Глава 26    

Накануне 1 сентября в кабинет к полковнику Черниченко вошел майор Топоров, начальник особого отдела училища, занимающийся контрразведкой. Он поздоровался и уважительно посмотрел на две большие папки с документами, с которыми работал начальник училища:

            — Вы очень заняты, Леонид Яковлевич?

            — А когда ты меня видел свободным? — Черниченко закрыл авторучку колпачком и поднял глаза на посетителя, — садись, Григорий Сергеевич. Что у нас?

— Да, ничего особенного. Завтра начинается учеба…

— Начинается.

— Я читал расписание на завтра. Митинг, показ техники. Все как обычно… — Топоров покашлял в кулак, посматривая на полковника и, как бы ожидая продолжения его реакции.

Но Черниченко взялся за очередной документ и перевернул следующую страницу. Он понимал, что просто так этот черноволосый майор с суровыми складками на лице и тяжелым подбородком, не пришел. И догадывался, о чем может идти речь в училище, которым он командовал. Не хотелось терять времени, — если пришел, то сам скажет: в чем дело.

— Леонид Яковлевич, — я не все понял в завтрашнем плане.

— Спросил бы в учебном отделе, — Черниченко пожал плечами, так как не любил разговоры вокруг темы.

— А вы догадываетесь, что я хочу узнать? — Топоров пристально всмотрелся в собеседника.

— Конечно, Григорий Сергеевич.  Черниченко с коротким вздохом отложил документ и поднялся из-за стола. Ты хочешь спросить меня о танке на показе? Так?

— Да, товарищ полковник, —  майор не удивился правильному ответу — Черниченко в должности начальника училища был, по его глубокому убеждению, на своем месте.

— Ну, тогда ты не до конца прочитал план — техника в основном парке пока показываться не будет. Посмотрят въезд, технологическую линию встречи, автомобильный бокс, пункт технического обслуживания.…К дальнему боксу курсанты не пойдут. Во всяком случае, до военной присяги.

— А танки?

— Батальон Коренева будет перевезен в полевой парк на автомобилях. Там и посмотрят на наши танки, обеспечивающие полевые занятия: Т—54, Т-55, Т-34, автомобили. Интересный парк, сам знаешь.

— Хорошо, — кивнул Топоров. — Меня это, как раз и волновало. Ведь до присяги нельзя показывать секретное оружие.

— Формально — да, — согласился Черниченко. Но, если - бы, и показали Т-64 завтра? Что от этого изменится? Я считаю, что после подготовительного курса уйдет совсем немного этих ребят, не больше  десяти человек. Не думаю, что эти сыновья рабочих и колхозников будут говорить об этой машине, если мы попросим их этого не делать. — Полковник обошел вокруг стола и остановился у карты, заложив руки за спину. —  К тому же, через пару недель «шестьдесятчетверку» многие увидят на учениях «Днепр»…   

— Вы правы, Леонид Яковлевич, я в курсе этих мероприятий. Но лишняя осторожность не помешает. Показ техники, действительно, лучше провести в полевом парке. Мы даже своим друзьям по Варшавскому Договору пока не можем показать танк. Есть еще одно обстоятельство, — Топоров потер подбородок и сурово нахмурился, — у меня, как вы понимаете, есть информаторы.… И на прошлой неделе мне рассказали одну историю, заставляющую меня по-новому посмотреть на свою работу.

— Что-то случилось?

— Пожалуй, да. Где-то, я что-то упустил. С двумя солдатами батальона обеспечения произошел один и тот же похожий случай, но в разных местах и в разное время. Рядовой Шахмурадов перекусывал в буфете на вокзале, а рядом к нему за столик присел мужчина с сосисками и кофе. Этот сосед очень обрадовался танковым эмблемам солдата и завязался разговор о службе в танковых войсках. Рассказывал как он танки водил, как стрелял. Но в этом разговоре мужчина задал вскользь, простой с виду, вопрос: какой экипаж в танке — три или четыре человека?

— Так — так, и что солдат ответил?

— Шахмурадов оказался сообразительным парнем и ответил, что три.

— А может, мужчина имел в виду плавающий ПТ-76?

— Нет,— Топоров отрицательно покачал головой, — он говорил о среднем танке.

— Любопытно,… а второй случай?

— Второй произошел буквально через час на скамейке в центре города. Та же ситуация, тот же вопрос. Рядовой Погорелов ответил, к счастью,  в таком же духе — в экипаже четыре человека.

— Так к чему волнения, Григорий Сергеевич? Наши солдаты — ребята опытные, как их учили, так и отвечают. В общем, молодцы. Может быть, с ребятами говорили всего-навсего рабочие с завода Малышева, которые занимаются этим танком?

— Все может быть, Леонид Яковлевич. — Топоров задумчиво постучал пальцами по своей черной папке. А если это целенаправленная работа?

Черниченко молча прошел вдоль стола.

В училище вливаются новые курсанты, Топоров не зря волнуется: контрразведка — это его профессия и в ближайший месяц ему предстоит серьезно поработать с третьим батальоном.

Конечно, начальник училища сделает все, что от него зависит. На первом курсе мало кто из курсантов ходит в индивидуальные увольнения. Но держать всех в пределах городка тоже нельзя. Поэтому первокурсники посещали город, но только в составе взводов и рот, и только на определенные мероприятия.

Начальник особого отдела потер лоб и с каким-то огорчением сказал:

— Вы помните историю Пеньковского, Леонид Яковлевич?

Черниченко утвердительно кивнул.

— Так вот, от этого предателя наша страна до сих пор отойти не может. Сколько он выдал иностранной разведке! Громаднейший ущерб!

Черниченко с сомнением взглянул на Топорова: стоит ли сравнивать мало знающего курсанта с полковником Пеньковским. Но, с другой стороны, все начинается постепенно и ржавчина, глубоко разъедающая душу, появляется не сразу. Ведь полковниками-предателями, в конце концов, не рождаются.

Начальник училища отчетливо вспомнил эту непростую историю шпионажа.

 

Осенью 1962 года в Москве был арестован полковник Олег Пеньковский, передававший секретные сведения английской и американской разведкам. А в Будапеште арестовали его связника — английского шпиона Гревилла Винна.  

Пеньковский был допущен к очень важным государственным тайнам и в то же время пользовался таким доверием военного  руководства, что мог даже выезжать в заграничные командировки, в том числе и в Лондон.

Здесь, в Лондоне, этот активный шпион смог даже примерить две военные формы: полковника американской армии и полковника английской армии. Здесь он письменно оформил свою вербовку, записав, трусливо предчувствуя неотвратимость расплаты, просьбу о предоставлении ему, в случае необходимости, гражданство США.

 Лицемерие, мерзость и скупость этого человека поразили военный трибунал. Его семья проживала очень скромно на выделяемые деньги, а он сам ежедневно кутил в ресторанах, лакая коньяк из туфель любовниц. На суде он цинично заметил, что сослуживцы не замечали его пьяным, потому что он употреблял только хороший коньяк.

По признанию Пеньковского, он передал иностранным разведкам пять тысяч кадров, сделанных фотоаппаратом «Минокс». Передача этих сведений, включающих размещение ракет и ядерных баз, командных пунктов, нанесли очень большой удар по обороне СССР.

Поэтому итог работы военного трибунала был с самого начала предсказуем. В мае 1963 года изменника Родины Пеньковского приговорили к расстрелу и через неделю приговор привели в исполнение.

Винна  приговорили к 8 годам лишения свободы.

 

Словно в продолжение размышлений Черниченко, Топоров сказал:

— Кстати, в этом году Винн выпустил свою книжонку — «Человек из Москвы». Пишет, какой он герой, сражался с советской системой, как он все отлично организовывал…

— А что ему, мерзавцу еще остается? — ответил Черниченко.— Это их почерк, они за черные краски деньги получают.

Топоров слегка улыбнулся:

— Побегу. Хорошо, Леонид Яковлевич, с вами работать — вы все понимаете.

 

Настал день, о котором Саша часто думал в лагере у Малиновки. Он ясно представлял себе четкие шеренги на плацу, а в мыслях звучали разные военные марши и громкие команды.

И он не ошибся в своих ожиданиях. Только вот желтых листьев было больше, чем думалось, и ветерок внезапно врывался в строй курсантов.

1 сентября училище построилось в полном составе, заняв полностью по периметру весь огромный плац. До назначенного времени оставалось еще десять минут. Командиры взводов и рот проходили вокруг строя, осматривая своих подчиненных и делая мелкие замечания. Красное знамя, не внесенное пока на плац, в окружении знаменосца и ассистентов, развевалось на ветру недалеко от КПП.

Саша воочию увидел, какой громадный военный организм представляет собой  военное училище, построенное в полном составе. На правом фланге отдельной внушительной коробкой стояло командование и офицеры-преподаватели. Оказалось, что кроме Черниченко и Данилова, в училище еще много полковников. Батальон третьекурсников, загорелых после отпуска взрослых ребят, снисходительно посматривал на молодых курсантов подполковника Коренева. Черными солдатскими погонами выделялся батальон обеспечения учебного процесса. Рядом стояли два взвода сверхсрочников, суровых степенных мужчин, которые учились здесь на десятимесячных курсах младших лейтенантов.

У трибуны отдельной группой стояли родители курсантов, в большинстве своем – первокурсников. Яркие букеты цветов доносили еле уловимый запах.

— Сколько народа! — воскликнул Кривиченко.

— Что, больше, чем у тебя в селе?­— преувеличенно удивляясь, спросил  Аксенов.

—    Военных, конечно, больше.

—    Так ты же в военном училище, все-таки!

—    Я это и без тебя знаю.

—    Видел бы ты «кадетку»! — усмехнулся Закаталов.

—    Брось, Валера, что он мог видеть?— сказал Галич.

—    Это еще не все люди, Володя, — заметил  Женя Гордиенко,— много людей стоит в наряде – караул, парки, столовая.

—    Отличное у нас училище, — сказал Саша.

—    В Орджоникидзе интереснее, — возразил Шевцов.— Горы кругом, красота.

—    И здесь не хуже, — поддержал Сашу Чумаков.

Над плацем  пронесся легкий гул, строи пришли в слабое движение: заправляли гимнастерки, поправляли пилотки, выравнивали шеренги. Воровский, слегка повернув голову назад, сказал «Прекратить разговоры!».

У края плаца остановился полковник Черниченко.

 Он подождал, пока полковник Данилов подаст предварительные команды, и, приложив руку к головному убору, под звуки встречного марша ступил на асфальт плаца.

— Здравствуйте, товарищи гвардейцы! — обратился Черниченко к батальону третьекурсников, и те дружно грохнули в ответ так, как, действительно, могут отвечать только гвардейцы.

Поочередно приветствуя батальоны, начальник училища строго всматривался в строй. Казалось, что в эти мгновения он видит в строю каждого курсанта, каждый недостаток.

Митинг шел долго – больше часа. После полковника Кузьменко выступил один из офицеров-преподавателей. Потом Саша услышал голос уже знакомой преподавательницы математики. После нее место у микрофона занял широкоплечий  светловолосый курсант, как оказалось, ленинский стипендиат. Он призывал первый курс с самого начала учиться хорошо и тепло отзывался о преподавательском составе училища.

Одна из женщин-матерей с букетом цветов сказала несколько слов от имени родителей курсантов. 

— Слово предоставляется председателю колхоза Тимченко Корнею Петровичу, — объявил полковник Кузьменко.

Седой мужчина в черном пиджаке с орденскими колодками вынес к центру трибуны небольшой ржаной сноп и рассказал о пожеланиях своих земляков-хлеборобов.

Главное, что поняли курсанты из этой речи, сводилось к одной простой мысли: для того, чтобы выращивать хлеб, колхозников надо защищать крепким броневым щитом. И еще Тимченко с надеждой говорил о неразрывных шефских связях училища и его колхоза в Безлюдовке, о том, что картошки много в этом году, а вот убирать…. Некому собрать картошку.

— Я бы поехал, — шепнул Чумаков.

— Может, еще и поедем, — тихо отозвался Саша.

— Колхозники!— усмехнулся Закаталов.

— Сам ты колхозник! – повернулся Ренковой. – Просидел три года в суворовском и умника строишь. А что ты знаешь о колхозниках?

— Ладно, не отвлекайся, — Закаталов отвернулся в другую сторону.

Послышалась громкая команда «Равняйсь!» и через секунды ожидания строи повернулись направо. Оркестр заиграл «Марш Преображенского полка» и училище торжественным маршем прошло мимо трибуны. После возвращения на прежние места взвода и роты произвели перестроение для исполнения песни. Ротную песню девятая, как и другие роты третьего батальона, научилась петь только неделю назад и сейчас старательно и громко исполнила свою песню: над плацем и желтыми тополями грянул припев, подхваченный сотней голосов – «несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед, тебе, любимая, родная армия, шлет наша Родина песню-привет….».

 

После перерыва двинулись строем в ворота парка, где уже были подготовлены к показу автомобили, заправочная техника, полевые кухни. На широких столах разместились десятки учебных пистолетов, автоматов Калашникова, пулеметов, гранатометов, мин, снарядов, патронов… Чего здесь только не было! Невиданные образцы оружия: даже револьвер «Маузер», пулемет «Максим», наган, знакомые только по кинофильмам или по экспозициям исторических музеев.

Отдельными рядами стояли большегрузные автомобили—заправщики, бронетранспортеры, учебные ГАЗ-53, машины химических войск, бульдозеры, краны, траншеекопатели…

Глаза курсантов сверкали, они с трепетом брали в руки образцы, некоторые из которых были с просверленными дырками в стволах, и с интересом осматривали, осторожно передавая из рук в руки.

На площадках стояли плакаты с описанием характеристик демонстрируемых техники и оружия, офицеры с указками в руках объясняли назначение увиденного.

Все это было интересно и увлекательно, но не было танков. Только один пожарный тягач одиноко стоял на отдельной площадке с табличкой, обозначающей его назначение.

Уже через полчаса показа курсанты стали оглядываться, приподнимаясь на цыпочках смотреть в глубину парка, и озадаченно ожидать, когда же будет самое главное – танки.

— А когда же к танкам поведут? — Чумаков озабоченно почесал затылок.

— Наверное, в последнюю очередь,— Саша тоже думал об этом.

— Да вон он, танковый бокс, — Исаченко со знающим видом махнул рукой вдаль, — мне земеля из батальона обеспечения говорил.

— Тут и до обеда еще можем простоять, — поддержал разговор Кривиченко.

— Нет, Володя. Здесь уже все посмотрели, скоро  пойдем, — тоже предположил Мягкий.

 И когда нетерпеливые перешептывания уже достигли своего апогея, из глубины парка показалась колонна ЗИЛ- 131, медленно двигающаяся к воротам.

«Становись!», — послышалась команда сержанта Морковского,  и через десять минут с неопределенностью было покончено – колонна машин покинула территорию военного училища и направилась в полевой парк - к танкам.

 

Частные дома Подворок и небольшой сосновый лес на окраине никак не говорили о том, что же находится за окраиной небольшого села. Колонна сошла с асфальта и, подняв клубы пыли, проехала две небольшие улочки, за которыми, среди тополей, показалось проволочное ограждение. За колючкой ровными рядами стояла техника, часть  которой была укрыта брезентами. Маленькое желтое помещение контрольно- технического пункта, в дальнем углу парка, за высоким зеленым забором, караульное помещение, высокая деревянная вышка.

Танков стояло много и хватило на всех курсантов батальона. После разъяснения всех технических характеристик комбат решил, что хватит томить ребят, большинство из которых никогда не видели танков столь близко, и разрешил осматривать машины самостоятельно.

Со сдержанным радостным гомоном батальон устремился вперед, громко застучал по подкрылкам и надгусеничным полкам, повергая механиков машин в ужас от десятков пыльных следов на броне.

— Ну и салаги! Я эту машину целый день драил! — воскликнул большеголовый худощавый солдат, ища поддержки у своего коллеги, но никто не обращал внимания на его недовольство.

— Осторожнее там, не свалитесь, первогодки!— механик в очередной раз попытался обратить на себя внимание хозяйским окриком, но пять курсантов уже успели запрыгнуть в башню его Т- 34.   

—  Что ж ты, лучше себе машину не заработал?  — Шевцов насмешливо посмотрел на механика, — тебе в музее экскурсоводом быть!

У большеголового вспыхнули  уши, и он удивленно расширил глаза.

— Ты что в этом понимаешь, зеленый? Этот танк в боях участвовал, на нем больше отметин, чем тебе лет, солобон! Вот тебе бы его, точно, не доверили. Попадешь ты ко мне на тактику — после занятий будешь его драить с б-о-о-о-льшой любовью!

— Да ладно, испугал солдат, — Шевцов презрительно взглянул на черные погоны без лычек.

— Ничего, паренек, сделаю я тебе оценку по тактике, потом посмотришь, что такое «солдат» в училище.

— Это как же?

— Сам увидишь.

Шевцов с улыбкой повернулся к Закаталову и Галичу:

— Да чего он может сделать?

Те молча пожали плечами, а механик, усмехнувшись, сказал:

— Вот то-то и оно, не знают твои друзья. А все тут очень просто. Посажу машину в болото и скажу, что ты меня туда направил. И ребятам с вожденческих машин подскажу — застрянешь где-нибудь. А механик с огневого танка рычаг резко дернет, когда ты выстрел будешь делать. И улетит твой снаряд к жабе в камыши. В автомобильной роте тебе помогут ГАЗ-53 в колею засадить. Будешь, по колено в грязи и по уши в двойках. Потом не обижайся, пустозвон.

До Шевцова постепенно дошел весь смысл сказанного и, немного помозговав, он, нахмурившись, пошел на попятную:

— Перестань, военный, ты меня просто не так понял…

— Ладно, посмотрю на тебя дальше, — строго сказал механик, — еще год тебе со мной служить.

Саша, слышавший этот разговор с высоты моторного отсека, повернулся к Чумакову и удовлетворенно заметил:

— Хорошо его механик причесал.

— Ну и правильно. А то слишком они задаются.

На танке, действительно, было много следов от снарядов. Вмятины оспинами покрывали переднюю и боковые округлости башни; на люке командира виднелись вмятины от пуль и осколков, как будто танк постоянно двигался сквозь металлический град.

— Володя, а ты видел тридцатьчетверку у областной больницы?

— Видел, из трамвая. Я редко бывал в том районе, как-то не по пути было.

— А я недалеко живу. Дело в том, что никогда не обращал внимания на следы от попаданий. Может, из-за того, что на памятник не принято взбираться, или просто по-детски не верилось в возможность поражения нашего оружия, вернее,   не хотелось верить.

Они опустились вниз, в башню, и Саша с удивлением увидел, что стоит в полный рост.

— Здесь места больше, чем в Т-55, которого  мы видели в лагере.

— А у заряжающего - вообще простор, — Володя отвел рукоятку и попытался взвести  затвор. Затвор не поддался.

— Возьмись за ручку, — Саша показал на обрезиненный выступ.

Затвор медленно пошел по пазам и затем, в конце пути, с третьего раза, Чумаков поставил рукоятку в исходное положение. Он вытер лоб и, проговорив «Тяжело быть заряжающим», заглянул в пушку. Тусклый металлический свет пробивался сквозь желтую бумагу, покрытую, как и открытые части, тонким слоем смазки.

— Чистота, никакой ржавчины! А ведь  машина для вождения, — Володя откровенно удивился.

— Надо будет, она и воевать сможет. Представляешь, сколько здесь механик работал?

— Представляю. Машина красивая. Пойдем на бронетранспортеры?

— Пойдем, только клин затвора поставь на место.

Поиск механического спуска занял еще минут пять, в течение которых в башню постоянно заглядывали и настойчиво просили « выметаться».

