейчас тоже непростое. На него, Сомова, солдаты и курсанты смотрят. Пример берут. Короче, отправь-ка его в учебный лагерь, хватит ему по асфальту ходить. А там дел полно.

— Когда отправить?

— Завтра и отправляй. И пойми, что это не наказание. Офицер должен службу не в городе начинать, он в поле растет, как любой цветок.

— Есть.

— Решили, — Черниченко поднялся. — Пойдем в дальний бокс.

Высокие тополя покачивали ветвями, на которых появились первые желтые листья. Из мастерской раздавался гул работающих станков, металлические удары. От складов с запчастями два солдата катили новую резину для ЗИЛа. У одного из боксов водитель копался в двигателе ГАЗ-53.

Проходя мимо длинного одноэтажного здания, Черниченко сказал:

— И сюда зайдем.

В помещении было прохладно, по обе стороны коридора – свежевыкрашенные двери классов.

— Здесь уже все закончили, — доложил Демидов.

— Хорошо.

Черниченко поочередно открывал двери и быстро осматривал учебные пособия. Эти классы предназначались для изучения предмета «Эксплуатация машин».

Коробки передач, разрезы двигателей, часть ходовой, агрегат для смазки, множество плакатов по танкам и автомобилям. Блестели жестяные коробки со смазками для катков, балансиров, разные масла…

— Раз закончили – закройте классы и опечатайте, — распорядился Черниченко. — Нерадивый солдат не на склад пойдет за солидолом, а сюда. И будете снова носить эти коробки и банки.

— Понятно, товарищ полковник.

 

 

Дальний бокс, действительно, находился далеко от главных въездных ворот парка. Перед воротами серели бетонные плиты, а с тыльной стороны в десяти метрах виднелся черный деревянный забор с ниткой колючей проволоки наверху.

Черниченко подошел к забору в том месте, где возвышались насыпанные кучки земли и, поднявшись выше, посмотрел через забор. Проволока в этом месте была провисшей, а на заборе остались отметины от карабкающихся сапог.

— В самоволки бегают наши ребята! А?

— Видимо, так.

С той стороны располагалась овощная база, а за ней шумели автомобили, проносившиеся по Комсомольскому шоссе. Деревянные ящики, гора капустных листьев, группа рабочих, перебирающих овощи у входа в хранилище.

Вдоль внутренней стороны забора валялись огрызки яблок, огурцов, корки от арбузов и дынь.

— Да-да! — Черниченко покачал головой. — Похоже, что наши бойцы не только здесь ходят в самовольные отлучки, но и хорошо питаются с этой базы. Как считаете?

— Вы правы, — вздохнул Демидов.

— И часовые, видать, не отстают… Если оттуда арбуз перебросят, это еще полбеды. А вздумает сам студент с гостинцами сюда в гости перепрыгнуть? А у нас в этом боксе танки стоят!

—Да, Т-64, — подтвердил Демидов.

— Мы, Андрей Иванович, когда машины на танкодром гоняли, выставляли оцепление в километре – у Ростовского шоссе. А здесь созданы все условия для свободного проникновения в парк, для массовых вояжей. Это как понимать?

— Понял, товарищ полковник, исправим.

— До понедельника забор поднять и укрепить. А с нашим комендантом я еще поговорю.

 

 

На бетонке перед открытыми воротами стоял Т-64 и два солдата докрашивали его гусеницы битумным лаком. В самом боксе на одной линии замерли еще семь машин. Троса, окрашенные серебристой краской, коушами выходили наружу бокса. Подставки под гусеницами блестели новыми картинками звезды и гвардейского знака. Со стороны  двигателей на полу лежали толстые рукава для отвода выхлопных газов. Стеллажи с деталями, плакаты, агрегаты. У каждого танка на спидометре остался только заводской испытательный пробег – сто километров. И после этого они стали учебными пособиями на кафедре эксплуатации. 

Черниченко вдохнул неповторимый запах, исходивший от новых танков, и заглянул под днище.

— Подтеканий не замечал?

— нет, уплотнения хорошие.