После осмотра гусеничного БТР земляки перешли на колесный, потом попали на плавающий танк, где механик доходчиво объяснял Исаченко и Ренковому: «как это железо вообще плавает». Танковый тягач не привлек особого внимания, как и трактора, бульдозеры, мотоциклы.

— Ну, как вам здесь, нравится? – раздался голос Куницкого.

— О, здравствуй Володя, здорово, конечно. – Саша провел рукой вокруг себя. – Это, как музей под открытым небом.

— Теперь мы этот музей четыре года будем видеть.

— Освоился в четвертом взводе? – спросил Чумаков.

— Взвод обычный, только последний в батальоне. Собрался самый разный народ, четверть - кадеты. Но у нас еще не полностью все. Взводный, капитан Ивахно сказал, что наш взвод будет не совсем обычным: половина курсантов по выпуску будет носить морскую форму.

— С чего бы это? – удивился Саша.

— Понимаете, сначала до третьего курса все будут учиться по одной программе. А потом пол – взвода будет еще дополнительно изучать плавающий танк – вооружение морской пехоты и башенные орудия кораблей.

— Нормальный ход. – Володя Чумаков почесал затылок. – Поступаешь в сухопутное училище, а становишься моряком!

— Кстати, Ивахно сказал, что на четвертом курсе желающие из других взводов могут по рапорту попасть в эту группу.

— А ты как сам, Володя, хочешь быть командиром башенного орудия? – поинтересовался Саша.

— У меня то такого желания нет, люблю по земле ходить, а некоторые ребята здорово загорелись этой перспективой.

— Брат мой, Виктор, может, и пошел бы. Хотя, как знать, он хочет быть настоящим морским волком, а здесь, как я понял, все ограничится командованием одного орудия,— Саша вспомнил, с каким старанием младший брат готовил свою морскую форму.

—  Ну, раз вы не хотите в морскую пехоту, то и я тоже не пойду, — заявил Чумаков.

— Да тебя пока туда не приглашали, — улыбнулся Саша, — до четвертого курса еще мало ли что изменится. Пойдемте лучше к грузовикам.

Грузовые автомобили тоже вызывали определенный интерес, да и выбрать было из чего: КрАЗы, Мазы, ЗИЛы, ГАЗы…

 Когда Саша собрался забраться в салон передвижной радиостанции, раздалась команда к построению, сразу продублированная сержантами, быстро осматривающими огромный парк в поисках своих курсантов.

            — Ну, ладно, встретимся в училище, — быстро сказал Саша Куницкому и поспешил с Чумаковым к воротам  парка.

Колонна  двинулась в обратный путь, оглушая гулом двигателей редких прохожих Подворок, прижимающихся к пыльному бурьяну вдоль заборов. Курсанты, раскачиваясь на скамьях, оживленно делились массой впечатлений этого дня, не зная, что с полевым лагерем они снова встретятся очень скоро, всего через два дня. 

   

  На следующий день, выдавшийся ветреным и дождливым, взвод начал занятия в учебном корпусе училища, и курсанты осмотрели только несколько классов, располагавшихся в правой половине первого этажа: математики, химии, физики и английского языка.

Классы понравились своим строгим соответствием высшей школе, и преподаватели — своим соответствием этой школе. Они не говорили ничего лишнего, ни о погоде, ни о футболе, ни о новостях в мире юмора. Бывает, этими отступлениями стараются сгладить свое незнание и неподготовленность.

Здесь же все происходило совсем по-другому: преподаватели старательно выдавали за учебную «пару» массу материала, горели неподдельной любовью к своему предмету так, что казалось — нет в мире ничего важнее физических законов и математических формул. Только звонок останавливал поток слов от доски и кафедры.

В эти часы занятий ребята узнали учебные планы, поражавшие и удивлявшие своими цифрами. И когда на математике Исаченко вопросил, почему так много, Надежда Петровна Рыбальченко, улыбнувшись, ответила:

— Вы, ведь, товарищ курсант высшее образование получаете, не забывайте об этом. Кстати, февраль подойдет очень незаметно, и посмотрим, сдадите ли вы зачет, чтобы поехать на зимние каникулы. Всем советую начинать готовиться с сегодняшнего дня.

На перерыве, переходя в другой класс, Исаченко все вспоминал эти слова:

— Наверное, запомнила меня на экзаменах. Теперь точно покоя не даст, сгорят мои каникулы.

— Успокойся, Коля! — Саша шел рядом по длинному коридору,— она же не сразу тебя спрашивать будет, сначала научит чему-нибудь, тебе только воспринимать надо.

— Воспринимать! Я в математике ноль.

— Будешь профессором, — сказал Чумаков, — мы тоже высшую математику пока не знаем.

— Да она меня этими производными с первого занятия в тупик поставила.

— Ничего, — Чумаков тронул за плечо Мягкого, — Мастер, а ты как с производными, понимаешь?

— В техникуме сталкивался, знаком.

— Николаю поможешь? А то он совсем унылым стал.

— Конечно, помогу.

— Ну, вот и хорошо, Виталик обещает помочь. Увидишь, Коля, свою малую Родину.

 

После обеда, в свои свободные тридцать минут, Саша с Володей зашли на почту.

— Здравствуй, Вера, давно мы на почту не заходили, — Саша наклонился к окошку.

— Здравствуйте, ребята. Да вы каждый день заходите, — девушка переложила на столе несколько бланков, — тебе, Саша писем нет, а тебе, Володя, не знаю.

— Ты мою фамилию запомнила? — Саша почувствовал, что у него покраснели уши.

— Да, ты же мне письмо сдавал на отправку.

— Пойду я, — кашлянул Ушаков, все равно мне ничего нет, — встретимся в казарме.

— Давай, — рассеянно произнес Саша, не сводя с Веры глаз. — А у нас началась учеба, интересно.

— Поздравляю, говорят, что в этом году был большой конкурс. Я тоже собираюсь дальше учиться, немного поработаю здесь и хочу поступить в институт.

— Это хорошо, а куда именно?

— Мне нравится связь, институт радиоэлектроники. Но там тоже высокий конкурс.

— Поступишь, обязательно.

— Почему ты так решил? — у  Веры удивленно приподнялись брови.

— Потому, что у таких симпатичных девушек все должно получаться, — неожиданно для самого себя выпалил Саша и смущенно закашлялся.

Вера подернула плечами, как бы говоря « Да уж!».

— А где ты живешь? – Саша затронул другую тему.

— На Журавлевке.

— Интересное название. Что, журавли живут?

— И люди тоже. Вообще, это старый район города, много частных домов. А на прудах… может, и были когда-то журавли, а сейчас шум мешает.

—  А я тоже живу на городской окраине, но у нас везде пятиэтажки - недалеко от шинного завода.

В помещение почты вошло несколько курсантов и подошли к окошку. Поговорить дальше удалось только через пять минут. Саша посмотрел на часы и понял, что сейчас ему придется уже бежать в свою роту.

— Вера, а я могу сюда приходить в свободное время?

— Конечно, Саша, приходи.

— Тогда, до скорой встречи.

Он, не торопясь, сошел с крыльца, но, как только завернул за угол, со скоростью спринтера побежал по асфальтовой дорожке – издалека раздавались команды к построению.

 

Перед ужином того же дня вся рота расположилась на табуретах в проходе между кроватями. За столом сидели ротный с командирами взводов. Дневальным к тумбочке поставили каптера Дерюгу, что вызвало удивление  освобожденного суточного наряда.

Капитан Закопко начал с вопроса:

    — Что самое главное в военной службе? — И сам продолжил, — боевая готовность. То есть, постоянная, днем и ночью, готовность человека в погонах к защите своей Родины, к выполнению тех боевых задач, которым его учат. Думаю, это ясно. Так вот, товарищи курсанты, первая задача – это действия по боевой тревоге. Как учил Суворов, каждый солдат должен знать свой маневр. Надо быстро одеться, экипироваться, то есть взять оружие, противогаз, вещевой мешок, другое закрепленное оружие или имущество и покинуть расположение. Ведь, казарма может подвергнуться разного вида нападению. Затем личный состав экипажей и расчетов как можно быстрее прибывает к коллективному оружию, в сухопутных войсках это – танки, бронетранспортеры, орудия, автомобили, ракетные установки и другое. А затем, так как задачи не выполняются в городках, войсковые подразделения уходят в секретные районы сосредоточения, где и получают боевые задачи. Такова общая схема действий. И с этого дня на каждой вечерней поверке вы будете не только слышать свою фамилию, но и повторять боевой расчет. По субботам – проверять свой вещмешок. И когда станете офицерами, будете постоянно комплектовать свой тревожный чемодан. А теперь, конкретно, о том, что предстоит выполнять в этой ситуации роте. Я не стану скрывать от вас, что уже завтра мы начнем тренировки и достигнем того, что рота не будет панически метаться по сигналу, который всегда надо ожидать, сигналу «Тревога»…

 

И следующее утро началось для курсантов именно с этого слова, повторенного на разные голоса сержантами.

— Маскировку! – прокричал Махоткин и Саша вспомнил, что отвечает за второе окно.

Мешок, отвязанный от матрацной сетки, быстро оказался за плечами. К топоту сапог примешался стук открываемых пирамид с оружием и лязг дверных запоров открываемых настежь дверей.

Через минуты рота построилась на плацу и получила задачу, после чего сотня пар сапог затопала уже за воротами городка по направлению к полевому лагерю.

Когда третий батальон ездил на машинах в Подворки, пожалуй, никто не задумывался о том, какое расстояние они проехали. А сейчас эти километры, которых было семь, предстояло промерить своими ногами и очень быстро – в темпе марш-броска.

Асфальтированное шоссе, покрытое пятнами машинного масла, приняло на себя удары сапог и капли пота, тяжелое дыхание взлетало к придорожным деревьям.

Саша на ходу туже затянул лямки вещмешка, обхватил поясным ремнем ремни противогаза, натянул пилотку.

Заметив эти приготовления, Чумаков сказал:

— Ты как будто все время марш-броски бегал!

— Не разговаривай, Володя.

— Ладно.

Справа медленно проплыл тупик трамвая, потом боковая дорога, начался сосновый лес. Слева показалась электроподстанция, небольшая речушка, через которую вел небольшой мостик.

Как ни старались взвода держаться вместе, избежать растянутости не удалось, и вскоре бежали уже по трое, двое, одному. А дистанция между группками достигала десяти метров.

Слева от бегущих курсантов осторожно двигались автомобили, обдавая запахом горячих двигателей и бензина. Встречные машины предусмотрительно прижимались к обочине.

Проехал вперед очередной ЗИЛ и Саша с удивлением заметил, что на заднем борту, упираясь ногами в буксирный крюк, висит курсант. Повернув голову назад, он, ухмыляясь, помахал рукой, и бегущие узнали Борисенко со второго взвода.

— Ну и прохиндей! — воскликнул Чумаков, смахивая пот со лба. — Кому ехать, так это мне – еле ногами перебираю.

— Держись, Володя, добежим! Считай - очередной экзамен на отсев, — прохрипел Саша.

— Я так и понял.

В это время ЗИЛ с «зайцем» подошел к перекрестку и повернул вправо на проселочную дорогу, ведущую в сосновый лес. Набирая скорость, машина помчалась по буграм, и Борисенко в недоумении завертел головой во все стороны, что-то решая. Иного решения, кроме оставления машины, он не придумал и совершил прыжок. В это время ЗИЛ не только имел хорошую скорость, но и сильно подпрыгнул в очередной раз. Приземление получилось ужасным: на правый бок, с переворотом через голову, клубами пыли и диким криком.

Когда подбежали Саша с Володей, Борисенко корчился в бурьянах, одна рука висела плетью, второй он судорожно стирал кровь, струей сочившейся из головы и лица, на котором были широко открыты покрасневшие глаза.

— Что здесь? – раздался возглас подбежавшего Чопорова. Он посмотрел на пострадавшего и покачал головой. — Серьезное дело ты нам, парень, подкинул. Давайте-ка его к дороге, нас скорая должна сопровождать, туда и сдадим. За руку не берите, она, похоже, сломана.

Борисенко тихо застонал, его лицо стало бледным, на траве виднелись пятна алой крови.

— Вы как, не дрейфуете? — Чопоров взглянул на курсантов.

— Нет, Толя, — как можно бодрее ответил Саша.

— Ну и ладно, понесли потихоньку. Вот  и первые потери, — продолжил он тихо, — рановато!

«Скорая» двигалась в конце колонны и спустя пять минут Борисенко увезли в госпиталь, а ребята продолжили марш-бросок, прибыв в Подворки с уважительной причиной и далеко не самыми последними.

 

После этого дня все с напряжением ждали повторения броска, но другого подобного забега, когда на обочинах остались несколько противогазов и вещмешков, уже не было. Зато, через день, на вечерней поверке старшина роты объявил:

— Завтра физической зарядки не будет, но мы поднимемся на двадцать минут раньше.… Завтра побежим кросс – три кэмэ.

ЗИЛы вывезли роту на аэродром ДОСААФ – длинную утрамбованную грунтовую полосу, в конце которой виднелся маленький красный прямоугольник, как оказалось, со словом «финиш». Майор Леонов скомандовал старт и с включенными секундомерами умчался на своем мотоцикле вперед.

 

Прошло еще два дня, в течение которых курсанты гадали, что их ожидает впереди. Высказывались разные предположения, но с тем, что предстоят новые неожиданности, согласны были все.

После укороченной самоподготовки Воровский повел взвод за территорию училища, в ближайшую дубовую рощу возле гудящей линии электропередач.

— Командир взвода поручил мне сориентировать вас по завтрашнему марш-броску. Старт будет здесь, — он махнул рукой на неприметный дубок в начале широкой тропинки. —  Дальше, никуда не сворачивая, бежим до угла кладбища, потом вон там выскакиваем из-за…

— Из-за могил, что ли?

— Прекрати юморить, Чумаков! На кладбище мы вообще не забегаем.

— Спасибо. А кросс не ночью?

— Отставить разговоры, Колесников! Видите, вдали мачту ЛЭП? Вот, на нее и выскакиваем из рощи. А дальше по оврагу и финиш у того колодца. Там и водички попьете, потом по распорядку. Вопросы?

— С полной выкладкой?

— Нет, Исаченко, только противогазы.

— И сколько получается?

— Тебе, Аксенов, хватит, шесть километров майор Леонов мотоциклом промерил.

Вечером, в ленинской комнате, все стулья были заняты. Писали письма, читали газеты. В одном из углов расположились кадеты из Орджоникидзе.

Тимохин с заговорщицким видом наклонился к Шевцову и мотнул головой, приглашая к разговору Закаталова  и Галича:

— Шеф! У меня идейка появилась по поводу марш-броска. — Он покосился на Ушакова и Чумакова, но Шевцов нетерпеливо махнул рукой, как бы говоря «пусть слушают». — Только идея моя, я ее забил, но вы мне должны помочь.

— И чего надо?

— Я придумал, где можно на броске скосить путь. Вчетвером в те кусты не ломануться – застукают, а одного меня вы прикроете. Как, согласны?

— Беги, — Закаталов неопределенно пожал плечами,— но ты же, Сергей, этих мест не знаешь.

— Немного знаю, я туда как-то ездил песок набирать, когда дорожки посыпали.

— Ну, ладно, что сможем – сделаем, — заверил и Галич.

Утром, после короткого ночного дождя, рота побежала марш-бросок, последний перед присягой. Майор Леонов газанул на мотоцикле вперед, а через полкилометра Тимохин покинул взвод.

На финише, тяжело дыша у колодца, Саша смотрел на подбегающих позже курсантов, но Тимохина среди них не было. Недоуменно оглядывались и кадеты из Орджоникидзе, перебрасываясь репликами и оживленно жестикулируя.

Воровский, построив взвод, недовольно посмотрел на мачту ЛЭП, от которой уже давно никто не появлялся, и спросил у  Шевцова:

— Ну, где ваш брат? Что еще за фокусы? Кто с ним рядом бежал?

Тот молча пожал плечами и угрюмо уставился под ноги.

— Ждите неприятностей, ребятки! — бросил замкомвзвода.

Постель Тимохина аккуратно заправил Галич, а в столовой его пайку, состоящую из хлеба, масла и сахара, бережно завернул в газетку Закаталов.

Тимохин появился лишь тогда, когда взвод, чеканя шаг, подошел  к крыльцу учебного корпуса – после марш-броска прошел  уже час. Вид опоздавшего курсанта  напоминал нашкодившую побитую собаку: грязные сапоги, кусочки веточек за ремнем, паутина на погонах и спине, всклокоченные волосы.

— Это что за чучело? – грозно рявкнул Воровский. Десять минут, товарищ курсант, привести себя в порядок!

Случилось то, что и должно было случиться: Тимохин наткнулся в роще на огромную глубокую траншею, появившуюся здесь неизвестно когда и неизвестно для чего. Он не рискнул преодолеть мокрые глинистые стенки этого сооружения, а побежал в обход, надеясь, что скоро препятствие кончится. Траншея, действительно, закончилась, но только тогда, когда Тимохин окончательно заблудился.

А вечером, перед строем взвода, Сергей получил, в дополнение к своему  приключению, еще и наряд вне очереди.

С тех пор, как только Тимохин произносил «Есть идея!», его собеседники поспешно отвечали: « Не надо, Сережа!». 

 

Двухнедельные испытания подходили к завершению и перед поездкой в лагерь Малиновки уже были известны их результаты. Курс молодого бойца не прошли восемь человек: один из седьмой роты, где большинство составляли солдаты, трое – из восьмой роты и четверо – из девятой. Из этих восьми двое написали рапорта об отчислении по собственному желанию. Во взводе капитана Чередникова все остались на месте, и прибавился, к бурной радости гражданских курсантов, Петя Домашенко, прибывший из резерва. Особенно был рад земляку Аксенов. Он все тряс его за плечо, смотрел на черное лицо и поцарапанные мозолистые руки, повторяя:

— Ну, Петро, молодец! Показал, какие крымчане! Домой написал?

— Да я только сегодня утром узнал, на разводе.

— В разных отделениях мы, но ничего, зато в одном взводе. Ты уже тут половину знаешь.

— Я потом подойду, Саша. Мне сейчас с Дерюгой на склад надо – за формой.

— Давай-давай, а я тебе тут койку подготовлю.

 

Следующим днем рота выехала в лагерь. Дни стали значительно короче, и послеобеденное время поездки скоро превратилось в темноту. За окном мелькали огоньки сел и фары автомобилей с недалекого  шоссе.

На этот раз разгрузились в Малиновке, и Воровский объяснил:

— От Коробочкино сейчас тяжело идти по распаханному полю ночью. Командир взвода решил двигаться в лагерь отсюда, хотя будет и немного длиннее.

Потянулись сельские дома с редкими фонарями на улице и заливистым  лаем собак, передающим эстафету друг другу. С левой стороны начался длинный бетонный забор, осветились фонарями ворота со звездами.

— «Тяжи» здесь, в селе стоят, — сказал Махоткин.

— Что за «тяжи»? — уточнил Саша.

— Тяжелые танки, Т-10.

В подготовленные заранее палатки ввалились уже ближе к полуночи, а следующим утром полигон наполнился очередями автоматов и сухими выстрелами пистолетов ПМ.

Саша лег на плащ-накидку и тщательно прицелился в зеленую ростовую мишень. Палец плавно нажал на спуск и автомат Калашникова калибра 7,62 дернулся от отдачи. Мишень плавно легла за бугорок и правее, немного дальше, появилась следующая. На этот раз пришлось выпустить две короткие очереди. Наступила короткая пауза, в течение которой Саша продолжал внимательно наблюдать. Слева, почти сливаясь с небольшим кустиком, медленно поднялась самая низкая мишень – «пулемет». Автомат коротко дернулся, выпуская последние пули,  и мишень, нехотя, спряталась. Саша легко выдохнул и улыбнулся сам себе: он не ожидал с первого раза отстрелять на «отлично».