— Да, с Т-54 не сравнить. У меня как-то после войны один механик не обратил внимания на течь топлива возле подогревателя и запустил его. Пламя бушевало у снарядов, с трудом потушили. Здесь подогреватель совсем другой конструкции… Морозов все предусмотрел.

— И нам – технарям во всех отношениях удобнее, — поддержал Демидов.

— С ремонтом легче?

— Да. Только гусеница тяжелая. Но зато у нее ресурс большой.

— Помнишь, как мы к Морозову ездили поздравлять?

— Конечно, помню…

 

Черниченко вернулся памятью к тому апрельскому дню, когда звонок из Киева отвлек его от запланированных дел.

Командующий пророкотал в трубку:

— Не волнуйтесь, Леонид Яковлевич, я звоню по хорошему случаю. Главному конструктору Морозову и еще ряду товарищей присуждена Ленинская премия. Надо проявить вежливость и поздравить Александра Александровича от моего имени. Вы – танкист, поэтому вам и поручаю эту миссию.

— Есть, товарищ Командующий, — ответил удивленный Черниченко, и его слова, булькая, понеслись электрическими сигналами по закрытой связи.

— Хорошо, выполняйте.

Была суббота, но Морозов находился на заводе. Он внимательно, с улыбкой, выслушал поздравления в свой адрес и крепко пожал руки Черниченко, Кузьменко и Демидову.

Оказалось, что Ленинской премии удостоен и Соич – директор завода, и Баран – заместитель Главного конструктора.

Морозов взглянул на часы и, надевая плащ, сказал:

— Пойдемте, по пути поговорим. Я вас веду на небольшую экскурсию.

Сначала прошли в литейный, затем в механический и штамповочный. Посмотрели опытный цех, и, наконец, вошли под своды сборочного цеха.

— Вот так мы и собираем машины, — просто сказал Морозов. Здесь, знаете, любого нужно награждать… Золотые люди.

Черниченко посмотрел на башни танков, осторожно проплывающих на толстых тросах; на сотни умелых рук, работающих со сталью; на четкий ритм огромного завода. И в его сердце влилось чувство огромной благодарности ко всем этим людям – таким простым, но выполняющим совсем непростые дела.

«А ведь тут тот же фронт!» — подумал Черниченко. — « Это благодаря этим чумазым, потным, улыбающимся лицам, собирающим современную технику, нет войны. А нам надо беречь их труд…»

— Ну, как? — громко спросил Морозов, — понравилось?

— Конечно, отличное производство, поспешил ответить Кузьменко.

— Да, производство – заслуга Соича. Завод получает ордена и за мирную, и за военную продукцию. Кстати, «Харьковчанку» видели?

— Нет, — ответил Черниченко.

— Пойдемте!

По пути к другому цеху Морозов рассказывал:

— У Т-64 уже появляются разные модификации. Еще два завода работают над измененными моделями нашей машины. А мы все больше превращаемся в опытное производство, вносим в машину принципиально новые идеи и опробуем их. На Уральском танковом Карцев работает с объектом четыреста тридцать шесть. Его машина второй год испытывается в районах Омска и Ленинграда. Министру Звереву машина понравилась, он ее будет рекомендовать в серийное производство.

— А в чем отличия? — спросил Демидов.

— Там четырехтактный двигатель марки В-45 мощностью семьсот восемьдесят лошадиных сил, автомат заряжания. Снаряды укладываются в два яруса. И пушка – сто двадцать пять миллиметров.

— Вы тоже такую пушку ставите, Александр Александрович, — уточнил Черниченко.

— Да, мы ее ставим давно. Конструктор Петров из Перми первоначально и предназначал эту пушку для Т-64, когда еще не было разработки Карцева. Пушка мощная, скоро сами увидите. Эта машина называется «объект 434». Я вас позову на испытания танка, — обратился Морозов к Черниченко.

— Спасибо, Александр Александрович.

Морозов опустил ладонь на его плечо.

— Одно дело делаем, будет вам… А второй завод – Кировский. Там разрабатывают вариант танка с газотурбинным двигателем. Приспосабливают продукт вертолетного завода. На первый взгляд, странно, чисто вертолетный двигатель, и на танк. Но конструкция интересная, есть и плюсы, и минусы. Скоро все увидите своими глазами. Через пару лет совсем другими станут наши танковые войска. Кстати, Запад тоже делает новые танки. О них, вы, пожалуй, больше знаете, — улыбнулся Морозов.

 

«Харьковчанка» оказалась мирным вездеходом, предназначенным для работы в Антарктиде.

Офицеры обошли вокруг машины, удивляясь ее габаритам. Шириной вездеход не отличался от любой другой техники, перевозимой на платформах – все-таки стандарт. Длина же была под стать танку, и высота такая, чтобы иметь безопасное расстояние от контактных проводов высокого напряжения железной дороги.

Впереди машины находился удобный отсек для командира, штурмана и водителя. Большое пространство занимал жилой отсек со столами, ящиками под приборы, узкими койками в два яруса. За отдельными перегородками размещались камбуз, кладовые, туалет, душ и множество разных дверок, ведущих неизвестно куда.

Черниченко обратил внимание на радиостанцию и навигационное оборудование.

— Дорогая машина. Но, наверное, надежная? — спросил он у Морозова.

— Да, конечно. Конструкторское бюро Соича создало неповторимую мирную машину. Большой ресурс двигателя, вездеход способен автономно совершать длинные переходы – он тянет за собой топливо.

— Комфортная машина, — похвалил Демидов, спрыгивая на бетонку.

— При минус шестидесяти по-другому и нельзя, все должно быть в высочайшей степени надежно, — пояснил Морозов. — Танк – для боя, там комфорт не предусмотрен. А здесь, в «Харьковчанке», совершаются месячные переходы. 

— А кто ее конструировал? — заинтересовался Кузьменко.

— Труд коллективный. Но есть один конструктор, который был в Антарктиде. Служил механиком-водителем танка и при увольнении получил отличные характеристики. Да и здоровье хорошее. Короче, попал в экспедицию механиком вездехода от ленинградского института Арктики и Антарктиды. Поэтому, то, что он привнес в эту модель, испытано Григорьевым на собственном опыте.

— Молодец конструктор! — с восхищением произнес Демидов, и офицеры поддержали его слова.

— Ну, что же, пойдемте в конструкторское бюро, —  пригласил Морозов.

Они прошли обратно знакомым маршрутом и в кабинете Главного выпили по рюмке армянского коньяка.

Морозов просто объяснил:

— Неудобно вас отпускать без угощения. Спасибо за поздравление.

После нескольких минут разговора визит завершился…

 

 

… — Хорошая была экскурсия по заводу, — нарушил молчание Демидов. — Сколько раз потом приезжал туда, а никто так толково не объяснил сложные, по сути, вещи.

— Вот в этом и состоит гениальность, — ответил Черниченко. — Простота в сложном деле. Заумников – полно, а умных – единицы.

Прошли мимо котельной, посмотрели аккумуляторную станцию, склады, ремонтную площадку, и даже побывали в самом дальнем углу, где свален металлолом.

 

 

Подошло время обедать,  и Черниченко уехал домой. Он редко бывал на обеде дома,  и жена обижалась, хотя и понимала, что по-другому и не будет.

Завтра надо ехать на целый день в Малиновку, а, может, и  полдня субботы придется остаться.

«Надо бы дома отобедать», — подумал Черниченко. — «Хоть два раза в неделю».

Для Галины Ивановны было в радость кормить мужа, и услышав двойной звонок в прихожей, ее лицо озарилось счастливой улыбкой.

Они присели вдвоем на кухне и, размешав сметану в борще, Черниченко сообщил:

— Завтра – в Малиновку.

— А обратно вернешься вечером? Косовы на чай приглашают.

— Как получится, может, и субботу прихвачу.

Галина Ивановна погрустнела и с надеждой сказала:

— Надо хоть куда-то выбираться, Леонид. Отдыхать тоже надо. Все время у тебя работа занимает. Я тебя больше по телефону слышу…

— Ничего, подожди немного, — успокоил Черниченко, — начнется учебный год, все войдет в русло, и буду вовремя возвращаться.

— Это ты не меня, а сам себя успокаиваешь. В прошлом году то же самое говорил. И в Крым собирались в сентябре. А попали в декабрьский отпуск, и не к морю, а в сосновый лес.