А после первой стрельбы, обратно на Малиновку, шагал уже совсем другой взвод: курсанты научились держать в руках оружие, почувствовали запах пороха и тепло автоматных стволов.

Желтые листья, срываясь с деревьев, падали под ноги, как розы к ногам победителей и хмурое осеннее небо казалось греющим и ласковым…                                                                     

                                                                   Глава 27 

Город блестел в лучах утреннего солнца, тысячи брызг от проезжавших поливальных машин переливались по-особому игриво, в поисках новых оттенков цветов радуги.

Да и день, все-таки, начинался особенный: для кого-то – первый день в школе и институте, а для кого-то – в суровом военном строю курсантов военных училищ.

По улицам проходили сотни малышей в новенькой школьной форме с букетами в руках, радостно и гордо поглядывая на окружающих. Во дворах школ гудели толпы празднично одетых людей: родителей, преподавателей и учеников.

Морозов накануне сообщил сотрудникам, что совещание проведет вечером, предоставив возможность самым молодым коллегам проводить детей в школы. А сам, как и обещал, пришел с утра в Политехнический институт, с которым у него были замечательные отношения. На испытательных стендах Политеха, в его мастерских Морозов работал еще до войны. Здесь зарождались многие смелые конструкторские мысли, кропотливый труд оттачивал идею и претворял ее в осязаемый узел или агрегат машины.

Эти старинные здания из красного кирпича, расположенные  на холме, посещали и ученые, и поэты. Перед студентами далеких тридцатых годов здесь выступал Маяковский…

Во время митинга Александр Александрович смотрел на лица студентов и думал о том, что эти ребята создадут уже что-то лучшее, о чем пока можно только мечтать и предполагать. И радио, и телевидение появились сравнительно недавно; всего шесть лет назад человек полетел в космос; создан мирный атом – работают атомные электростанции и атомные ледоколы. Художники рисуют атомные поезда, атомные звездолеты, атомные большегрузные автомобили. Кто думал о том, что можно будет сейчас, в шестидесятые, улавливать тепло зажженной спички на расстоянии от Земли до Луны? И все новые  изобретения работают. Но работают, в первую очередь, на оборону. А танк? Это уже не груда железа, пугающая противника ужасающим грохотом…

«Снова я о работе»,— подумал Морозов. — «Но никуда от этого не денешься, в этом вся моя жизнь».

Морозов нахмурился, вернувшись мыслями к своей давней мечте – увидеть оборонные разработки танкостроителей в мирных механизмах.

«Пожалуй, еще рано», — с сожалением подумал конструктор. Грустно стало и от того, что он отчетливо понимал невозможность осуществления задуманного в ближайшей перспективе, и осознавая как быстро уходит драгоценное время. Но мириться с этим не хотелось.

В этом году, когда к его «шестьдесятчетверке», наконец, пришло признание, в сейфе Морозова появились рисунки мощных тягачей, специальных вездеходов, даже подводных. На других эскизах и танки меняли свой облик: становились еще ниже, с другой ходовой частью. Поиск конструкторских решений продолжался…

— Может, выступите, Александр Александрович? — послышался тихий голос ректора. — Студентам будет интересно…

— Уволь, я лучше послушаю, — откликнулся Морозов и снова погрузился в свои мысли.

«Вот для этой молодежи мы, а конце концов, и работаем. Они должны спокойно учиться и жить. Наш труд – труд оборонщиков защищает их. А с миром эти парни горы свернут и заменят нас…».

Конструктор поаплодировал очередному оратору и повернулся к ректору.

— Пора мне, Андрей Тимофеевич, извини, дела, приеду еще.

Лысый скуластый человек в сером пиджаке без значков спустился с боковой лестницы трибуны, зашел за нее и направился к боковой аллее. Машина уже стояла у верхних выездных ворот…

 

Первый день сентября стремительно заканчивался, скупые лучи солнца ушли за сборочный цех. До совещания оставалось совсем мало времени, и Морозов быстро набрасывал столбец дефисов в тетрадь с кожаной обложкой. Главных дел становилось все больше, но и совещание не хотелось затягивать. Озадачивать сотрудников на ночь Главный считал неправильным, но многие мысли надо было довести именно сегодня.

Высокие часы пробили третью пятнадцатиминутку, и в кабинет вошел Баран.

— Александр Александрович! Может быть, все-таки я поеду с конструкторами? — спросил он, присаживаясь за длинный стол для совещаний.

— Ты хочешь на учения посмотреть?

— И на учения тоже. Столько машин на пробеге и под водой еще не было. И хотелось бы посмотреть, как они себя поведут в таком количестве.

— Поведут хорошо, Яков Ионович, мы с тобой это знаем. Наши конструктора доложили из войск, что танки подготовлены технологически правильно. Я сам поеду на учения.

— Вы, Александр Александрович, Главный конструктор. Надо ли вам лично участвовать в маневрах?

— Надо, Яков Ионович, обязательно. Сводки об отказах – это одно, а живая машина – другое… Сам понимаешь. — Морозов поднялся и подошел к окну.

Золотистая листва медленно качалась под слабым ветерком. Подал гудок маневровый тепловоз, где-то лязгнули буфера платформ.

Морозов посмотрел на этот спокойный осенний мир и вспомнил Кошкина, который холодной зимой лично перегонял два танка Т-34 для показа Сталину. Суровые времена, крутые повороты судеб – от взлета до моментального падения в небытие.

Сейчас времена другие, но отвечать перед Брежневым за возможные огрехи надо лично, на то он и Главный. Лучше уж быть там, чем ждать, когда вызовут на Политбюро.

Морозов повернулся к столу.

— Учения эти длинные, Яша, полмесяца. Поедешь в Белоруссию, когда будут совершать обратные марши?

— Поеду.

— Хорошо, решили. А на первом этапе собери мне с ребятами полную информацию из частей о поведении машин… Самую полную, Яша. Пора нам выходить на стопроцентную надежность. Хотя… — Морозов постучал по латунному макету Т-64, стоящему на отдельной тумбочке. — У танка этого не бывает. А есть только максимальное продление ресурса агрегатов… Пошли на совещание. 

 

В небольшом зале рядом с кабинетом Главного собралось около пятидесяти человек. Стоял тихий гул, стихший при появлении Морозова, быстро прошедшего к столу, покрытому зеленым сукном с графином для воды и стаканами.

Скромное убранство этого помещения располагало, скорее, к работе, чем к отдыху. Одно окно – в торце зала, выходившее во двор завода, было постоянно зашторено.

Морозов достал листок, мельком взглянул в него и снова спрятал в карман.

— Мы собрались, чтобы решить оставшиеся вопросы по формированию групп конструкторов. — Главный посмотрел на десятки внимательных лиц. — Выезжают в войска через неделю. Списки вы уже знаете. Но, послушаем еще раз, может кого-то заменим, — он кивнул Барану. — Пожалуйста, Яков Моисеевич.

Началось перечисление фамилий и наименований воинских частей, короткие согласования с начальниками отделов, в ходе которого Морозов сидел  за столом и в обсуждение не вмешивался. Начальники лучше знают своих конструкторов, да и авторитет руководителя группы – не последнее дело.

И только когда его заместитель стал закрывать папку, завершив длинный список, и вопросительно повернулся к Главному, а два конструктора, не услышав своих фамилий, недоуменно глядели на Барана, Морозов поднялся и стал несколькими фразами подводить итоги совещания.

В конце своего выступления он заключил:

— Со мной поедут Захаров и Беликов, в учебную дивизию – в Остер… — Он скупо улыбнулся. — Там танков больше наломают, а мне хорошие ремонтники нужны…

 

Когда самолет выруливает к взлетной полосе для взлета, экипаж выполняет важную подготовительную работу: он продолжает готовить самолет и проверяет то, что необходимо для полной уверенности в будущем полете. Штурман берет в руки и начинает читать технологическую карту, именуемую у летчиков «молитвой», а остальные, прослушивая разные операции, производят тренированные манипуляции, понятные постороннему человеку лишь приблизительно. Быстрое щелканье переключателями; внезапное торможение, когда впереди нет никакой черной кошки; какие-то движения закрылков; мерцание многочисленных лампочек. Все это напоминает некий странный ритуал, дошедший до нынешних времен, может, от деревянных бипланов.

Самолет катит, считая швы между бетонными плитами, машет концами крыльев, будто стараясь быстрее взмыть в голубое небо, а его серебристое туловище провожают сотни глаз аэродромной обслуги и пассажиров – вечная живая связь человека и птицы.

Наконец, наступает момент, когда штурман откладывает в сторону твердый прямоугольник картона и переговоры экипажа на короткое время умолкают: слышен гул мощных двигателей, работа вентиляторов и насосов, тихое жужжание гирополукомпасов, шорох и скрип тормозов. О чем в это время думают пилоты? О близких, родных и о силе небесной.

Самолет разворачивается на полосе и замирает. Командир запрашивает разрешение на взлет, штурман устанавливает последние исходные данные, бортинженер снова и снова осматривает бесчисленное количество своих приборов и сигнализаторов, секунды замедляются и вмещают в себя больше обычного. Штурман в очередной раз смотрит на часы и говорит командиру, сколько осталось до взлета.

Разбег, учащенный пульс, гулкие удары сердец,  контроль стремительно нарастающей скорости, взлет…

 

…И Морозов на этом совещании говорил о технологической карте, сравнивая ее с молитвой и требуя от конструкторов отличного знания всего процесса проверки любого агрегата.

Перед командировкой все знали не только любую технологическую цепочку, но и все обобщенные данные последних испытаний.

А проверял знания своих коллег Морозов постоянно. Никто не удивлялся, если после приветствия он вдруг спрашивал об отказах амортизаторов на пробеге под Самаркандом или о заклинивших двигателях, о сосновых иголках в воздухоочистителях, о характеристике масла в коробке передач… Знающих людей не скупился хвалить. Но, если конструктор чего-то не знал, Морозов вызывал начальника отдела и просто говорил: «Подтяни его до уровня, дай что-нибудь отдельное, посмотрим».

Даже самый маленький узелок танка, который конструктор проектировал сам с нуля, зная, что этот узел будет стоять в танке, делал человека совсем другим.

Подбор материала, совмещение, расчеты, испытания подвигали конструктора к разносторонним поискам и овладению новыми знаниями. А если его узел прошел все рогатки и установлен в машине? Этот факт, тем более, побуждал к всестороннему развитию.

Любой инженер, достигший первых ощутимых успехов, опасался услышать от коллег что-то вроде: «Как же так, Иван! Твой датчик ветра стоит на машине, а ты неправильно сказал вязкость метанпропифлора при минус пятидесяти градусах!».

И как летчик не может быть летчиком без полетов, так и конструктор никогда не пойдет дальше, вычерчивая годами одну шестеренку…

 

Бориспольский аэропорт Киева встретил небольшим моросящим дождем и теплым, напоенным ароматом осенних трав, ветерком.

Конструкторы сели в черную «Волгу», поджидавшую их на площади, и поехали к первому объекту своей командировки – в институт имени Патона. 

Утреннее время, когда на работу уже разъехались, а с ночной смены возвратились, позволяло спокойно двигаться в потоке машин.

Город начал сбрасывать листву и зрелые каштаны, которые обильно усыпали за ночь газоны и дорожки скверов.

— Хорошо в вас тут, — заметил Морозов сопровождающему – краснощекому мужчине со свисающими пшеничными усами.

— Это верно. Я как в Харьков к вам приеду, так и дышать тяжело становится. А тут, от одного только Днепра и каштанов можно здоровым быть.

— У каждого города есть свои плюсы. Вот у нас воздух  дает лесопарк.

— Но речки маленькие?

— Маленькие, — согласился Морозов, — не всем же на Днепре жить.

Мужчина удовлетворенно хмыкнул в усы и начал рассказывать о лещах, сазанах и утках, об ухе и днепровских плавнях. И его рассказ прервали только ворота института.

Здесь Морозов, наконец-то, увидел то, о чем знал из переписки с институтом еще два месяца назад. Но жесткий график не позволял конструктору даже на час попасть сюда.

В закрытой лаборатории гостям показали новые способы сварки: броневого листа и титановых листов для ракет и подводных лодок. Применялись секретные присадки, а направленная электрическая дуга сияла столь мощно, что требовались специальные очки и защитная одежда. От гудящего агрегата исходили сила, уверенность и надежность.

— Это уже похоже на процесс плавки, — сказал Морозов, осматривая аккуратные швы.

— Да, — ответил сопровождавший инженер, — правильно подметили. Только в миниатюре и намного быстрее. Шов получается, практически, из того же  материала, и при испытаниях не расходится.

— А что может происходить?

— Может только растягиваться на пару миллиметров.

— Поздравляю.

— Пока рано. Но наградные документы, действительно ушли в Москву.

Из лаборатории вышли на аллею, сквозь листву робко проглянуло солнце.

— Ну, вот… И погода налаживается, — Морозов посмотрел на тучи, уходящие на восток. — Спасибо за показ, поедем дальше.

Машина направилась к воротам, миновала их, и снова нахлынул шум большого города.

 

Начальник танкотехнического училища полковник Кожемякин уже прохаживался возле КПП, поглядывая то в одну, то в другую сторону улицы. Завидев «Волгу», он поправил ремень, прокашлялся, а когда машина остановилась, приложил руку к виску и басовито произнес:

— Здравия желаю, Александр Александрович!

До этого сентябрьского дня полковник лишь однажды видел Морозова – на заседании Военного Совета округа, два года назад. Тогда ему понравились точные, взвешенные и уверенные фразы конструктора о перевооружении, новых возможностях машины третьего поколения. Но это было публичное выступление. А каков Морозов в жизни? Как он ведет себя с коллегами и окружающими?

В училище приезжали конструкторы и инженеры, наладчики. Они работали по своим вопросам и хорошо помогали техническим работникам. К их приездам уже привыкли. Но чтобы приехал сам Главный! Такого визита Кожемякин не ожидал. И когда ему позвонили из института, он некоторое время сомневался: правильно ли понял говорившего – «Морозов или «От Морозова».

— Здравствуйте, Андрей Макарович, — произнес конструктор, и полковник про себя изумился: « Он даже мои имя и отчество знает!».

А Морозов просто продолжал:

— Знакомьтесь, это мои коллеги: Сергей Алексеевич Захаров и Игорь Федорович Беликов. Они будут  к вам еще приезжать. Дело в том, что машина совершенствуется, и скоро вы получите новую модификацию. А пока мы хотим посмотреть парк, классы. Долго вас не задержим. Не против?

— Конечно, пойдемте, здесь недалеко, — Кожемякин указал на серые ворота с красными звездами.

Парки строились по одному стандарту, и по виду здания издалека можно было определить, что и где находится. Да и технологическая линия обслуживания машин везде была одинаковой. Никто бы не догадался построить мойку в углу парка или заправку у дальнего бокса. Парк боевых машин, в каждом своем элементе, соответствовал наивысшей целесообразности и практичности.

Большая по площади территория не имела ничего лишнего. Широкие бетонные дороги, расстояния между боксами, выездные ворота, противопожарные щиты, молниеотводы, курилки, пункт технического обслуживания, склады… Ничего лишнего, ничего необустроенного. Каждый метр соответствовал своему предназначению.

По периметру высаживаются тополя – лучшие быстрорастущие деревья для маскировки. С тыльной стороны боксов – зеленая трава. Зеленая потому, что дизельное топливо и масла сливаются в емкости, а не на землю.

Морозов осмотрелся, прикидывая, куда они дальше пойдут. Пожалуй, вот тот бокс, у одноэтажного здания и хранит в себе секретные машины. Рядом вышка со скучающим часовым, который, впрочем, сразу развернулся на звуки шагов.

Они подошли к боксу, и Кожемякин открыл калитку, пропуская гостей вперед. Конструкторы увидели новенькие машины с черными блестящими гусеницами, и почувствовали родной запах цеха сборки: запах свежей краски, новой резины, ремней и кожзаменителя.

Захаров постучал пальцем по наружному топливному баку и Кожемякин сказал:

— Машины заправлены, все в боевой готовности.

— Вижу, хорошо.

Из угла бокса неслышно появился старшина-сверхсрочник и остановился поодаль, ожидая указаний начальника училища. Но Кожемякин все показывал и рассказывал сам: когда получили машины, как организовали их обслуживание, как учат курсантов, какие встречаются проблемы…

Он говорил ясно и коротко, предвосхищая все возможные вопросы Морозова. Но все же Главный, одобрительно кивая и обойдя вокруг одного из Т-64, задал вопросы, показав на заднюю решетку двигателя:

— Какой у нее пробег, Андрей Макарович?

— Километров двести.

— Зимой на ней учились?

— Конечно.

Морозов показал на черную смолу, видневшуюся на решетке:

— Перегревали двигатель, Андрей Макарович, а этот «чемодан» перегрева терпеть не может. Зато стоит дорого.

Конструктор двинулся в другой конец бокса, а Кожемякин посмотрел на старшину и покачал головой.

Прошли классы в парке, ПТО, классы первого этажа учебного корпуса и в фойе Морозов остановился у стенда с историей училища.

Посмотрел, почитал, одобрительно кивнул:

— Знатный путь. Пойдемте к вам, Андрей Макарович, надо потолковать.

— Может быть на обед, Александр Александрович, — предложил полковник.

— Спасибо, мы пообедаем позже, — Морозов посмотрел на часы. — А пока, если можно, попьем чаю.

За чаем Кожемякин узнал о машине больше, чем в обычных технических описаниях. Некоторые вещи его удивили. До этого дня, например, он ничего не слышал о перспективах развития противоатомной и противоракетной защиты, считая, что Т-64 – это законченная машина. Теперь же полковник в ясных глазах трех конструкторов и в их репликах читал десятки новых идей, о которых никогда не подозревал, хотя и считал себя технически грамотным инженером. Он ясно осознал, что практика уже наступает на пятки фантастике и ему надо срочно подтягивать уровень своих знаний.

И еще Кожемякин сделал вывод, что Т-64 только кажется законченным образцом. На самом же деле – это базисная модель танков третьего поколения.

«Эх ты, знаток!», — укорял себя начальник училища. — «Да эти люди знают в сто раз больше тебя! Инженер! Слабовато получается, а еще людей учишь!».

За этим первым самобичеванием пришло реальное осознание того, что каждый должен заниматься своим делом, нельзя объять все технические новинки и замыслы, да и надо ли к этому стремиться, если он не специалист и не конструктор. Кожемякин успокоился.

 

Пообедав в совминовской гостинице, Морозов присел в номере к письменному столу и подняв трубку аппарата ВЧ, набрал номер. Прошло несколько минут и сквозь бульканье, потрескивание и гул раздался голос, будто из пещеры:

— Слушаю, Александр Александрович.

— Здравствуйте, Виктор Георгиевич, — медленно проговорил Морозов, прекрасно понимая, какие сейчас процессы происходят на линии связи.

Если говорить очень быстро, а тем более, имея дефекты речи, машина, обрабатывающая звуки с замедлением, попросту  может сделать накладку звуков и получится неразбериха. Так что, говорить надо отчетливо. Времени не сэкономишь, если будешь повторять одно и то же несколько раз.

— Да, здравствуйте, — ответил Куликов.

— Я в Киеве. Мы с вами решали вопрос по учениям при прошлой встрече.

— Помню, Александр Александрович. Все готово. К сожалению, я сейчас далеко, на командном пункте, сам приехать не смогу. К вам приедет офицер из оперативного управления, все у него.

— Хорошо, спасибо.

— Надеюсь, на полигонах встретимся, — сказал Командующий.

— Конечно. До встречи, Виктор Георгиевич.

Морозов положил трубку и прошелся по ковровой дорожке. В окно виднелись скамейки парка, аккуратно постриженные кусты, каштаны, сосны и липы. Мирная картина со светлым небом, несущим редкие облака, с сигналами машин и пением птиц.