— Тоже полезно, чистый воздух, даже белки скачут.

— В этом году снова лыжный костюм готовить? Или как? Уже август начался.

— Может, сама поедешь, Галина? — просительно произнес Черниченко, не поднимая глаз. — Путевку я могу взять… Поедешь?

Жена только хмыкнула и укоризненно ответила:  

— Ну, и чего спрашивать? Куда я без тебя ездила, Леня? Какой это будет отпуск? Тебя со столовыми оставить. И думать – как ты здесь.

— Не маленький, наверное.

— Ладно, подожду, — улыбнулась жена. — Но чувствую, что ни в сентябре, ни в октябре никуда мы не уедем. Снова декабрь или январь нам светит, с белками и сосновыми шишками.

Черниченко, одобрительно улыбаясь, допивал компот с маленькими мягкими булочками, и нахваливая пожарские котлеты, пытался перевести разговор на другую тему – кулинарно-гастрономическую. При этом он сознавал, что жена права и в ближайшей перспективе отпуска ему не видать…

 

Усаживаясь в «Волгу» Черниченко спросил:

— Пообедал, Борис?

— Так точно, товарищ полковник! Поедем в училище? 

— Нет, заскочим в одно место. Поверни-ка здесь направо.

Машина помчалась по Пушкинской в сторону Лесопарка, и на трамвайном кольце у ипподрома Черниченко попросил остановиться.     

Вернулся он с букетом полевых цветов, заполнивших салон машины неповторимым ароматом украинских степей, и скомандовал:

— Теперь – на Симферопольское шоссе.

«Волга» резво промчалась мимо Лесопарка, тихо прошла перекресток Ростовской трассы и мимо скучающего гаишника, опершегося о мотоцикл.

Мелькнуло небольшое придорожное кафе, заправка и синий указатель к какому-то селу.

— Вот здесь направо.

Машина покатила по ухабам проселочной дороги, укатанной следами тракторов и комбайнов. По обе стороны, за редкой лесополосой, тянулись поля. Впереди, в километре от поворота, виднелся большой холм у оврага с кленами и молодыми дубками. В тени деревьев показался небольшой памятник, огороженный невысокой деревянной оградой.

Черниченко вышел из машины и подошел к памятнику. Невысокий зеленый обелиск с красной звездой наверху имел табличку из нержавеющей стали, с короткой надписью: «Экипаж танка 122. Сержант Смоляков И.С., сержант Камнев С.Р., младший сержант Пилипенко Н.А., ефрейтор Мустафаев К.Т. Август 1943 г.».

Послезавтра, 5 августа – день освобождения Белгорода, 23 августа – день освобождения Харькова. Вот между этими двумя датами и уложились самые яркие и героические дни жизни этого экипажа. Из тысяч таких подвигов  ковалась победа и освобождение городов.

Черниченко знал лично каждого из этих ребят. А с Пилипенко начиналась их служба в одном экипаже. Опытный, смелый механик. Если бы у Черниченко спросили сейчас: «А что они совершили?», он бы ответил: «Просто воевали. Воевали так, как и надо: смело, инициативно и решительно»…

 

 

В тот августовский день экипаж именно так и вел бой в наступлении. Но впереди на их пути оказался овраг. Остальные танки роты на своих направлениях не имели такой преграды и вгрызались справа и слева в оборону фашистов.

Сержант Смоляков, несмотря на сильный огонь, приоткрыл люк и осмотрел местность. По вспышкам выстрелов и пыльным облачкам он рассмотрел два танка и орудие немцев на той стороне оврага.

— Пушку вправо, Серега! — крикнул он наводчику Камневу. — Зеленое пятно, за ним танк.

Камнев поразил цель, а Пилипенко, выполняя команду командира «В укрытие», спрятал машину за холм.

Так, маневрируя, то справа, то слева от холма, экипаж сумел уничтожить еще два танка и орудие врага.

Надо было продвигаться вперед. Но фашисты были начеку. Как только танк шел к проходимому участку, они открывали ураганный огонь из нескольких орудий. По полученным потерям немцы поняли, что имеют дело с опытным экипажем.

Танк продолжал сражаться, двигаясь с фланга на фланг, и ведя ответный огонь.