Здесь ничто не говорило о том, что в это время на огромных территориях перемещаются сотни боевых машин, тысячи солдат и офицеров, стучат по рельсам бесчисленные воинские эшелоны…

 

Через час в гостиничный номер вошел моложавый подтянутый подполковник, представившийся офицером оперативного управления Барсуковым.

— А имя отчество? — уточнил Морозов.

— Михаил Семенович.

— Вот и хорошо. Проходите, располагайтесь, Михаил Семенович.

Барсуков раскрыл черный портфель и достал карту.

— Об учении коротко рассказать?

— Подождите минуту, я позову своих коллег.

Морозов вернулся с Захаровым и Беликовым, после чего подполковник провел карандашом по карте где-то в районе запада Украины и начал говорить:

— Государственная граница походит условно здесь.  «Западные» вторглись на территорию СССР в районах…

 Карандаш быстро забегал по территориям Украины, Белоруссии, Курской области. Потом провел по извилистой синей ленте Днепра…

Подполковник хорошо знал замысел учений: он быстро называл номера дивизий и полков, их задачи, количество техники; точно показывал рубежи задач. По всему чувствовалось, что Барсуков принимал участие в подготовке документов учения.

— Второй эшелон фронта вводится в сражение на седьмые сутки и имеет задачу…— без запинки продолжил оператор.

— Все ясно, спасибо, — поблагодарил Морозов через пять минут, за которые, действительно, была нарисована вся общая картина грандиозного учения.

— Командующий приказал узнать, где вы хотите находиться: на КП фронта, с ремонтным заводом, со вторым эшелоном?

— Мы в тылу ничего не увидим, — рассудил Морозов. — А кроме танков, хотелось бы увидеть всю динамику маневров.

            — Хорошо, Александр Александрович. Тогда, может быть, в одну из дивизий первого эшелона?

— Это другое дело, — Морозов взглянул на своих конструкторов и те молча кивнули головами.

Барсуков наклонился над картой и вонзил карандаш в рощу у маленького городка на берегу одного из притоков Днепра.

— Вот здесь вчера разгрузилась танковая дивизия полковника Тимофеева. Подходит?

— Конечно, Михаил Семенович. Эта дивизия первой получила наши машины.

— Я сообщу комдиву, он вас встретит. А какую машину возьмете? «Волгу»? Дороги подготовлены, она пройдет. Дождей не предвидится…

— Нет, «Волга» нас ограничит. Давайте «Газик».

— Есть, утром будет.

Барсуков свернул карту, уложил ее в портфель и вытащил из бокового кармана синие прямоугольники с красной полосой по диагонали.

— Это пропуска в район учений, действуют везде, — он снова полез в карман кителя и осторожно передал Морозову еще один красный прямоугольник. — А этот пропуск передали для вас из Управления КГБ – на парадную трибуну.

— Ну, вот мы и во всеоружии, — пошутил Морозов. — И для учений, и для парада все есть. Спасибо, Михаил Семенович, — он пожал руку подполковнику. — Завтра в шесть мы выезжаем.  

 

«Газик» из гостевой группы гаража штаба округа имел совсем небольшой пробег, видимо, недавно стоял на длительном хранении. Водитель, молодой сержант-сверхсрочник Роман Тищенко, несмотря на ранний час, выглядел бодрым и жизнерадостным. Он быстро выскочил из машины и сноровисто уложил вещи конструкторов за задним сиденьем. Потом вопросительно взглянул на Морозова и услышав «Поехали», повернул ключ в замке зажигания.

Тронув машину с места, он на всякий случай осведомился:

— В дивизию Тимофеева, Александр Александрович? Никуда заезжать не будем?

— Нет, едем прямо туда.

 

И начался нескончаемый длинный путь по дорогам учений. Пошли, кадр за кадром, картины того, что нельзя увидеть из вагона поезда или машины, катящей по автостраде. Невозможно рассмотреть среди строчек статей «Красной Звезды» под рубрикой «Из района учений».

Эти дороги и дорожки, избитые в пыль, со следами гусеничных лент и колес, с запыленными лопухами и серыми деревцами на обочинах, с запахом гари; с болтами и шайбами, валяющимися в придорожной траве, были насыщены на годы вперед гулом машин, солдатским потом, многоголосьем команд и черным тяжелым трудом, именуемым ратным.

В дивизии экипаж «Газика» пополнился. Комдив, высокий жилистый полковник, с седым ежиком волос, рассудил, что лучше выделить сопровождающего, и назначил на эту роль лейтенанта Косова, начальника клуба, который служил в одном из полков второй год. Этого срока было достаточно, чтобы ориентироваться в опознавательных знаках танков дивизии и указателях на дорогах полигонов.

Все переезды, конечно, совершали в дневное время, потому что встречаться с танком, даже в сумерках и пыли, было опасным экспериментом. Гнутые бочки и оборванные бревна на некоторых машинах наглядно говорили, что танк не всегда вовремя останавливается. А удары могут быть такими, что сминаются в лепешку даже задние буксирные крюки, блестя фиолетово-синими разводами от сильного местного нагрева брони.

 

В один из дней Морозов решил посмотреть ремонтный батальон, у которого появилось много работы после маршей по полевым дорогам.

Машина проезжала мимо танковой колонны, которая стояла на заправке топливом. Три автомобиля с цистернами раскинули свои шланги, и танки медленно продвигались вперед, заливая в баки топливо.

Впереди показалась дорога, по которой проходила колонна бронетранспортеров, и автомобиль Морозова остановился. Ожидая прохождения машин, видимо, мотострелкового батальона, конструкторы наблюдали за заправляющимися танками. Маленькие фигурки танкистов в черных комбинезонах двигались вокруг стальных коней, откручивая и закручивая пробки заправочных горловин. Все люки были открыты, царила деловая атмосфера.

Один из танков трогается с места, сокращая дистанцию в колонне. До впереди стоящей машины осталось десять метров, и надо было останавливаться, но танк двигался вперед.

Пять метров, три, два, один… Удар в корму. Ударенный танк стоит на горном тормозе, он не катится вперед, а вздрогнув, натягивает верхнюю ветвь гусеницы и корма чуть приподнимается.

«Танк неуправляем!» — догадывается Морозов.

В это время раздается скрежет гусеницы, скребущей бревно и задние подкрылки. Бочек на танке нет. Еще секунды и блестящий передвигающийся металл гусеницы срывает бревно, которое падает вниз, выбрасывая клубы пыли. На звуки удара из открытого люка выглядывает командир танка. Его лицо вытягивается и бледнеет, он быстро ныряет вниз, потому что гусеница танка уже коснулась башни и продолжает двигаться вперед.

За этой картиной в недоумении наблюдают десятки людей, но ничего не могут предпринять.

Танк наезжает на открытый люк, угол подъема возрастает и двигатель, наконец, глохнет. Тяжелая махина с шумом вращающихся гусеничных лент резко скатывается назад и останавливается, не доехав всего одного метра до танка, стоящего позади.

— Хорошо преодолевает препятствия, только не те, что надо, — хмуро говорит Морозов, глядя на рваные топливные баки с выливающимся топливом. — Так машину изуродовать! Игорь Федорович, — он поворачивается к Беликову, — узнай, пожалуйста, в чем дело. Опять наш танк виноват?

 

Оказалось, что в наезде виноват механик-водитель, который опустил спинку сиденья и отдыхал в ожидании своей очереди на заправку. Трогая танк с места, он спинку не поднял, а когда надо было остановиться, не сумел без упора выжать педаль тормоза и растерялся. Все произошло быстро, в итоге – поврежденная машина.

Конструкторы видели понурого провинившегося механика, стоящего у пострадавшего танка, с которым говорили два офицера.

— Ну что? На спинку будем блокировку ставить? — Морозов вышел из машины. — Пойдем, пройдемся немного.

— Везде не поставить, Александр Александрович, — ответил Захаров, — да и надо ли? Все от человека зависит.

— На ровном месте! — воскликнул Морозов. — А представляете, на горном перевале такое приключение?

— Катастрофа, — сказал Беликов. — Ну, если не блокировка, то что-нибудь механическое придумаем.

— Правильно, есть один вариант, — оживился Захаров. — Под весом лежащего механика спина может быть горизонтальной, а без веса будет самостоятельно ставиться пружинами в рабочее положение и надежно стопориться.

— Только надо это исправить на всех выпущенных машинах, — сказал Морозов.

 

Наблюдение за техникой и людьми давало хорошую пищу конструкторам для размышлений. Они старались не пропустить ни одной самой маленькой детали в поведении машин и экипажей.

Записей в блокнотах становилось все больше и больше. Записей, которые в сокращенном варианте, постороннему человеку вообще ничего не говорили.

Что мог подумать некий любопытный, прочитав, примерно такую запись: «Расширить и переместить карман»? Может быть о том, что эти записи принадлежат перу портного? Или прорабу на стройке?

Сложно понять, что это написал конструктор танков. А между тем, это и записал себе Беликов со слов Главного после одной из стрельб…

 

Одним из маленьких эпизодов масштабных учений была контратака танковой роты из небольшого соснового лесочка.

Танки красиво вышли на опушку и стали крушить во фланг условного противника. Грохот пушек, разрывы снарядов, черный дым, летящие в воздух куски мишеней были спутниками близкой победы наступающих.

Машины шли в боевой линии, метко поражая цели. Но внезапно Морозов заметил, что один танк прекратил стрелять из пушки, хотя перед ним еще было три цели для снарядов. Трассы пулеметных очередей тянулись к зеленым фигуркам разной высоты, обозначающим пехоту противника, а пушка молчала.

Морозов подошел ближе к радиостанции руководителя на участке, где сквозь треск и хор разных голосов услышал тревожные слова, повторившиеся несколько раз: « У нас отказ пушки!». Постояв у рации, Главный вслушивался в потрескивание, ожидая, что может быть, эфир другими словами подскажет причину. Но растерянный мальчишеский голос больше не повторялся.

Танк подошел к большеразмерным мишеням уже на семьсот метров и упорно молотил из пулемета по пехоте.

— Все! — сказал Захаров с сожалением, — машина расстреляна.

— И не один раз, — продолжил Беликов со вздохом.

Морозов нахмурился и, повернувшись к конструкторам, назидательно произнес:

— Вот и хорошо, что этот эпизод не прошел мимо нас, — он сделал два шага к руководителю. — Вы можете остановить вон тот танк? Все равно, у него неполадки с оружием.

— Конечно, — майор быстро произнес позывные и команду.

Танк замер у холма с одинокой зеленой мишенью и поднял пушку вверх. Командирский люк приоткрылся.

Когда конструкторы подъехали, их уже ждали и два чумазых танкиста – командир и наводчик – сноровисто освободили места в башне.

Захаров и Беликов опустились вниз, а Морозов остался на трансмиссии, поглядывая на их манипуляции и вдыхая запах, состоящий из смеси пороховых газов и топлива.

— Игорь, переведи конвейер на ручной, — попросил Захаров. — Хорошо… Проверни в обратную сторону… Поднимай на линию досылания, — он быстро опустил пушку. — Все ясно! Так что у тебя произошло, командир? — он выглянул из люка.

— Механизм заряжания отказал. Наводчик жмет на кнопку, а он только гудит, — хмуро ответил сержант.

— А это что?

— Ключ для зажима лотков.

— Вот он, этот ключ, вместо штатного места у тебя в конвейере и был. Заклинил снаряд на выходе.

— Ключ-диверсант! — Морозов протер лоб и заглянул в башню. — Да, действительно, место неудачное. Получается, сержант, ты ключ мимо кармашка бросил или не до конца его на место вставил?

— Кто его знает, — сержант простодушно пожал плечами.

— После настоящего боя разговор был бы другой, сынок, — Главный повернулся к Беликову. — Запиши, Игорь Федорович, что ключ надо закрепить в другом месте.

Так и появилась непонятная запись в блокноте.

Гул танковой роты затихал за рощей, и только дым да пыль обозначали ее движение. На стрельбище, где недавно гремел десяток орудий, пришла тишина, нарушаемая только пением птиц и двигателем грузовика, привезшего в поле мишенную команду.

Сержант-командир посмотрел на далекую рощу и обратился к спускающемуся с танка Морозову:

— А что нам теперь делать?

— Сейчас у вас все исправно. Доложите руководителю и догоняйте роту.

— Спасибо, товарищ инженер, за помощь! Может быть, еще встретимся, — сержант радостно сверкнул белозубой улыбкой.

 

Над Днепром стелился легкий туман, сквозь кроны слабо колышущихся деревьев пробивались первые утренние лучи, искрившие влажную паутину на кустах. Мокрая трава предвещала чудесный день, по воде медленно плыли желтые листья, казавшиеся издалека золотистыми корабликами.

В рощах, раскинувшимся еще пышным ковром недалеко от берега, было сравнительно тихо. Только изредка из-за деревьев глухо долетали звуки работающих бензиновых электрических агрегатов, заглушаемые гомоном проснувшихся птиц.

Техника, которой здесь было великое множество, надежно маскировалась; гусеничные и автомобильные следы на прогалинах и опушках убраны. Еще вечером и до полуночи по этим рощам двигались сотни машин, но к утру все следы движения исчезли.

На большом участке прибрежной полосы и на водах Днепра, как будто, ничего не происходило. Только малозаметные с берега «противника» признаки и детали говорили, что назревает что-то необычное. Такое затишье бывает перед грозой, когда природа собирается с силами, чтобы громыхнуть сразу десятками молний, иссечь плотными струями дождя кроны деревьев и зазевавшихся путников, пригнуть к земле траву, поднять и унести земное в черное свирепое небо – к сверкающим облакам.

А здесь, на Днепре, собиралась сила другого рода – тысячи тонн стали, способной воевать и выпустить на волю столько огня, что можно заглушить любой гром.

На водной глади не было ни одного судна, хотя в этих местах река всегда несла на себе баржи и «Ракеты» на подводных крыльях. Даже рыбацкие лодки не колыхались на волнах, и рыбаков на берегу не было видно. Из прибрежных сел никто не шел к Днепру, потому что все дороги были надежно перекрыты невидимыми с берега шлагбаумами, а села оцеплены пехотой.

Солнце поднялось еще выше, и  в голубом небе послышался звук реактивного самолета, идущего на большой высоте. Инверсионный след изменил свое направление над правым берегом, сделал разворот и прошел несколькими зигзагами над рекой. Затем самолет сделал еще разворот над берегом, занятым «противником» и ушел со снижением на аэродром.

Во время этого полета Морозов со своими коллегами уже находился на тщательно замаскированном командном наблюдательном пункте фронта «Восточных» и рассматривал в бинокль высокие склоны противоположного берега и еле заметные желтенькие черточки окопов.

Командующий войсками Киевского военного округа генерал Куликов стоял в окружении военных и отдавал указания, показывая карандашом  то на карту, то в направлении правого берега. Наконец, он подошел к Морозову, стоящему у края трибуны.

— Извините, Александр Александрович, здравствуйте.

— Здравствуйте, Виктор Георгиевич.

— Скоро начнем этап форсирования. Танки пойдут под водой вот на этих участках, — он показал карандашом на четыре высоких дерева, оказавшихся ориентирами переправ.

— А где будет мостовая переправа?

— Вот там, у серого валуна, два километра отсюда.

— Ладно, не буду отвлекать, Виктор Георгиевич. Сам все увижу.

— Хорошо, —  Куликов повернулся к офицеру, подошедшему с докладом. — Министр обороны приехал.

Прозвучала команда «Смирно» и Командующий сделал три строевых шага вперед.

— Вольно, — Гречко протянул руку. — Все готово?

Слушая Куликова, он одновременно пожимал руки, проходя по трибуне и изредка кивая.

— Рад, что вы здесь, Александр Александрович, — сказал Гречко Морозову. — Ваши танки будут сегодня главным козырем этого форсирования. Мы никогда раньше не пускали под воду столько танков, а Т-64 мы доверяем, — он вопросительно взглянул на Командующего. — Как они показали себя в округе?

— Отличная машина, товарищ Министр обороны!

Гречко посмотрел на часы.

— Время «Ч» не меняем, все по плану.

 

Издалека, с тыльной стороны трибуны раздался гром залпов, и снаряды со свистом полетели над головами тех, кто находился на КНП. Через секунды правый берег обозначился вспышками разрывов и комьями земли, фонтанами взлетающими вверх.

Короткий обстрел прекратился, и в короткую тишину ворвались звуки резких ударов лопастей по воздуху: правее трибуны пролетели четыре вертолета МИ-8, скрывшись в роще на другом берегу.

Снова заговорили орудия, вздымая султаны разрывов впереди рощи, а вертолеты на малой высоте пронеслись в стороне над Днепром к своему берегу.

В наступившей паузе артиллеристов ствольной артиллерии на берег «противника» полетели реактивные снаряды установок «Град», а затем и реактивные установки авиации. Грохот и пламя окутали правобережье, и в это время из прибрежных рощ показалась армада бронетранспортеров, самоходных паромов и лодок мотострелкового полка. Маленькие зеленые коробочки все выныривали из-под крон деревьев, стремительно входили в воду и двигались к другому берегу.

Артиллерия продолжала бить по противнику, и когда первые бронетранспортеры достигли береговой полосы, разрывы удалились от воды. Крошечные фигурки пехотинцев высыпались их техники мешком гороха и их громкое «Ура!» докатилось даже до трибуны.

Сквозь грохот боя Командующий доложил руководителю учений – Маршалу Гречко, что передовой отряд выполнил задачу.

Министр кивнул головой.

— Хорошо, все по времени.

После этих слов тихие рощи левого берега наполнились ревом машин, и раздался многосильный мощный гул разбуженной стальной армады. Земля задрожала, передавая вибрацию на командный пункт.

Синий дым вырвался из-под листвы деревьев, заволакивая солнце, и вслед за дымом и гулом из-за деревьев вынырнули десятки машин, устремляясь к чистой сверкающей воде.

Танки, неся на себе по две трубы, подошли к урезу воды и, выбросив тысячи брызг с белой пеной, скрылись под водой. Днепр сразу посерел, вздыбился и выбросил потемневшие волны на прибрежную гальку. Огонь артиллерии еще больше усилился, над трибуной со свистом и воем пролетели огненно-хвостатые снаряды реактивных машин «Град». Правый берег утонул в черном дыму и грохоте разрывов.

Воды Днепра резко преобразились и стали похожи на угрюмого старого солдата, выполняющего свою нелегкую военную работу. Пропали птицы, а воздух, избитый волнами взрывов, метнулся в вышину, поднимая с собой тонны земли и песка.

Первые танки, вошедшие в воду, уже были на средине реки, а из рощ все выкатывались и выкатывались очередные…

— Ты, Куликов, сюда все свои танки собрал! — удовлетворенно произнес Гречко, хотя как руководитель учений и сам знал точные расчеты техники и из каких округов они пришли.

Многочисленные гости, посматривали на берег в ожидании, когда же, наконец, все танки войдут в воду. Но конца танкам не было.

Командующий округом оторвался от телефонной трубки и в наступившем затишье смолкнувшей артиллерии сказал:

— Это еще не все танки, товарищ Министр обороны. Второй эшелон готовится к форсированию.

По трибуне прошел легкий гул восклицаний и восхищенного шепота офицеров из стран Варшавского Договора.

— Хорошо, — Гречко взглянул на карту и на таблицу взаимодействия. — Что дальше по плану?

Куликов не успел ответить, его первые слова заглушил гул реактивных двигателей. Одновременно с двух сторон в воздухе над Днепром встретились две эскадрильи истребителей, и завязался учебный воздушный бой.

Гречко наклонился к Куликову и что-то радостно сказал ему, показывая на свои часы. Тот утвердительно закивал головой.