Загорелись несколько деревьев, и Смоляков попытался провести танк под прикрытием дымов. Но после нескольких разрывов снарядов впереди и позади машины, случилось непоправимое – прямое попадание с близкого расстояния от притаившегося «Тигра». Боекомплект «тридцатьчетверки» взорвался…

 

 

…На обратном пути Черниченко хмурился и молча вспоминал те военные августовские дни. Он вновь припомнил и других своих фронтовых друзей – живых и уже ушедших из жизни.

Что его всегда поражало, так это скромность фронтовиков. И здесь далеко пример искать не надо. Когда он впервые познакомился со своим заместителем – полковником Даниловым, то, увидев на его груди Золотую Звезду Героя, естественно, поинтересовался:

— За что награжден, Александр Степанович?

На что Данилов просто отмахнулся:

— Да, за засаду.

— Всего-то? — усомнился Черниченко. — Что за засада, расскажи.

— Просто удобное место выбрал.

— И что?

— Ну, пощелкали фашистов.

— Много?

— Меньше, чем у Колобанова.

— ?

— Десять танков и пехота.

— Отлично!

Данилов промолчал об остальных эпизодах своей военной биографии, о них Черниченко узнал потом, а перевел разговор на другое:

— Вот у нас артиллерист воевал в бригаде, так это, действительно, отличный результат.

— Кто это?

— Сержант Никифоров. О нем писали в «Красной Звезде». Так он в сорок четвертом, в Польше, нашел крепкое здание и попросил пехоту затащить свою «сорокапятку» на третий этаж. Шло наше наступление по всем направлениям, но ожидался контрудар немцев в том районе, где они ожесточенно сопротивлялись. Ну, соответственно, подняли наверх и снаряды, замаскировались. Почему Никифоров выбрал именно этот дом? Был невдалеке, может, и покрепче. Дело в том, что дом выходил на хорошую дорогу, по которой и могли немцы перебросить свою колонну резерва. А не дороге, метрах в пятистах от дома, был хороший спуск с той стороны. И если танк двигался на спуске, его экипаж в положении «по-боевому» ничего толком не видел.

— Интересная ситуация.

— Конечно. И результат получился интересный. Когда Никифоров со своим расчетом стал фашистов щелкать, они развернулись в боевую линию и стали палить по всем подозрительным предметам подряд. Но пушку Никифорова они не видели. А он спокойно целился и бил их, как полагается – точно. После первых трех загоревшихся машин фашисты заметались, как рой встревоженных ос. Кто-то и назад стал отползать. Да, — протянул Данилов, — столько факелов, наверное, и сами артиллеристы не ожидали увидеть. Набили двенадцать танков с третьего этажа. Молодцы! И пехота наша хорошо помогла, отвлекала огнем, дымами, разрывами.

— Поистине, нет предела находчивости.

— Точно. Поэтому фашисты и жалуются в своих мемуарах, что воевали мы не по правилам, — засмеялся Данилов…

 

 

Поднимаясь по лестнице к парадной двери, Черниченко обратил внимание, что его никто не встречает на крыльце, а дежурный по учебному корпусу рассеян и успокоен. Он посмотрел на черноволосого пухлого сержанта и подумал: «Послеобеденное время, лень-матушка одолевает, скоро смена и отдых».

Видимо, сержант уже порядком устал и не несет службу, а считает минуты до ее окончания.

«Опасная тенденция», — подумал полковник и повернул голову в сторону дежурной комнаты.

А, войдя в эту комнату, он обнаружил пару газет с кроссвордами, фотографию актрисы Натальи Варлей и недописанное письмо.

Черниченко поправил галстук, осмотрелся и, выйдя на средину входной площадки, ближе к Знамени Училища, громко скомандовал:

— Пожар в училище! Возле Боевого Знамени!

Сержант сначала вытаращил перепуганные глаза, потом, зачем-то, сунул руки в карманы – может, за шпаргалкой, – кинул взгляд на дневального, обернулся… Потом пришел в себя и закричал во все горло:

— Пожар!!!

Дневальный метнулся к щиту и, вытащив огнетушитель, кинулся к Знамени.

Но часовой сделал шаг вперед и сдернул с плеча автомат.

— Саша! — дневальный поднял глаза вверх, — у тебя же пожар! Тушить надо!

В это время часовой нажал кнопку вызова караульного помещения и передернул затвор.

— Ты что, Сашок? — опешил дневальный. — В меня стрелять будешь?

Часовой развернул оружие на дневального и строго сказал:

— Стой, назад!

— Ты чего? — вопросил дневальный. — Сгоришь и сам со Знаменем!

Часовой подошел к тумбе и поднял руку к сургучной печати, намереваясь сорвать ее и достать Знамя.

— Отставить! — скомандовал Черниченко. И скупо добавил: — Молодец, гвардеец.

В это время раздался грохот сапог, и в здание ворвалась дежурная смена караула.

— Все хорошо, — предостерегающе поднял руку Черниченко, — смену – в караульное помещение.

На лестнице ему попался майор Коржавин. Прижав руки по швам, майор попытался проскользнуть, но начальник училища протянул ему руку:

— Здравствуй, Коржавин.

— Здравия желаю, товарищ полковник.

— Тебе говорил подполковник Чередниченко о завтрашнем выезде?

— Так точно.

— И во сколько времени?

— В восемь ноль ноль, товарищ полковник.

— А почему не в восемь часов? — недовольно спросил Черниченко.

Коржавин не понял разницы и, на всякий случай, просто промолчал. А полковник слегка тронул его за локоть, увлекая к широкому окну, и продолжил:

— А разница есть, Коржавин. В далекие годы гражданской войны и сразу после нее появились первые командные кадры красных командиров. Они окончили разные курсы и академии. Так вот, чтобы подчеркнуть свою образованность, они читали все до запятой, то есть произносили и «ноль, ноль». А бывшие царские офицеры над этим потешались и когда им возражали, что этими нулями подчеркивается точность, они говорили: « Новые командиры просто не понимают, что читают и говорят». И справедливо. Когда речь идет о времени, не читаются ничего не значащие нули. С минутами читаем « десять тридцать», а без минут – « десять часов». Сейчас выпускник академии отличается от выпускника училища еще и тем, что все правильно произносит. Имеет такие знания, что все произносит, расшифровывая многочисленные военные аббревиатуры.  «Бронетанковая техника», а не «бэтэтэ», «мотострелковая дивизия», а не «эмсэдэ». И, конечно, произносит «восемнадцать часов», потому–что говорит о времени, а не о координатах или о бирке на туалете. Понял?

— Так точно.

— В академию не собираешься?

— Не знаю пока.

— А ты ждешь, что за тебя кто-то решение будет принимать?

— Нет.

— Так в чем дело? — настаивал Черниченко.

— Наверное, рано еще мне.

— До майора дослужился и рано! Тебе это звание не просто присвоили. Давай-ка до первого сентября рапорт на учебу, я рассмотрю.

— Есть, — ответил удивленный Коржавин и посмотрел в спину удаляющегося полковника.

 

Открывая дверь, Черниченко услышал трель внутреннего телефона и, быстро подойдя к столу, снял черную эбонитовую трубку.

— Товарищ полковник, — зазвучал голос старшины Головко, начальника секретной части, — разрешите принести документы для ознакомления.

— Давай, Владимир Петрович.

Через пять минут на столе начальника училища лежала красная папка с надписью «Для доклада».

Документы были интересными, и главным из них была директива Командующего о сроках и порядке проведения учений «Днепр-67».

Черниченко вызвал начальника учебного отдела и показал тонкую брошюру в красной обложке со строгими словами на первом листе – «совершенно секретно».

— Сроки определены, Сергей Иванович.

Встав из-за стола, подошел к карте и отодвинул шторы. Синей лентой извивался среди степей и холмов Днепр.

— Вот здесь и пройдут основные этапы учения, — Черниченко провел карандашом по правому берегу Днепра и кругами по территории трех республик. — Замысел интересный. «Западные» имеют танки Т-55 и находятся в обороне. «Восточные» на танках Т-64 форсируют Днепр и прорывают оборону противника. В учениях участвует больше тысячи танков. И часть из них пойдет на другой берег под водой. Такого еще не было.

— Да. Впервые такое масштабное форсирование.