Военные гости из Варшавского Договора, прикрывшись ладонями от солнца, смотрели в небо, оживленно обмениваясь впечатлениями. А в воздухе стремительно носились, сверкая серебряными корпусами, самолеты со звездами – «восточные» и с белыми кругами – «западные».

Они свечами взмывали за облака, с грохотом выныривали из них, снижались до наименьшей высоты в стороне от переправ, и снова, выполняя «мертвые петли» и виражи, скрывались за горизонт.

Вот один, а затем и второй самолет «западных» зажег черные шашки на крыльях, имитируя попадание, и с ревом, качая крыльями, пронеслись к дальнему лесу. Гости зааплодировали краснозвездной эскадрилье, уходящей в четком строю на свой аэродром.

А в это время первые танки достигли берега «противника», и вновь артиллерия накрыла передний край «западных» черными фонтанами разрывов. Танки выходили из воды, на ходу сбрасывали воздухопитающие трубы и своими первыми выстрелами дополнили многоголосый хор сражения.

Куликов снял телефонную трубку и выслушав доклад, повернулся  к Гречко:

— Товарищ Министр обороны, противник оставил первую позицию.

— А что ему еще остается делать против такой мощи? Поставьте заградительный огонь на направлениях отхода. Нам его не выдавливать надо, а уничтожить.

И снова раздалось завывание реактивных снарядов: сотни комет покинули установки «Град» и улетели на правый берег Днепра…

 

Прошло еще несколько дней и учения подошли к концу. На бескрайнем поле за аэродромом под Киевом состоялся парад, фотографии с которого потом гордо красовались на страницах «Красной Звезды». Поле, полностью до горизонта, занятое не пшеницей или кукурузой, а танками, сильно впечатляло и вызывало разные раздумья…

Морозов, зная в цифрах количество выпущенных «шестьдесятчетверок», был тем не менее удивлен, увидев половину этого количества реально. Цифры – это одно, а настоящие машины – совсем другое.

Самолет Брежнева опаздывал, парад на аэродроме Гайок должен был начаться еще двадцать минут назад.  Морозов, сойдя с трибуны, решил пройтись вдоль одной из колонн. Танки отличались от тех, только вышедших из заводских ворот. Да и от прошедших испытательные пробеги и стрельбы. Неуловимую разницу, непонятную сразу, было тяжело уловить. Но, как художник находит десятки оттенков, так и конструктор интуитивно улавливает разницу между танком, прошедшим испытания, и танком, побывавшим в бою, пусть и учебном. Это уже не тридцать шесть тонн металла, а грозный защитник, сумевший не только поразить и уничтожить врага, а оставаться при этом целым, исправным, чтобы и дальше защищать.

Морозов всматривался в загорелые веселые  лица молодых ребят, прошедших пыльные дороги  полигонов и дно Днепра.

«Вода, огонь», — подумал Морозов. — «Остались медные трубы военного парада… Молодцы-ребята, показали машины, как надо»…

Приземлился правительственный самолет, и скоро на трибуне стало тесно – пригласительных билетов выдали много, и часть гостей стояла на лестницах.

Но, несмотря на множество лиц и улыбок, Помощник Брежнева, проходя к центру, что-то быстро сказал Генеральному секретарю и тот, повернувшись всем туловищем вправо, протянул руку Морозову:

— Это столько танков выпустили! Я с самолета посмотрел… Красиво, очень красиво… Должен сказать… Это хороший подарок к юбилею… А до Ла-Манша они смогут дойти?

— Смогут, Леонид Ильич... С дозаправками.

— Вот как! — Брежнев осмотрел окружающих. — Такие танки нам нужны. Ни у кого не должно быть сомнений, что кто-то еще придет на нашу территорию. Спасибо, Александр Александрович, успехов в работе.

Начался парад, и громадная масса металла с гулом тронулась с места. Легкая пыль взвилась к небу и танки, аккуратно перебирая траками, двинулись мимо трибуны, получая свою долю благодарности, восхищения, радостных улыбок и удивленных лиц. 

Шли танки и бронетранспортеры, ракетные установки «Град» и зенитные установки «Шилка», самоходная артиллерия, противотанковые комплексы.  Казалось, что нет конца этой колонне  техники. Колонны появлялись  из-за горизонта и уходили за горизонт… 

И в песне моторов слышались, очень отчетливо, повторяющиеся раз за разом слова: «Слава нашим конструкторам».                                           

Глава 28 

За две недели после 1 сентября строевой плац почти не изменился, только тополя стали совсем желтыми и охотнее сбрасывали с себя листву под прохладным ветром. Прошло совсем немного времени, но как они были насыщены разными новыми событиями!

Военное училище в полном составе снова стояло на плацу, и в этом строю уже не было лишних людей, балласта, случайно попавшего сюда волей судьбы. Стояли единомышленники, которым предстояло учиться, учить и обеспечивать учебный процесс. Одетые в парадную форму, курсанты, стояли рядом с офицерами-преподавателями, на кителях которых блестел металл фронтовых наград.

Красное знамя развевалось на ветру, а у трибуны, как и в первый день учебы, стояли родители и многочисленные гости.

Саша знал, что его родители не смогут приехать на принятие военной присяги, но, все равно всматривался в группу гостей с левого края трибуны.

Накануне каждый из курсантов первого взвода не один раз повторил наизусть текст, а командиры отделений прослушали заученные слова у каждого своего подчиненного. Заучивая слова присяги, Саша вспомнил, как он читал эти слова в коридоре военкомата. С тех пор прошла целая вечность, дни, наполненные движением к мальчишеской мечте. И вот сейчас он держит в руках автомат, через минуту услышит свою фамилию, четко подойдет к столу, покрытому красной скатертью и произнесет торжественную клятву. Поставив подпись внизу текста, он примет поздравление командира взвода, а, может, и начальника училища, если он сюда подойдет, и станет уже солдатом – с принятия военной присяги погоны на его плечах приобретут настоящий смысл. Сколько раз Саша видел наяву эту картину! И вот она проявляется в действительности.

— Поздравляю с принятием военной присяги! — полковник Данилов крепко пожал руку курсанту.

Никогда еще Саша не видел столь близко Золотую Звезду. Он на секунду замешкался, но, быстро спохватившись, повернулся к строю и четко ответил:

— Служу Советскому Союзу!

— Стать в строй! — скомандовал капитан Чередников.

В это время к другому столу, старательно впечатывая шаги в плац, вышел Володя Чумаков и через мгновения до Саши донеслись громкие слова произносимой им присяги.

— Поздравляю!

— Спасибо! — Саша, не поворачивая головы, на ощупь пожал протянутую руку Виталика Мягкого, потом – Колесникова и Исаченко.

Обед стал для всех полной неожиданностью, и, подходя к столам, курсанты издавали ликующие возгласы – на фоне белоснежных скатертей краснели большие яблоки и кремовые розы на небольших тортах.

А после обеда наступило личное воскресное время, когда за пять часов до ужина можно было успеть все, что необходимо курсанту: поспать, написать письма, пойти в магазин Военторга и библиотеку, в сквер и к КПП, посмотреть телевизор и привести в порядок форму. Но, где бы ни был курсант, командир отделения или замкомвзвода цепко держали эти адреса в памяти. И, случись, тревога, имеющиеся под рукой курсанты услышали бы, примерно следующую команду:

— Аксенов, – в магазин за Ренковым, Домашенко, – в сквер – за Шевцовым, Закаталовым и Тимохиным, Мягкий, – в клуб – за Галичем, Колесников, – на КПП – за Исаченко…

В это праздничное воскресенье все обошлось и таких тренировочных сборов взвода не произошло. Но, в последующие воскресенья их было достаточно – сказывалось и настроение Воровского.

При таких внезапных сборах Чумаков, отстояв пол-очереди в магазине и, возвратившись ни с чем, грустно шутил:

— Настроение – для построения!

Самовольных отлучек при таких выходных, конечно, не было.

Перед тем, как подать команду «Разойдись», Махоткин посоветовал своему отделению:

— Прочитайте расписание на понедельник. И знать его надо наизусть, чтобы не было лишних вопросов. Мы будем постоянно переходить по классам, попробуйте опоздать – наряд на ближайший вечер обеспечен, картошки в столовой много…

 

На первые два учебных часа понедельника для всей роты был запланирован предмет, мало, что говоривший курсантам-первокурсникам: «Эксплуатация боевых машин».

С этого предмета и началось знакомство с секретным танком третьего поколения – Т-64.

Девятая рота прошла к дальнему боксу, и перед глазами курсантов во всем своем блеске и могуществе предстал новый танк, совершенно не похожий на все образцы, увиденные в лагере Подворок.

Машина существенно отличалась от других танков и вызывала неподдельное восхищение. В ходе занятий находились все новые признаки, как  в игре из журнала «Мурзилка» - «Найди десять отличий». Здесь же речь шла не просто об отличиях:  курсанты, по определению преподавателя, имели дело с лучшим мировым образцом. Это вызывало и гордость и восторг.

— Я надеюсь, что вы не напишите домой и своим девушкам, какую машину вы начинаете осваивать, — сразу предупредил майор Шиман, — этого делать не следует по соображениям секретности. Если уж захотите написать, какие вы боевые хлопцы, то пишите применительно к танку Т-55. Мол, рычаги тянуть тяжело, снаряд заряжается вручную, «хитрый уголок» возле подогревателя, ну, и так далее. К тому же, товарищи курсанты, существует, не стану скрывать, контроль писем. Так что, чтобы не было неприятностей. Все понятно?

— Так точно.

— Вот и хорошо, что у нас есть взаимопонимание. Посмотрим, какими агрегатами вы будете обслуживать этот танк, и чем машина питается. Вооружение вы подробно будете изучать на огневой подготовке, двигатели - на соответствующей кафедре. А мой предмет научит вас правильно эксплуатировать машину. Вообще – то, насколько я помню, за учебу вы изучите сорок два предмета…

В боксе стояли различные приспособления и агрегаты для заправки топлива и масел, для обслуживания и ремонта. Многообразие всего этого повергало в некоторую растерянность: неужели все это надо знать только по одному предмету?

После первого часа в памяти курсантов отложились уже основные цифры технических характеристик танка, некоторые из которых вызывали удивление и даже какую-то долю сомнения.

Осматривая двигатель и трубопроводы, сверкавшие заводской краской, Саша не удержался от слова, пришедшего к нему с романтическими шестидесятыми годами:

— Фантастика!

На что старшина-сверхсрочник, усмехнувшись в усы, заметил:

— Та уже не фантастика, сынок, а настоящая машина. Через месяц ты такой танк водить будешь, и даже снарядом из него стрелять.

В голосе старшины чувствовалась крепкая уверенность в своих словах.

На перерыве, сидя в курилке, курсанты рассуждали о том, почему машина имеет индекс «64».

— Наверное, в 1964 году начали танк проектировать, — предположил Мягкий.

— Значит, за три года его построили! — восхитился Исаченко.

— Что-то быстро, — с сомнением произнес Саша.

— Нормальный срок, — Колесников глянул в сторону бокса, — целых три года!

— При современной науке и не такое можно сделать! — с энтузиазмом продолжил Исаченко.

Семнадцати - восемнадцатилетним курсантам три года казались огромным сроком, и они ни за что бы не поверили в то, что Т-64 начался в чертежах еще десять лет назад.

 

С субботы на воскресенье в наряд по роте были назначены Ушаков, Чумаков и Аксенов. Дежурным пошел Толя Чопоров, который предельно хорошо показал за сутки всю службу наряда. К штык - ножу, как атрибуту дневального, автоматически пристегивались многочисленные обязанности. Кроме дежурства проводилась уборка помещений и территории. А также помощь официантке при накрытии столов и доставка почты.

Последнее дело особенно понравилось Саше и, перед обедом, зная время прихода почтовой машины, он вызвался идти и в столовую, и за почтой. Чумаков снисходительно посмотрел на него, он оставался до обеда за дежурного, и сказал:

— Ладно -  уж, иди. Привет передавай!

Войдя в помещение, Саша обнаружил только Веру и ее напарницу – Марию Сергеевну. Шли учебные часы и в это время на почту могли зайти только курсанты наряда.

— Здравствуйте всем!

— Здравствуй, Саша! Ты не учишься? — тут Вера заметила штык – нож. — А! В наряде?

— Да, заступил вчера, первый раз. После присяги пошла настоящая учеба, времени свободного совсем нет.

— У нас тоже после вашего приезда забот прибавилось: курсантов, ведь, стало больше. Писем много, посылок, бандеролей. Кстати, тебе письмо какое-то пришло.

— Спасибо!—  Саша подошел к шкафу и вытащил почту из ячейки «Г». — О! Это от моего друга – Гены Бельмана. Наконец то он написал, потом почитаю.

— А подруга не пишет?

— Нет у меня подруги, Вера. Только знакомые одноклассницы да соседки по двору. А у тебя…— он, волнуясь, стал подбирать безобидное, ничего не значащее  слово, — я хотел сказать, у тебя есть…друг?

— Друг? — как эхо повторила Вера и тепло улыбнулась, — есть друзья по школе, подруги, одноклассницы.

— Но ты встречаешься с кем-нибудь? — тихо спросил Саша, искоса поглядывая на Марию Сергеевну.

— Нет.

— Вера, а если я тебя когда-нибудь провожу на твою Журавлевку? Не против?

— Ну и смешной ты, Саша! Вам же увольнений не дают, и когда еще они будут – неизвестно.

— А когда будут увольнения, согласишься со мной встретиться в городе?

— Наверное, соглашусь, только в самоволку не ходи.

— Хорошо, Вера.

Обратный путь в казарму был для Саши полетом на крыльях. Аксенов, увидев его в дверях, недовольно пробурчал:

— Я за тебя у тумбочки лишних пятнадцать минут простоял.

— Всего-то! — воскликнул Саша, — да я за тебя полчаса простою, а хочешь, и час!

Аксенов в недоумении посмотрел на сияющее лицо Ушакова и промолчал.

— Что пишут? — поинтересовался Чумаков, глядя на распечатанный конверт Саши.

— Да вот, Генка с нашего двора написал, давно ждал от них известий.

— И что там, в Днепре?

— Все нормально. Удивительно то, что все получилось так, как мы и говорили еще в начале лета, — Саша перевернул следующий лист.

— Что получилось?

— Колька с Генкой поступили в горный институт, Света – на биофак. Вот только Женя Пономаренко не поступила в медицинский институт, сейчас работает в больнице.

— Мы тоже не подвели Днепр, правильно?

— Верно.

Новый наряд заступал от второго взвода, дневальные долго и придирчиво принимали каждое помещение почти до отбоя…   

 

Первый взвод стоял в грязи на учебном тактическом поле Подворок, продуваемый холодным октябрьским ветром, несущим мелкий дождь.

Шинели были плотно застегнуты, на боку висели полевые сумки и противогазы, на плечах – автоматы, за плечами – вещмешки, за ремнями – деревянные гранаты.

Взвод стоял на опушке рощи, а далеко впереди виднелась высотка, которую предстояло брать штурмом. Начались азы тактики, и пока отрабатывалась тема « Мотострелковое отделение в наступлении», где надо было ползать, бежать в гору, бросать гранаты и кричать «Ура». Из траншей высоты виднелись зеленые мишени, дымились шашки, горящими банками обозначались проходы в минном поле.

Прошла третья атака, которая не привела к взятию высоты. Взвод снова отошел в исходное положение и стоял, слушая преподавателя. Соленый пот стекал со лбов и смешивался на щеках с каплями дождя.

Майор Богданов был недоволен. Он понимал, что с первого раза ничего не получится, но неудачи сваливал на себя и пытался понять: в чем он неправильно учит. Прохаживаясь перед строем, старался скрыть свое волнение, и, подойдя к радисту, сказал:

— Все погасить.

Радист передал приказ и группа имитации на высоте, погасив банки, спряталась в траншее.

— Девяносто процентов занятий по тактике будет проходить в поле, — начал объяснять Богданов. И никуда вы от этого не денетесь, товарищи курсанты, воюют в поле. Пока вы пешком все не отработаете, не видать вам занятий на танках. На сегодняшнем занятии важен успех не только каждого человека в отдельности, но и отделения в целом. Чувство локтя, ясно это?

— Так точно! — отозвался взвод.

— Ну, что же, посмотрим, что вы поняли. — Майор достал ракетницу и выпустил в серое небо красную ракету.

Под ногами взвода зачавкала каменистая глина, на сапоги дополнительно налипло несколько килограмм грязи. Вскоре шаги перешли в бег, отделения развернулись в цепь и громкое отчаянное «Ура!» докатилось от подножия высотки до окраин Подворок. Сквозь черный дым взвод упорно продвигался к зеленым мишеням и, достав деревянные гранаты, стал метать их в траншею. Группа имитации противника заметалась за бруствером, увертываясь от летящих деревяшек. А спустя минуты противник дрогнул и отступил, побежав вниз с высоты.

— Молодцы! — удовлетворенно похвалил Богданов, — пожалуй, будет с вас толк. Раз победили противника, значит – перерыв. Только, прошу заметить, что перерыв – это не обязательно перекур. Чем меньше будете курить, тем лучше будете бегать. Ладно, у вас десять минут.

В течение этого короткого времени взвод присел на пару сырых бревен и пустые ящики от дымовых шашек. С интересом, осматриваясь кругом, курсанты заметили, что с высоты 197,3, которую они так долго штурмовали, видны несколько сел и западные окраины Харькова. К облакам медленно уходил дым из далеких заводских труб.

— Здорово! — заметил Чумаков, — не зря мы сюда забрались.

— Да, красиво, — согласился Саша, глядя в сторону далеких полей и сосновых лесочков. — В ясную погоду, наверняка, будет лучше видно.

— Смотри, сколько по той дороге танковых следов. Это мы здесь постоянно воевать будем?

— Похоже, что так.

— Ноги уже все промокли.

— А я уже портянку другой стороной перемотал.

— Тоже выход, — Чумаков переобулся и потопал сапогами, — на час еще хватит.

После перерыва Богданов сразу спросил:

— Ну, как, сориентировались?

— Конечно, — раздался голос Аксенова.

— И где же мы находимся, товарищ курсант?

— Возле села Подворки, недалеко от города.

— И все? А что за села впереди?

— Не знаю, я там не был.

— Ну, это все равно, что сказать « Где-то, на полях Украины»…

Раздался сдержанный смех, и Аксенов недовольно взглянул на соседей, а майор Богданов продолжил:

— Следующее занятие будет с топографическими картами. Вас уже научили азам на топографии, и будем ориентироваться с картами. Села, которые вы видите, называются Солоницевка и Гавриловка. А высота эта историческая. Сержант Воровский, ведите взвод к тому кустарнику.

За багряно-желтыми кустами открылись старые бревна разрушенного блиндажа и упавшие столбики с ржавой колючей проволокой.

Майор Богданов взялся рукой за одно из почерневших бревен:

— На этой высоте, товарищи курсанты, в 1943 году располагался командный пункт Степного фронта, а командовал этим фронтом генерал-полковник, а впоследствии Маршал Советского Союза, Иван Степанович Конев. Вечером 22 августа командармы на этой высоте получили приказ о ночном штурме города, и к обеду 23 августа Харьков был освобожден. За войну жители натерпелись горя, город четыре раза переходил из рук в руки. Отступая, фашисты старались разрушить и сжечь как можно больше предприятий и зданий, яростно сопротивлялись. На этот раз удержаться им не удалось. Город штурмовали целых три армии: 7-я гвардейская, 53-я, 69-я. Освобождением Харькова завершилась Курская битва, и Москва в честь этой победы салютовала двадцатью артиллерийскими залпами из 200 орудий. Десять дивизий Степного фронта стали именоваться «Харьковскими». В городском районе Павлова поля есть улица имени 23 августа, будете в увольнении – увидите. Два года назад, 9 мая, когда отмечалось двадцатилетие победы, на этой высоте проводили митинг и решили поставить на этом месте памятник. Видимо,  к концу учебы мы его и увидим.

Дождь прекратился, и сквозь разрывы облаков проглянуло солнце, освещая отвоеванную землю, залечившую на своем теле следы минувшей войны.

 

Первый выход в город состоялся в воскресенье, а в субботу курсанты прилежно готовили свою парадную форму, памятуя слова Воровского, что неподготовленные курсанты останутся для наряда.

Прошло два месяца учебы, и этот культпоход стал интересным событием, от которого добровольно никто не хотел отказываться. На утреннем осмотре командиры отделений придирчиво осматривали внешний вид каждого курсанта, но все было почти безукоризненно.

После некоторых раздумий Воровский сообщил:

— В город пойдут все, так как к обеду мы вернемся. А вечером в наряд заступают младший сержант Башков и трое дневальных из его отделения.

Все в городской суете воспринималось как-то по-новому. Не только город стал иным, превратившись из летнего в осенний. По-иному звучали звонки трамваев и сигналы автомобилей, по-доброму смотрели встречные пешеходы, только курсантам тепло улыбались девушки и только для них светило осеннее солнце.

Сначала взвод попал в исторический музей, занимавший территорию бывшего монастыря. В залах были собраны экспонаты от бивней мамонтов и каменных топоров до макетов машин и механизмов, создаваемых на городских предприятиях гигантах. На одной из стен висел портрет бравого запорожского казака Харько, основавшего в этих местах первое поселение. В зале, посвященном Великой Отечественной войне, имелись личные вещи героев освобождения города, образцы оружия, типографского оборудования подпольщиков. А на отдельном черном щите находились, небрежно сваленные в кучу, фашистские знамена, кортики, «Вальтеры», железные кресты и противогазы.

Прохождение залов закончилось показом техники во дворе, где стояли орудия второй мировой, Т-34, САУ, старинные пушки с ядрами. Особый восторг вызвал английский танк «Риккардо» времен первой мировой войны. Табличка с его характеристиками вообще вызвала смех и веселье.

— Ну и каракатица! — Домашенко постучал по броне, — звук жестянки!

— А скорость! — возмутился Кривиченко, — любой современный трактор мощнее.

— И как на нем воевали? — Исаченко попробовал открыть боковую дверцу, но она была заварена сваркой.

— Заварили, Коля, — усмехнулся Саша, — чтобы не угнали.

— Правильно картинка нарисована в учебнике истории, — вспомнил Колесников, — такие танки в ямы ловили, как мамонтов.

— Да тут стукнуть кувалдой по броне – экипаж сам от грохота выскочит, — сказал Мягкий.

— И оружие слабое, — заметил Чумаков.

— А ведь бегали от этих танков, —  Исаченко попробовал приподнять провисающий трак.

— От грохота и убегали, — ответил Мягкий, — на испуг брали солдат.

Аксенов открыл рот и начал со слов « А вот…», но, глянув на близких посетителей музея, смущенно закашлялся и закончил свое предложение словами « … сейчас техника другая».

…Осматривая эту древнюю технику, курсанты не подозревали о том, что очень давно эту машину осматривал молодой чертежник с паровозостроительного завода имени Коминтерна Александр Морозов, у которого этот танк зародил первые конструкторские идеи…

Пройдя оживленной улицей Сумской, где автомобили грохотали по булыжной мостовой, мимо театра и банка, взвод свернул направо и вскоре вошел в здание художественного музея.

Здесь показ тоже начался с седой старины. Экскурсовод, высокая женщина в белой блузке и очках, завела курсантов в небольшой зал, где находились старинные иконы и изделия древних ремесленников. В другом зале хранилась домотканая национальная украинская одежда с многоцветьем вышивки. Несмотря на древность, материя хорошо сохранилась.

— В такой одежде ходили крестьяне во времена Шевченко, — объяснила экскурсовод, — а в такие костюмы одевались дворяне и помещики во времена Гоголя.

В большом зале на отдельной стене висела огромная картина, которую Саша, подойдя ближе, узнал по репродукциям – «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Он не удержался от вопроса и поднял руку.

— Слушаю, — сразу отозвалась экскурсовод.

— Скажите, пожалуйста, это подлинник?

— К сожалению, нет. Подлинник этой картины находится в Русском музее Ленинграда, а здесь копия. Репин рисовал эту картину одиннадцать лет, сейчас я расскажу подробнее. Илья Ефимович  – наш земляк, он родился в Чугуеве и там находится его музей-квартира. Может быть, вы когда-нибудь посетите этот небольшой домик. Вот поэтому, музей и заказал копию этого известного полотна. Посмотрите, сколько на этой картине разных лиц и характеров. Их надо было с кого-то писать…

В последних залах висели картины современных художников, многие сюжеты изображали исторические места города, в которых курсанты еще не были.

Посещение музеев не прошло бесследно: позже, проходя у памятника Шевченко, здания Госпрома, Благовещенского собора, курсанты узнавали эти места по увиденным картинам.

 

А на следующий день командир батальона на общем построении не забыл поинтересоваться:

— Ну, как поход в город, понравился?

— Так точно, —  на одном дыхании ответил батальон.

— Что ж, — подполковник Коренев посмотрел на довольные лица, — мы продолжим эту практику. Все зависит от вашей учебы и дисциплины, это понятно?

— Так точно!

Коренев скупо усмехнулся и продолжил:

— Посещение города – часть учебного плана и мы побываем во многих местах. Следующий визит – в театр оперы и балета на балет «Спартак». Вы получаете высшее образование, и это предполагает высокую культуру обладателя такого диплома. Не ленитесь и в самостоятельных увольнениях бывать в театрах, кино, музеях, на выставках. И девушек туда ведите. А пивнушки обходите десятой дорогой: это путь к отчислению из училища. Харьков за четыре года даст многое. Потом, в дальних гарнизонах, вы такого уже не увидите, набирайтесь здесь ума - разума. Солдаты, которые будут во взводах, придут из сел, кишлаков, аулов, где и телевизоров, и радио  нет. Именно вы, кроме боевой подготовки, будете открывать им жизнь, мир, культуру. И это не просто пожелание, нет, это – ваша задача.  Так – то, товарищи курсанты. А сейчас, на занятия.

После обеда, когда взвод готовился к выходу на самоподготовку, Саша подошел к Махоткину:

— Товарищ ефрейтор, разрешите самостоятельно прийти в учебный корпус, на почту надо зайти.

— Что на почте?

— Жду заказное письмо с копиями документов.

— Долго идут?

— Долго, — вздохнул Саша.

— Ладно, Ушаков, через пятнадцать минут – в классе.

Мария Сергеевна встретила Сашу как старого знакомого и, ответив на приветствие, повернула голову к соседнему помещению:

— Вера, тебя!

Девушка вышла к своему окошку, держа в руках несколько бандеролей:

— Здравствуй, Саша! А я еще с сегодняшней почтой разбираюсь. Много ваш брат- курсант пишет, да и ему не меньше. С утра телеграммы поздравительные принимала.

— Много?

— Конечно. Каждый день у кого-то день рождения. У тебя когда?

— Уже прошло, в июне, двадцатого.

— А у меня десятого декабря, выходит, что ты старше меня на полгода.

— Выходит так, нормальная разница, чтобы понимать друг друга.

Вера внимательно посмотрела ему в лицо, склонив голову набок, и заговорила об ином:

— О! В двух музеях – историческом и художественном. Здорово! А вот Журавлевки не видал.

— Так она же не в центре, на трамвае еще минут двадцать.

— Интересно посмотреть. В гости пригласишь, Вера?

— Тебя же в увольнения не пускают!

— А когда будут пускать?

— Вот тогда и скажу. Знаешь, в художественном музее есть одна…не картина, а икона…написана очень давно. Может, обратил внимание, справа от входа в первый зал?

— Там много икон, и старинных фигурок.

— Икона изображает портрет Христа, шестнадцатый век, дерево потемнело от возраста. Так вот, поражают бездонные глубокомысленные глаза. Как длинный тоннель к счастью. Когда смотришь, то кажется, что тебе передаются древние тайны, силы жизни и уверенность в себе. Вот такое возникает чувство, чудесная икона.

— Как-то не обратил внимания, столько всего было. Может, вместе как-то посмотрим?

— Посмотрим. — И взволнованно добавила, — Тебе не пора, Саша?

Он глянул на настенные часы и взял Веру за руку:

— Побежал, будет время – загляну.

Саша стремительно выскочил  на улицу и, посмотрев на часы, ускорил, и без того быстрые шаги.

 

В послеобеденное время на плацу гремели удары большого барабана и дроби маленького – старшие курсы готовились к параду. Стройными рядами они раз за разом проходили по периметру плаца. Перед подходом к трибуне гремело многими голосами « И-и-и…раз», а по прохождении трибуны – «И-и-и…два». Первый курс, шагая мимо на самоподготовку, с завистью смотрел на марширующих старшекурсников, старательно державших линию в шеренгах. А сбоку строя быстро шли командиры взводов, громко делая замечания.

После нескольких кругов все останавливалось, барабаны стихали, и проводился разбор, не всегда тихий и спокойный, но без мата. Затем курсанты некоторое время тренировались  на месте, и снова шли по периметру под грохот барабана.

— На следующий год и мы пойдем, — заверил Воровский, когда вошли в класс, — не отчаивайтесь, и вам парадов хватит.

— Так это же юбилейный парад, — заметил Колесников.

— Ничего, зато нам доверят юбилейный караул, — ответил Воровский, тоже почетно.

                                                                  Глава 29 

И наступил день праздника. Пасмурный прохладный день, срывающий ветром последние листы, но без дождя. На территории городка висели красные флаги, белели побеленные накануне бордюры, с утра из репродуктора у столовой звучали марши.

Накануне праздника на торжественном собрании зачитали приказ начальника училища, одним из пунктов которого было присвоение очередных воинских званий. Старшине роты Морковскому присвоили звание старшего сержанта, Воровскому – сержанта, Махоткину и Чопорову – младших сержантов. К утру сержанты уже пришили на форму новенькие погоны. 

Третий курсантский батальон, переодетый в парадную форму поздравили командиры взводов, командиры рот, комбат подполковник Коренев. А с половины десятого девятая рота в полном составе сидела на табуретах перед телевизором в ожидании прямой трансляции с Красной площади.

— Не пошли на парад, так московский парад посмотрим, — произнес Мягкий, придвигаясь ближе к телевизору, — тоже интересно.

— Да, подобное раз в пятьдесят лет бывает! — воскликнул Чумаков. — Правильно, Саша?

— Конечно, событие знаменательное.

— Начинается, — Колесников всмотрелся в экран, — сколько людей на площади!

На гостевых трибунах  множество зарубежных гостей и ветеранов революции с интересом смотрели на площадь, где стройными рядами стояли парадные коробки войск. Все вокруг было расцвечено сотнями флагов, развевающихся на ветру, многоцветным орнаментов колышущихся шаров.

Курсанты с нетерпением ожидали великолепного неповторимого красивого зрелища, каким всегда бывает военный парад.

В десять часов раздался перезвон курантов часов на Спасской башне, и на мгновения площадь погрузилась в тишину ожидания, взорванную громом аплодисментов: на трибуну Мавзолея Ленина поднялись руководители партии и правительства.

Начался юбилейный парад – торжественный и тщательно подготовленный. 

Два открытых парадных фаэтона ЗИЛ-111Д, специально построенных автомобилистами завода имени Лихачева к юбилею Октября, с Министром обороны СССР и Командующим парадом, двинулись навстречу друг другу…

…Из Кремлевского и Исторического проездов на Красную площадь ворвались вихрем пулеметные тачанки, запряженные тройками блестящих породистых лошадей. «Тачанка-ростовчанка!» — раздались восхищенные возгласы в казарме. А на Красной площади, перекатываясь с одной гостевой трибуны на другую, прошел вихрь аплодисментов. Гремя колесами по булыжной мостовой, живое воплощение памяти о Первой Конной умчалось со свистом  к Васильевскому спуску. Медленно проехали орудия на конной тяге, несколько броневиков. Телевизионные камеры показали небольшую группу седых ветеранов Гражданской войны, утирающих влажные глаза со смущенными улыбками.

По площади, твердо чеканя шаг, прошли наследники Победы: суворовцы-музыканты, офицеры-слушатели военных академий, курсанты военных училищ,  Потом мимо трибуны прошагали потомки легендарных кремлевских курсантов, воины дивизии имени Дзержинского, пограничники, моряки, десантники, нахимовцы.

Многоголосый духовой оркестр, блестя золотом начищенных труб, играл марш за маршем, и, пройдя последним, вызвал  искреннее восхищение зрителей.

За Историческим музеем послышался звук заводимых двигателей и вскоре по площади пошла техника: мощные тягачи с баллистическими ракетами, самоходные установки, артиллерия, бронетранспортеры, танки…

Зрители защелкали фотоаппаратами, заработали кинокамеры. Особенно в этом усердствовали представители западных дипломатических миссий. Их, в первую очередь, интересовали ракеты, которые были представлены на параде разными типами. Кроме баллистических, проезжали ракеты тактические, зенитные, противотанковые…

Парады проводились по два раза в год, и мало кто знал, что конструкторы ракет тщательно готовились к этим мероприятиям. На некоторые образцы ракет специально навешивали муляжи трубок, приливов, дополнительных рулей, лючков. И каждый раз фотографии наиболее интересных ракет получались самые разные. Для того чтобы западные специалисты поломали себе голову – что бы это значило в конструкции?

Танка Т-64 на параде не было. Хотя Саша и понимал, что это оружие секретное, в глубине души все же жила надежда: « Ну, хотя бы один! Показать капиталистам, что у нас лучшее оружие!».

Чумаков смотрел на экран с этой же мыслью, потому что заерзал и огорченно воскликнул:

— Эх! Нет нашего красавца! Как бы на него народ среагировал?

— Они и на Т-62 хорошо реагируют, — заметил Мягкий, — значит, нельзя пока.

А на Красную площадь широкой людской рекой вступили многочисленные ряды москвичей с флагами, плакатами, портретами. В воздух взлетели разноцветные шары и белые голуби – посланники мира…

Праздничный день заканчивался караулом. Прохладный ветер в темноте вечерних фонарей казался еще холоднее и отчаянно трепал голые ветви деревьев.

В 22 часа смена второго сектора во главе со своим разводящим младшим сержантом Махоткиным вышла за калитку караульного помещения. Вскоре Саша уже стоял на посту № 4 – у дальнего бокса в парке. Впереди ожидали два долгих часа с автоматом на плече. Он медленно пошел вокруг длинного бокса, считая шаги. Со стороны овощной базы раздавались звуки гармони и нестройные голоса запоздавших гуляк. После неудачных попыток спеть вместе, когда разные песни прерывались после первого куплета, гармонь стихла и голоса удалились.

Время текло очень медленно, и Саша решил между делом просто посчитать звуки, которые слышались в это время. Он напряг слух: машина легковая…собака…птица…гудок тепловоза…грузовик…смех…порыв ветра… Оказалось, что ночной мир насыщен многими звуками и, зафиксировав их в памяти, всегда можно определить новые звуки, что и надо при караульной службе.

На холод старался не обращать внимания, да и не очень он ощущался. Через час звуков стало вдвое меньше, а скоро возле заправки закачался желтый свет переносного фонаря – шла смена.

После боевого расчета к Саше подошел Чумаков:

— Ну, как у тебя?

— Нормально, песни под гармошку послушал.

— Что, гуляет народ?

— Сейчас уже нет, за полночь все-таки.

— Что будешь делать?

— Бодрствующая смена, ясное дело. Сейчас посмотрю график у калитки: простою свое и письма буду писать. Тебе  то легче?

— Да, я в отдыхающей. Через пару часу и ты поспишь. Пошел я, пока спать дают.

— Давай, Володя.

Чумаков ушел спать, а Саша сразу же заступил на полчаса охранять караульное помещение. В городке было тихо, ветрено и темно.

После смены Саша взял свою полевую сумку и достал чистые листы. Но с письмом ничего не получилось. Из комнаты начальника караула вышел его помощник Воровский и, коротко взглянув на присутствующих, объявил:

— Начальник караула идет проверять посты. И с ним пойдет…курсант Ушаков. Давай, бери автомат, пошли заряжать.

Сначала капитан Чередников пошел на пост № 5 – химические склады рядом с караульным помещением. Здесь как будто все время ждали его. Как только начальник караула попал в полосу света фонаря на входе, раздался громкий окрик Исаченко «Стой, кто идет!». Чередников отозвался и подошел ближе.

— Хорошо, Исаченко. Расскажите, что вы охраняете.

— Пост номер пять, трехсменный, круглосуточный. Охране и обороне подлежат химические склады. Бокс номер один: дверей – пять, опечатаны печатями номера…, - бойко перечислял Исаченко.

— Достаточно. Особые обязанности.

— Особое внимание обращать в направлении внешнего забора…

— Правильно, знаете. Продолжайте нести службу.

— Есть.

— Пойдемте, Ушаков.

Пост № 6 находился через дорогу, за забором училища и представлял  собой военную кинобазу, огороженную деревянным забором. Попасть сюда можно было только по звонку – дверь открывал часовой. Чередников безуспешно нажимал на черную кнопку, но никакого ответа не было.

— Даже собаки не лают! Что за черт! — с удивлением произнес начальник караула. — Что-то не то. Давайте-ка, Ушаков, через забор и откройте защелку.

Дверь со скрипом отворилась, и Чередников вошел на территорию поста. Строгая холодная тишина. Он сделал несколько осторожных шагов от калитки к одноэтажному кирпичному зданию с крыльцом, осмотрелся и снова двинулся вперед. Повернулся и знаком подозвал к себе Сашу, который, стараясь не шуметь, приблизился.

В углу крыльца виднелось темное бесформенное пятно. Саша насторожился, но в этот момент пятно зашевелилось и раздалось негромкое сопение.

— Подъем! — скомандовал Чередников и включил карманный фонарь.

В его луче перепугано жмурился, закутанный в два плаща, сонный Тимохин. К его руке веревкой была привязана собака, радостно вилявшая хвостом пришедшим.

— Автомат не проспали, Тимохин?

— Нет, — часовой достал оружие из-под плаща и нахмурился.

— Устроились неплохо! Где плащи взяли?

— В сушилке.

— Ну, что же, потом разберемся. Ушаков, принять пост у Тимохина… Собаку отвяжите, юный кинолог... С поста шагом марш!

Когда шаги стихли, Саша подошел к фонарю и посмотрел на часы: до смены оставалось еще полчаса.

В сушилке караульного помещения Тимохин оправдывался перед друзьями:

— Собака - сволочь подвела! Специально же проверял! Идет кто-то вдоль забора – лает. Я и думал, что разбудит меня при проверке. А она проспала! Наверное, перекормил я ее.

— Сам проспал, а теперь на собаку сваливаешь, — Шевцов недовольно взглянул на товарища.

— Ты, Серега, кадетов подводишь, — сказал Закаталов, — мы теперь из-за тебя половину доверия потеряли.

— Если не больше, — добавил Галич.

— Мне тоже твои затеи надоели, — признался Гордиенко, — пора тебе и о других подумать.

— Я думаю, только не получилось на этот раз.

— Опять ты за свое! — возмутился Шевцов. — Ведь дойдет до того, что из-за одного все в увольнение ходить не будут.

— Ладно, — вздохнул Тимохин, — все мои идеи губите.

— Хватит, Сережа! — у тебя и так еще комсомольское собрание впереди, — напомнил Закаталов.

— Получу головомойку? Но вы то меня не сильно треплите, а?

— Постараемся, затейник, — Галич поднялся с табурета, — мне к караулке заступать.