— Понятно, что учения опытные. Но, понимаешь, это говорит о высоком доверии к новой машине – пустить танки через такую широкую водную преграду.

— Представляю, какая сейчас подготовка идет в войсках, — задумчиво сказал Чередниченко.

— Конечно. Саперы будут работать со всего округа. Нужна не только разведка дна реки, а и надежное оборудование переправ…

Подполковник углубился в чтение директивы, а начальник училища задумчиво прошелся вдоль стены, не отрывая глаз от карты СССР.

— Эти маневры на уровне форсирования Днепра в сорок третьем году, во время Днепропетровской операции. Сейчас противник будет условный, а тогда… Много людей полегло, и могил не осталось – в воде сколько утонуло… Но, с другой стороны, тогда не было подводного преодоления водной преграды. И от нынешних ребят тоже требуется незаурядная выдержка и смелость. Как думаешь, осилят такую переправу?

— Современный уровень подготовки и материальная база позволяют успешно обучить экипажи танков, — ответил Чередниченко.

— Это понятно, Сергей Иванович. Необученных ребят никто под воду не пошлет. База в дивизиях замечательная. И Министр не замышлял бы таких маневров без уверенности в людях и технике. Но психологический фактор, его надо серьезно учитывать. Тренажер и водоем – это одно, а Днепр – это течение, и не только.

— Согласен, товарищ полковник.

— Помнишь, как в прошлом году один курсант ушел на подводном вождении в сторону и гулял поперек водоема, пока танк  в илистое дно не посадил?   

— Помню, конечно.

— Ему – двойка и все! А Демидову со своими технарями пришлось сутки машину вытаскивать.

— Да, было дело.

— Я думаю, что дно Днепра будут готовить. Там, если танки поперек начнут ходить, никто на другой берег не выйдет. Видимо, сделают желоба из железобетонных плит, уложат на дно арматуру и сделают отбойники… И будет танк идти по своей дорожке. Правильно?

— Правильно.

— Перечень частей, участвующих в учении, прочитал?

— Не дошел.

— Обрати внимание на состав – лучшие соединения нашей армии. Таманская дивизия, Рогачевская из Белорусского округа, наша сорок первая гвардейская танковая, двадцать четвертая Железная мотострелковая дивизия, ракетные и зенитно-ракетные бригады… Короче, полные армейские комплекты из самых укомплектованных частей, с новейшей техникой.

— Масштабы большие и состав впечатляет.

— Конечно… Посмотреть бы на свою дивизию – как она будет воевать… Но, видимо, не получится. Может быть, на разбор потом пригласят – в Киев.

Черниченко прошелся по кабинету, нахмурив брови, постоял в задумчивости у карты и продолжил:

— Мы тоже участвуем в учениях. От нас выделяется оперативная группа для штаба тридцать восьмой армии. Шесть офицеров и четыре солдата, из них два – водители.

— Ясно, подберем.

— Подбери. Учения пройдут с пятнадцатого сентября по первое октября. А эти люди должны быть в штабе армии уже десятого сентября.

— Есть, товарищ полковник.

— Это еще не все. Два солдата или курсанта, по директиве, должны быть грамотными и иметь редкую национальность: на русские, не украинцы, и не белорусы.

— Для чего это?

— Я думал об этом. Видимо, эти люди предназначены для ведения открытых радиопереговоров между двумя штабами. Если они будут говорить на своем языке, да еще с какими-то условными выражениями, то противник вообще ничего не поймет.

— Здорово придумали штабисты!

— У нас на третьем курсе учится Меликян. Может, отправим его, если найдем еще одного армянина?

— Да, есть, товарищ полковник. Я помню по оценочным ведомостям. Он – из поступивших в училище этим летом… Кажется, Авакян!

— Ну, вот и решили. Этих двоих и командируем в составе оперативной группы, — уверенно сказал Черниченко.

 В это время в Малиновском лагере Геворг Авакян, которого уже называли просто Жорой, весело шагал в курсантском строю и старательно пел строевую песню. Совсем не подозревая о том, что его судьба на вторую половину сентября уже определена, и он, еще не успевший привыкнуть к сапогам, будет участвовать в крупных учениях «Днепр-67».