Наступал хмурый рассвет второго праздничного дня с нарастающим гулом машин и криками разбуженных птиц. Очередная бодрствующая смена ушла с термосами в столовую за завтраком…  

Средина ноября принесла с собой ветер и снег, который после третьего посещения уже не таял, а прикрыл землю чистой белой скатертью. Резко укорачивающиеся дни напоминали о близкой уже зиме, а оставшиеся птицы нахохлились и перестали оглашать округу веселым гомоном.

Северо-западный ветер пронизывал холодом через рукава шинели. Занятие по тактике проходило не на технике, поэтому курсанты стояли в поле  без комбинезонов, переминаясь с ноги на ногу.

Тема занятия была, самая что ни есть, неподходящая для этого неуютного дня: «Мотострелковое отделение в обороне». Длинный окоп, укрепленный досками и укрытый сверху маскировочной сетью, стал местом занятия на долгие шесть часов. Местность, впереди, утонувшая в утреннем морозном тумане, через час стала знакомой во всех своих проявившихся очертаниях.

Окоп находился на другом склоне уже знакомой высоты, а впереди виднелись окраины Подворок, детская колония, сосновый лес, овраг и линия электропередач.

Майор Богданов не давал замерзать. Когда он произносил: «А сейчас мы вспомним такой вопрос…», и заглядывал в блокнот с фамилиями, половину взвода бросало в жар. Курсанты сосредоточенно смотрели в раскрытые планшеты с картами, на миг замирали, а услышав не свою фамилию, тихо выдыхали.

В перерывах выскакивали наверх – в это время «противника» впереди, как бы не было – и, хлопая в ладоши, подпрыгивали на месте.

— Ну, мы и попали! — воскликнул Аксенов. — Два дня назад второй взвод выезжал на такое же занятие! Но такого холода не было!

— Не Крым это, Саша, — сказал Ушаков.

— Да, если бы не учеба, вообще оттуда никуда бы не выезжал!

— Привыкните, — успокоил Мягкий, — здесь такая погода не всегда бывает.

— Летом, конечно, не будет, — усмехнулся Аксенов.

— Это мы на месте стоим, давайте побегаем немного, — предложил Исаченко.

— На физо не набегался! — фыркнул Галич.

— Ну, как хотите, — Исаченко сорвался с места и стал бегать до ближнего клена и обратно, утрамбовывая новую дорожку.

— Смотрите, тихо сказал Чумаков, — майор Богданов вообще, похоже, не мерзнет.

Все посмотрели на преподавателя, присевшего в окопе на ящик и неспешно курившего папиросу.

— Так он привыкший, постоянно по полям ходит, — объяснил Кривиченко.

— Да не только это, — возразил Саша, — он выносливый и закаленный. Думаешь, мы такие не будем?

Кривиченко пожал плечами:

— Далеко нам до этого.

После перерыва Саша смахнул снег с планшета и посмотрел в поле, откуда стали раздаваться холостые выстрелы и разрывы.

— Противник колонной из трех бронетранспортеров выдвигается от урочища Темного, — дал вводную майор Богданов. — Нанести обстановку на карту, голова колонны – перекресток полевых дорог.

— Карандаш сломался! — Чумаков хлопнул по планшету ладонью. — Дай твой.

— Сейчас, — шепнул Саша, — не нажимай сильно…

— А где рисовать?

— Здесь!

Преподаватель пошел по траншее, заглядывая в карты.

— Правильно… Правильно… У вас ошибка в двести пятьдесят метров… У вас небрежно нанесено…

У Саши и Володи все оказалось правильно.

— Артиллерийская батарея обнаружена в квадрате двадцать два восемьдесят пять у отдельного камня, ПТУРС – у кустарника в квадрате двадцать четыре восемьдесят четыре, безоткатное орудие – у развалин дома. Нанести обстановку, одна минута, — Богданов взглянул на часы.

Курсанты склонились над картами, изредка заглядывая друг другу в планшеты.

— Что за камень? Где это? — метался Домашенко от одного к другому.

— Да вот он! У тебя резинка на нем лежит, — подсказал Саша.

— Все нанесли? Посмотрим, — раздался голос майора. Покашливая, он снова открыл свой блокнот и взялся за карандаш. — Пора вам за ваши труды и оценки выставить.

Богданов медленно проходил от ячейки к ячейке, внимательно всматриваясь в синие, черные и красные линии на картах. Затем вывел взвод из траншеи и объявил оценки: половина курсантов получили тройки. Вместо двух намечавшихся двоек поставил жирные точки.

Когда майор расстегнул две пуговицы шинели и распахнул лацканы, пряча блокнот во внутренний карман, взорам открылась подкладка – густой черный овчинный мех.

— Мощно! — протянул Чумаков, толкнув Сашу в плечо.

— А как ты думал? Почти ежедневно в поле. Нам и такая шинель еще не поможет, — Саша вытер нос перчаткой. — Терпи казак, офицером будешь…

 

 

После сильного для этих мест ноябрьского снегопада девятая рота снова увидела станцию Коробочкино.

Пригородный поезд лязгнул буферами, и красные огни последнего вагона улетели в черную холодную ночь. А рота двинулась через распаханное поле, спотыкаясь о громадные замерзшие комья чернозема.

— Так будет ближе, — сказал Воровский, — только ноги поднимайте выше.

На пасмурном небе не было видно ни одной звездочки, слева тускло светились фонари по периметру складов, впереди сквозь деревья вспыхивали огни далеких автомобилей, несущихся по шоссе.

Идти было и так далеко, но в дополнение к расстоянию движение тормозили бесформенные груды земли, превратившиеся от мороза в булыжники. Только по шумному дыханию можно было определить соседа, а по восклицаниям при падении – его имя.

Через полчаса такой ходьбы стало уже жарковато, а в лагерь курсанты уже пришли с мокрыми от пота лбами и красными разгоряченными лицами.

Палатки с печками-буржуйками стояли закрепленными, на нарах лежали матрацы, подушки и одеяла.

— Два физо сразу протопали, — выдохнул Кривиченко, сбрасывая вещмешок.

— Ну и темень! Где что не поймешь, — Чумаков зажег спичку. — Саша, ты где?

— Здесь, в углу.

— Забей мне там рядом место.

— Проходи, бросай мешок.

С улицы раздался голос Воровского:

— По одному человеку от отделения, сюда. Быстрее давайте!

Через минуту трое ушли за горячей водой на кухню, и вернулись тогда, когда печки горели и весело трещали дровами.

Поужинали сухим пайком с теплым чаем и, выставив наряд, улеглись спать, не снимая шинелей.

 

Медленно занимался хмурый неприветливый рассвет. Тьма отступала, и за качающимися деревьями светлели серые косматые облака, гонимые ветром. Снежная поземка пылила по дорожкам в лесу, поднимаясь порывами вверх и кидая снег в лицо.

Первый взвод в ватных комбинезонах стоял под вышкой, слушая подполковника Мельникова, тоже одетого в черный танковый комбинезон. Поставлены задачи, определены учебные места, танки пришли на огневой рубеж, доведены меры безопасности.

Но седой подполковник понимал, что это еще не все. Главное в стрельбе – вера в оружие.

— Все у вас получится, — как можно безразличнее и спокойнее произнес Мельников. — На тренировках вы выполняли всю очередность действий десятки раз. Стрельба с места, что может быть легче! Правда, снарядом, грохота больше. Но это снаружи, внутри танка чувствуется только откат. И прижимайтесь к окулярам. Если отстранитесь при выстреле – получите синяк на глаз. Пушки и пулеметы выверены, сами увидите. По учебным местам.

Ушаков и Чумаков стреляли в пятую и шестую очереди, механики сидели штатные. Когда снаряды были загружены в конвейеры, а пулеметные коробки закреплены у пулеметов, экипажи выстроились позади машин.

— Заправлены в планшеты космические карты… — пошутил Чумаков.

Саша молча кивнул, еще раз все повторяя в уме, и тотчас раздался сигнал «Попади».

Прыжок на бревно... камнем на сиденье… люк со стопора… скольжение вниз с закрыванием люка… Механик запускает двигатель… пушку вниз с включением тумблера стабилизатора… к прицелу… включение электрических цепей… проверка и ввод последних поправок… проверка работы стабилизатора… ввод исходных установок в прицел…

Еще несколько движений и щелчков тумблерами и, наконец, короткий доклад командиру: «Володя, я готов!».

В наушниках сквозь шорох прозвучало покашливание и голос: «Механик готов!». Радиоволны унесли на вышку доклады командиров трех танков.

Стальные машины медленно поворачивали пушки вправо-влево в секторе стрельбы. Минутное затишье в эфире и твердый голос Мельникова:

— Первый, второй, третий… Я вышка...  Вперед!

Танки сорвались с места и с замершими на время заряжания пушками выскочили к красным столбам – линии открытия огня. 

Саша навел на цель большой угольник прицела и нажал на кнопку электроспуска. Танк содрогнулся, и башня наполнилась сизым дымом, который быстро улетучивался благодаря работе вытяжного вентилятора.

— Цель! — крикнул Володя с командирского места.

Быстро включив увеличение, Саша рассмотрел дыру на белом фоне и нажал на кнопку досылания снаряда.

— Предупреждать надо, курсант! — раздался недовольный голос механика.

После второго выстрела, перед которым Саша крикнул: «Выстрел!», Володя тоже сообщил о попадании, а с вышки сразу поступила команда:

— Третий снаряд не досылать, прекратить стрельбу по первой цели.

Механик кашлянул и уже спокойно подсказал:

— Правее пушку, наводчик! Еще правее... Так... бугор у дерева видишь?

— Пока нет.

— Пушку ниже... Смени прицел.

— Вижу бугор!

— Оттуда «безоткатные» пойдут. Все, уже поднялись!

Саша сопроводил цель, бежавшую со скоростью двадцать километров в час, сделал упреждение и нажал на спуск... Тишина.

— Пулемет! — крикнул Саша и Володя, разобравшись – в чем дело, передернул затвор.

— Готово!

Пулеметная трасса зелено-красной дугой трассирующих пуль протянулась к цели. Саша сделал еще две короткие очереди и изменил прицел для третьей цели, которая легла за бугорок с первого нажатия на кнопку спуска.

В сумеречном свете уходящего дня подполковник Мельников подвел итоги стрельбы: результатами он был доволен.

Саша, как и Володя, получил свою первую отличную оценку за стрельбу из танка, и с этого ноябрьского дня огневая подготовка стала его любимым предметом.

На следующее утро немного потеплело, ветер стих, и серые косматые облака величаво проплывали в высоком небе. Ясный морозный воздух освободился от тумана и пропускал сквозь себя картинки далеких рощ, холмистых полей, кустов в инее и стаи каркающих ворон.

Автострада доносила шум автомобильных моторов, а с другой стороны – от парка – им вторил гул танковых двигателей: колонна из шести Т-64 выходила на танкодром.

Боевая учеба в этот день продолжилась вождением танков.

Первый взвод подошел к танкодромной вышке одновременно с белой «Волгой», подъехавшей из лагеря.

Преподаватель майор Морозов вышел из машины и поздоровался с несколькими сверхсрочниками, стоявшими у танков. Потом быстро поднялся на вышку и через пять минут спустился вниз уже в комбинезоне, с красной повязкой руководителя вождения на левом рукаве.

— Товарищ майор, первый взвод девятой роты... — начал доклад Воровский, но Морозов козырнул и сказал:

— Вольно, вольно, сержант! Все люди у вас?

— Так точно, все.

Морозов приложил ладонь к виску:

— Здравствуйте, товарищи курсанты!

После громкого ответа майор, плотный офицер среднего роста, чуть сутуловатый, с круглым доброжелательным лицом и светлыми глазами, внимательно посмотрел на взвод.

— Готовы, орлы?

— Так точно.

— Хорошо, — он взял указку ми подошел к одному из щитов. – Вот план занятия, учебные места, читайте... Первое вождение проводится на учебных точках, увидите весь танкодром. Запоминайте главное, — Морозов поднял указательный палец в черной перчатке, — что это не катание, а обучение преодолению препятствий. Слушайте инструкторов, ребята, внимательность во всем. Нет связи – стоять! Нет видимости – стоять! Наугад тридцать шесть тонн водить опасно. Все понятно вам?

— Так точно!

— Препятствий не бойтесь, но и машины не ломайте. По учебным местам.

После тренажера, сваренного из металлических труб, танк выглядел, с первого взгляда, совсем незнакомым. Место механика со всех сторон было заполнено светящимися фосфором приборами, разноцветными лампочками и трубопроводами, проводами и перегородками с надписями. При закрытом люке глаза с трудом привыкали к темноте и не сразу находили тумблеры и кнопки для запуска двигателя.

Когда танк тронулся с места и, послушный взятому на себя правому рычагу, плавно повернулся, Саша не сразу поверил, что это ему, семнадцатилетнему пареньку, повинуется грозная боевая машина. А потом наступило ликование, желание петь и смеяться.

Но механик-инструктор в своей военной службе уже насмотрелся на многих учеников и не чувствовал, что сейчас происходит в душе курсанта. Он привычно уселся на подушке с краю командирского люка и привычно говорил:

— Вторую передачу... Третью... Не дергай рычагами, плавнее... Куда ты на бугор прешь? Хватит рысачить! Давай первую... Стой, глуши! Люк открой... Быстрее, народ ждет...

После плавного круга наступила очередь противотанкового рва, участка заграждений, прохода в минном поле, колейного моста... Но больше всего Саше запомнился огромный холм, у подножия которого механик уже другой машины сказал:

— «Суворовский редут», знакомься... По мокрой земле мы здесь не водим – свалиться набок можно. Сейчас сухо и Морозов разрешил. Только слушай меня внимательно!

Холм, видимо, был когда-то насыпан искусственно. Посредине его прорезала избитая гусеницами узкая черная дорога, а по бокам росли хилые кустики, торчавшие из-под снега. На самой вершине, напоминающей верхушку террикона, плоский пятачок мог пропустить только один танк. Невиданная крутизна...

Эту крутизну Саша ощутил, когда машина пошла наверх, и тело прижало к спинке сиденья, а в смотровой прибор стало видно только небо с облаками, и больше ничего.

Перед подъемом, за сто метров, механик умело выравнивал танк в движении и в наушниках звучал уверенный голос:

— Правее... Еще... Много, левее... так. Рычаги от себя, полные обороты, пошел!

Потом Саша услышал: «Ну, Господи, пронеси!» и механик захлопнул люк командира. Танк зарычал всей мощью своего двигателя и медленно пополз вверх. Секунды спрессовались в ожидании неожиданностей. Слова механика больно ударили по нервам, и сердце забилось чаще. Но все быстро пролетело.

На вершине танк резко клюнул вниз и механик крикнул:

— Ничего не трогай! Работает регулятор. Убери ногу с подачи!

И машина, притормаживаемая невидимой силой, медленно скатилась к подножию. Саша подвел танк к исходной, стараясь остановиться на уровне столбов, заглушил двигатель и, открыв люк, вышел из машины.

У исходной стояли еще четыре курсанта: Чумаков, Исаченко, Мягкий и Колесников. Механик спрыгнул на землю и откинул шлемофон на макушку, обнажая мокрый от пота лоб.

— Хорошо получилось, молодец! — он хлопнул Сашу по плечу. — Главное – это внимательно слушать. Так, кто следующий? Ты водил... ты тоже...

— В этой группе все отводили, — сказал Мягкий.

— Ладно. Что-то очередная группа задерживается... Ну, раз так, покажу вам один фокус, — механик озорно подмигнул, сверкнул черными глазами и сел в танк.  

Двигатель взревел и машина, отъехав от исходной, стала разгоняться на холм. Танк натужно завыл на одной ноте, двигаясь вверх, но на средине подъема механик перешел на пониженную передачу и звук двигателя изменился. Метров за десять до вершины танк пошел совсем медленно и, как только начал переваливаться через высшую точку, внезапно остановился и закачался всей своей массой вперед-назад, напоминая огромные весы.

Группа курсантов ахнула, а танк, совершив очередной наклон вперед, сорвался с места и прыгнул вперед, затем скатился вниз и на правом повороте сделал резкий разворот с выбросом комьев мерзлой земли.

— Ну, как? — спросил механик, высовываясь из люка под возгласы одобрения. — Это что! Подполковник Ильичев может на трассе чудеса вытворять. Да и майор Морозов отлично водит, но ему сам бог велел: он с танками с детства знаком.

— Это как? — спросил Исаченко.

— Как – как! А вы что, не знаете?

— О чем? Откуда? — Чумаков удивленно глянул на механика.

— Его отец – Главный конструктор танков Морозов. А вы думали, что однофамилец? Нет. Тот самый, который еще «тридцатьчетверку» разрабатывал. И этот красавец, — механик хлопнул по люку, — его рук дело! Так-то, ребята!  

— Мир тесен, — озадаченно сказал Саша, — кто бы подумал?

— Все узнаете, всему свое время, — усмехнулся механик.

Оценки по итогам первого вождения были выставлены за старание.  Пятерки получили только командиры отделений и заместитель командира взвода, которые  нескрываемо гордо смотрели на своих курсантов при возвращении в полевой лагерь… 

                                                             Глава  30 

Короткие дни стремительно летели к своему абсолютному рекорду – зимнему солнцестоянию, когда день можно было назвать днем лишь условно, до того он был короткий.

Во вторую неделю зимы военное училище посетил конструктор Морозов.

Черниченко давно ждал этого визита, еще с августовского показа танка, когда конструктор говорил о желании посмотреть учебную базу училища. Прошло 1 сентября, Военная присяга, осень закончилась, но Морозова все не было, а звонить сам начальник училища не решался.

И вот вчерашний вечерний звонок.

Морозов приехал перед обедом один, и Черниченко встретил его на первом этаже у Боевого Знамени училища.

— Мы не помешаем учебному процессу, Леонид Яковлевич, если пройдем по классам? — поинтересовался Морозов.

— Нет, Александр Александрович. Идет последний час, а через двадцать минут классы вообще опустеют: курсанты пойдут на обед.

— Куда пойдем?

— В подвал.

Морозов удивленно приподнял брови, а Черниченко поспешно продолжил:

— Там классы двигателей, корпуса машин.

— Хорошо, ведите.

Они прошли классы подвального помещения и снова поднялись на первый этаж, сразу попав в класс огневой подготовки.

Взглянув на открывающуюся дверь, подполковник Мельников опустил указку и скомандовал:

— Встать, смирно!

— Пожалуйста, продолжайте, — сказал Черниченко и повел Морозова к действующему тренажеру механизма заряжания.

— Вот, с завода получили перед новым учебным годом.

Конструктор обошел вокруг, тронул пальцем троса ловушки и тихо произнес:

— Подрегулировать здесь надо. Наверное, трос уже не родной.

Потом внимательно осмотрел плакаты и наглядные пособия, кивнув головой:

— Хороший класс. Мы вам для него еще что-нибудь передадим, я подскажу на заводе.

Взглянув на притихших курсантов, доску с рисунком траектории полета снаряда, ободряюще улыбнулся Мельникову, как старому знакомому, и шагнул к выходу.

— Пойдемте дальше.

Уверенным шагом Морозов обошел классы вождения, электрооборудования, деталей машин, мастерские… Легко, как линии чертежа, запоминая все увиденное и давая ценные советы.

В кабинете начальника училища, расположившись в кожаном кресле, Главный конструктор достал блокнот и что-то быстро написал.

— Мне все понравилось, но это, так сказать, фасад. Какие-то есть вопросы, Леонид Яковлевич?

— В парк специалисты ваши приезжают, на полигон тоже. По рекламациям все делается…, — начал перечислять Черниченко.

— Это я знаю, — нетерпеливо перебил Морозов. — А что было при эксплуатации необычного?

— Ничего нового, — полковник потер лоб, — вот только иногда прыгает машина при запуске двигателя… С наступлением холодов.

— Делайте двойную откачку масла из коробок передач перед стоянкой, не будет масло застывать. Мы делаем одну блокировку, но это не спасет от неподготовленного механика… Еще что?

— Хотел спросить о другом.

— Слушаю.

— Читал воспоминания Черчилля, где он пишет об оружии второй мировой войны. Называет лучшим оружием английскую пушку, немецкий самолет «Мессершмитт» и танк Т-34. Черчилль удивляется тому, что, зная конструкторов пушки и самолета, ничего не знал о конструкторе усовершенствованного Т-34. Это на самом деле так?

— Пожалуй, да, — кивнул Морозов. — Многие вещи засекречены и сейчас. А вообще, ведь это был коллективный труд. Помню, только один раз в войну приезжал на наш завод писатель, в декабре 1943 года. Мы как раз тогда модернизировали нашу машину. Это был, — он на мгновение задумался, — некто Иосиф Ликстанов. Я знаю, что вопрос о его поездке согласовывался на самом верху. Потом он написал статью «Большой завод», где не было никаких фамилий. Только специальности.

— А как вы думаете, американцы нас не догонят по конструированию танков?

— Конечно, нет, — уверенно произнес Морозов. — Они привыкли ко всему большому. Посмотрите на их М-60 – в такой легко попасть. В него не заложены запасы для совершенствования. Да и не стремятся американцы к этому, полагая в своем высокомерии, что сухопутные сражения на их территории исключены.

— А немцы?

— Это серьезные соперники в танкостроении, их «Леопард» лучше американского танка.

— Александр Александрович, а как дальше будет совершенствоваться Т-64, если не секрет?

— Вообще, направлений много. Но главное – удалить танк от цели и надежно его защитить. Проще говоря, чтобы он мог бить, а его нет.

— Сложная задача!

— Назовите мне простые, — улыбнулся Морозов.

— Я ведь не конструктор.

— Правильно, — Морозов поднялся с кресла и подошел к окну, за которым наступали сумерки. — А как мой сын Александр, Леонид Яковлевич? Справляется?

— Да. Он ведь после академии, хорошие знания.

— Надеюсь, все без поблажек?

— Конечно… И учебные часы, и полевые занятия, и наряды, и материальная база…

Черниченко еще что-то говорил, а в голове Морозова искрой пронеслись несколько картин войны. Как же быстро летит время!

В Нижнем Тагиле сыновья были совсем маленькими. Они жили в красивом четырехэтажном новом доме на улице Ильича, в квартире номер три. Из трех выделенных комнат он отдал одну конструктору Левчуку с женой, хотя с Морозовым жили еще шесть человек. Рядом, в этом же доме, жил его заместитель Кучеренко, который все мечтал о сыне, очень любил детей, и часто ходил играть с мальчишками из местного детского дома. В свободное время он торопился к воспитанникам с конфетами и игрушками-самоделками.

Сейчас старший сын Женя – на заводе, продолжает дело отца в конструкторском бюро. Младший сын Саша – преподаватель. Незаметно пролетели двадцать пять лет…

…Черниченко посмотрел на задумавшегося конструктора и заключил:

— Хороший офицер!

Морозов с удовлетворением почувствовал, что полковник дал правдивую характеристику.

— Спасибо, — сдержанно произнес конструктор и, взглянув на часы, торопливо стал прощаться.

 

Легкий пушистый снежок медленно кружился, сверкая лучистой белизной. На рукаве шинели кристаллики разной формы отсвечивали всеми цветами радуги, словно посылая молчаливый привет из темной высоты.

Саша отряхнул шапку, старательно постучал сапогами и вошел в помещение почты. На этот раз здесь было человек шесть курсантов. За стеклом барьера виднелись разные новогодние открытки и праздничные бланки телеграмм. Одно из окон с наклеенными бумажными снежинками и разноцветная гирлянда под потолком напоминали о скором празднике. На подоконнике лежала ветка сосны, источая свежий смоляной запах.

Когда подошла Сашина очередь, он с удовлетворением отметил, что Вера встретила его радостной улыбкой и первой спросила:

— Как у тебя дела, Саша?

— Спасибо, хорошо.

— Нравится учиться?

— Конечно.

— И в Малиновке тоже?

— С кем же ты о Малиновке беседовала? — Саша почувствовал в сердце ревность и тревогу.

— Да ни с кем. Просто курсанты между собой говорили, как они изнемогли в лагере.

— Не обращай внимания, Вера. Ничего тяжелого там нет. — И про себя подумал: «Ну и трепачи!».

— Я и не обращаю.

— Слушай, дай мне, пожалуйста, десяток разных новогодних открыток.

— Хорошо, выбирай... И кому же ты столько пишешь? Наверное, и подругам, — она игриво прищурилась.

— Я же тебе говорил, Вера! Нет у меня никаких подруг. Родственникам пошлю, одноклассникам. Давай, тебе пошлю, если ты не против.

— Посылай. Интересно будет получить, я ни с кем не переписываюсь, вся родня здесь – в городе.

— Давай адрес.

Вера взяла листок и написала адрес.

— Классный почерк! — похвалил Саша. – Улица Поклонная... Николаевой... Вот у тебя какая фамилия! Да-а-а... И фамилия хорошая. Жди письмо, Вера. Сегодня же напишу!

— Дня через три дойдет, почта загружена – праздник подходит.

Из отделения связи Саша вышел с поющей душой и легкой поступью. А вечером, как и обещал, написал Вере письмо.

На двух тетрадных листочках он писал о том, чего не мог сказать в короткие встречи, и белый конверт прилетел на улицу Поклонную с частицей пылающего юношеского сердца...

Придя на почту через три дня, Саша по вспыхнувшему румянцу на Вериных щеках интуитивно почувствовал – письмо дошло.

— Мария Сергеевна! Я выйду на десять минут, — попросила Вера, снимая с вешалки пальто.

— Платок набрось, холодно! — крикнула вдогонку начальница.

Они спустились с заснеженного крыльца и остановились у высокого тополя. В это послеобеденное время стремительно наступала темнота.

— Спасибо за письмо, Саша, и за поздравление, — тихо произнесла Вера.

— Я бы хотел тебя поздравить прямо в новогоднюю ночь, но... – Саша пожал плечами, — сама понимаешь. Вот и получилось чуть раньше.

— Ничего, - Вера сняла рукавицу и дотронулась до Сашиной щеки, — мне понравилось все, что ты написал. Но ты меня совсем мало знаешь!

— Знаю, Вера. У тебя все в глазах написано.

— И что ты прочел?

— Что ты самая лучшая и прекрасная девушка, — твердо произнес Саша.

— Ты тоже мне нравишься, — Вера немного помолчала и зачерпнула ладонью снег со скамейки. – Наверное, потому, что не говоришь пустого.

— Значит, будем встречаться! — горячо воскликнул Саша.

— Заработаешь увольнение – будем. Я по воскресеньям выходная.

— И можем пойти куда-нибудь. Познакомишь с городом?

— Познакомлю, — кивнула Вера.

— Да я буду науки грызть, как бобер бревно, чтобы в увольнение пойти... – быстро заговорил Саша.

— Грызи, — засмеялась Вера, быстро поцеловала его в щеку и убежала...

Приближающийся Новый Год внес существенное разнообразие в материалы газет и программы телевидения. Каждый день приносил все новые известия о досрочных выполнениях планов, законченных новостройках, о награждениях коллективов. Страна жила четкой ритмичной жизнью, как работа отрегулированного мощного механизма.

И определяющим в этой жизни была не столько вера в какие-то идеалы, а твердая гранитная уверенность в обычную повседневную жизнь. Уверенность в мире, работе, зарплате, отдыхе, учебе, заботе о людях. Простая уверенность в жизни, когда можно просто жить, растить детей, сажать сады и, безоглядно мечтая, всем вместе счастливо строить свою мечту.

В один из декабрьских вечеров Саша спросил у Володи:

— Ты открытки всем написал?

— Да. И отправил вчера.

— Я тоже. Думаю, дойдут за три дня.

— А если и опоздают! Нам – военным простительно, как считаешь?

—Да неудобно, и волноваться будут, если ничего не пришлю к празднику. Ладно, пошли в библиотеку, пока Воровский что-нибудь для нас не придумал.

— Сорок минут до прогулки. Пошли, только предупреди Махоткина.

В библиотеке они взяли две подшивки: «Труд» и «Известия», сели в дальний угол и стали тихо делиться прочитанным.

— На Новолипецком металлургическом заводе, поставщике трансформаторной стали, достроена третья очередь цеха холодного проката, — прочел Саша и, оторвавшись от газеты, добавил, — у нас в Днепре тоже громадные заводы. Видел же, как  дымят?

— Спрашиваешь! Слушай, что в «Труде» пишут. В июле в городе Горьком на заводе «Красное Сормово» закончено строительство судна новой серии «река – море». Судно назвали именем «50 лет Советской власти»…

Читая этот годовой отчет, ребята не подозревали, что в далеком 1941 году на этом судостроительном заводе, временно изменившем свой профиль, строили танки Т-34, в то время как Харьковский завод эвакуировался на Урал. И знаменитый металлург Юдин налаживал тогда, на Волге производство броневой стали.

Сашу заинтересовала следующая заметка, и он сказал, подвигая подшивку к средине стола:

— Посмотри на фотографию!

— Женщины в форме гражданской авиации. Стюардессы, и что?

—Смотри, у одной из них Звезда Героя Социалистического труда. Разве стюардессам присваивают такое звание?

— Не припомню, — Володя присмотрелся внимательнее.

— То-то. Это единственный в мире женский экипаж самолета ИЛ-18, а командир экипажа – Уланова. Здесь пишут, что они установили рекорд дальности полета.

— Молодцы-женщины! Но и мужчины не отстают. Здесь на первой странице фото лауреата Ленинской премии хирурга Углова. Он руководит ленинградским НИИ пульмонологии, самом первом в стране, открытом в этом году.

— Понятно. А вот Котайская оросительная система в Армении, тоже построили недавно, в августе.

— Таджикистан. За последнее время в республике открыто 250 богатых месторождений различных полезных ископаемых…— прочел Володя, — ничего себе темпы! У тебя друзья по двору, кажется, геологи?

— Да, Колька и Генка поступили. Но им еще учиться и учиться. Как и нам.

— Но мы раньше на год закончим, а это утешает.

Они полистали другие газеты, перебрасываясь короткими репликами, пока Саша  не заметил, что в библиотеке они остались одни. Курсанты выскочили на улицу и помчались на построение.

Уже вторую неделю по девятой роте ходили слухи и предположения относительно приближающегося праздника и соответствующих праздничных нарядов. Ни у кого не было сомнений в том, что новогоднюю ночь будут охранять первокурсники – это была старая неизменная традиция. Но какой роте это выпадет? Никто ничего не знал, а варианты выдвигались самые разные. И в первую очередь, о нарядах говорили те, кто был вообще от этого далек.

За три дня до праздника слухи затихли: капитан Закопко объявил, что в наряд заступает девятая рота. Теперь осталось узнать задачи взводов: Кому достанется караул, столовая, наряды по паркам, училищу, патрули…. Здесь тоже были широкие возможности для размышлений. Командиры отделений ничего не говорили и все, как, сговорившись, старались уйти от этой темы. Даже Толя Чопоров, открытый для курсантов сержант, только пожимал плечами и отвечал: « Еще ничего не решили». 

Но З0 декабря, на вечерней поверке завеса секретности была снята - наряд зачитали. В караул шел четвертый взвод, третий – в столовую, второй – по внутренним нарядам и в гарнизонные патрули. Первый взвод впервые назначили в дежурное подразделение.

После поверки обсуждение нарядов перешло в умывальник. Что такое дежурное подразделение, курсанты примерно представляли и единодушно сходились во мнении, что этот наряд все-таки лучше, чем караул или столовая.

— Поздравляю! — сказал Куницкий Саше, — а я на третий пост иду.

— Еще неизвестно, что нам предстоит в этом дежурном подразделении, — заметил тот в ответ.

— А что может быть? — спросил из-за его плеча Чумаков.

— Может, картошку будем помогать чистить или разгружать что-нибудь.

— Что разгружать! Все склады наглухо закрыты и сданы под охрану.

— Ну, а если вагончик придет для училища? Что тогда, Володя?

— Неужели в праздник железнодорожники пришлют груз! Подождут до будних дней, — усомнился Чумаков.

— Действительно! — поддержал Куницкий, — хоть вы своим взводом встретьте Новый Год хорошо!

— Да я тоже за твой вариант, но наряд покажет, — Саша подошел к освободившемуся крану, — подумать только, один день остался, — и опустил спину под холодную струю.

            Последний день года всегда бывает особенным. Перед незримой чертой, отделяющей старый год от нового, люди стараются доделать все дела и не тащить долгов в новый календарь. Поэтому события этого дня  сжимаются в очень тугую пружину и надолго запоминаются.

В Ленинской комнате поставили, пахнущую лесом и морозом, сосну. Этот символ праздника украсили игрушками, лежавшими в каптерке у Дерюги с незапамятных времен. На одном из стеклянных шаров был даже нарисован довоенный автобус, а на блестящей пластмассовой Снегурочке остался ценник пятидесятых годов. Не забыли и об окнах – их украсили белыми бумажными снежинками. Полы сверкали свежей мастикой, под потолком висели гирлянды.

Вечером казарма опустела, и только первый взвод сидел после ужина у телевизора. Ближе к полуночи сюда перетащили столы и выставили на них все, что собрали все вместе на остатки курсантских денег: лимонад, мандарины, тульские пряники, конфеты. Аксенов и Домашенко принесли на стол полученные накануне посылки.

— Вот, ребята, гостинцы с Крыма, — Аксенов достал из ящика румяные яблоки и грецкие орехи.

— И это на стол, — сказал Домашенко, выкладывая баночки с медом и вареньем из алычи.

— Молодцы! — похвалил Воровский,— теперь у нас все для праздника есть.

— Кроме сала и самогонки, — как бы про себя, шепнул Исаченко.

Когда главные часы страны стали бить двенадцать раз, стаканы с лимонадом под радостный гул дружно зазвенели над праздничным столом. Все поздравили друг друга, вспоминая при этом своих далеких родителей и друзей.

— У меня в Канске родители уже давно встретили Новый год, — заметил Колесников.

— Сколько разница? — спросил Саша.

— Пять часов, спят уже. Там сейчас снега полно, мороз.

— Кстати, о сне, — Воровский глянул на часы, — смотрим «Новогодний Огонек» до часу ночи и отбой.

— А чуть позже? Вдруг что-то интересное будет, — спросил Галич.

— Нет, товарищи курсанты, нельзя. Не забывайте, что мы находимся в наряде. И должны не праздновать, а праздник охранять.

— Ладно, — вздохнул Закаталов, — а сейчас можно ложиться?

Воровский окинул взглядом курсантов:

— Командиры отделений, проверить личный состав и желающим – отбой. А после часа – все в постелях!

Поспать удалось недолго, всего два часа. В начале четвертого раздался резкий телефонный звонок – звонил дежурный по училищу капитан Чередников. Через минуту дежурный по роте уже будил Воровского, который, протерев глаза, зычно выкрикнул:

— Первый взвод, подъем!

Махоткин вскочил и,  еще в нижнем белье, быстро прошел по проходу между кроватями, тряся курсантов своего отделения за плечи. 

Подъем после кратковременного сна был совсем не радостным. Полусонные ребята из дежурного подразделения надели ватные комбинезоны и разобрали лопаты, хранившиеся в комнате рабочего инвентаря. Когда вышли на улицу, поеживаясь от свежего морозца,  Воровский коротко объяснил:

— На разгрузочную площадку пришел вагон с углем, будем разгружать ночью, чтобы не было штрафа за простой. Сейчас следуем к парку – там ждет дежурная машина.

Разгрузочная площадка находилась возле овощной базы, граничащей с парком боевых машин. Но напрямую, через забор с колючей проволокой, идти было нельзя. Поэтому дежурная машина, добираясь до места разгрузки, проехала по периметру три улицы.

Вагон, полный угля, сверкая кристалликами снежинок, стоял под двумя яркими фонарями.

— Прибыли, — Воровский повернул часы к свету фонаря. — Как только разгрузим – можем снова отдыхать.

— Вот и хорошо, — сказал Ренковой, — вытаскивая из кузова кувалду. Отходите в сторону, я люки буду открывать – знаком с этим делом.

— Только, осторожнее! — предупредил Чопоров.

Ренковой снисходительно усмехнулся и ударил по первому замку. Сверкнула крохотная искра, и замок соскочил с люка. После нескольких мощных и точных ударов блестящая черная река угля с грохотом посыпалась вниз. Половина угля высыпалась наружу, после чего Воровский  скомандовал:

— Теперь, все вперед, наверх! Остальной уголь разгрузим лопатами.

Верхний пласт оказался покрытым ледяной корочкой, и его пришлось разбивать ломами. Скоро ночной холод улетучился вместе со  взмахами ломов и лопат, из-под шапок пошел пар. С шутками разгрузка шла веселее и, когда небо стало светлеть, вагон полностью опустел.

 

Когда взвод вернулся в казарму, Воровский собрал командиров отделений и распорядился:

— Завтрак получить в термоса. В столовой – третий взвод, они помогут. Посуду тоже взять. Нашему взводу Чередников разрешил отдыхать до обеда. Кто поднимется раньше – пусть завтракают. Вопросы есть?

— Вопросов нет, понятно, — за всех ответил Махоткин.

— Тогда – все,  отдыхайте!

В умывальнике из всех кранов полилась холодная вода на лица и руки, покрытые угольной пылью. В спальном помещении заскрипели пружины кроватей.

Саша стоял у  окна, вытираясь полотенцем, и смотрел в быстро светлеющее небо на востоке. «Как там сейчас Вера, наверное, еще спит», — подумал он с теплотой. — « И даже не подозревает, как у меня прошла эта первая ночь года!».

 И, словно читая эти мысли, Володя положил руку на плечо друга:

— Не грусти, после праздников встретитесь.

— Да ну! С чего ты меня успокаиваешь? Просто, о доме вспомнил.

— Только ли о доме? — улыбнулся Володя.

Серые облака прорезал розовый свет, проснулись редкие птицы, первые грузовики с хлебом и почтой донесли гул двигателей  до помещений казармы.

— Я вот о чем думаю… — задумчиво сказал Саша, — По восточному календарю каждый год из двенадцатилетнего цикла имеет свое название.

— Что-то слышал об этом.

— Есть годы Тигра, я родился в это год, Кабана, Обезьяны, Лошади, Собаки и разные другие. Интересная традиция. Не знаю, к сожалению, как назывался прошлый год…

— А танкового года в этом календаре, случайно, нет? — пошутил Володя.

— Знаешь, это идея! — оживился Саша, — у нас с тобой столько времени было связано с этой машиной, что мы смело можем  называть прошлый год  Годом Танка!

— А что? Я не против, — согласился Володя.

Красное солнце медленно поднялось из-за деревьев, посылая сотни лучей первому дню нового года и, разгораясь все ярче, пошло по небосводу своим путем, увлекая с собой Землю в неизведанные космические просторы…                                                     

                                                                           Эпилог 

С того красного восходящего солнца прошла половина человеческого века с самыми разными событиями,  приобретениями и потерями.

Курсанты набора шестьдесят седьмого года стали лейтенантами и уехали в разные военные округа, увозя выпускные альбомы.

Саша Ушаков, кроме альбома, увозил с собой в Ленинградский военный округ Веру, бывшую недавно Николаевой.

Володя Чумаков был распределен в Киевский военный округ, в учебную дивизию городка Десна. Туда же попали Гордиенко и Гайкалов. Куницкий уехал в Германию.

В вихре военной службы курсанты девятой роты редко встречались друг с другом, хотя и меняли военные округа. Армия была большой, и что такое триста человек, распределенных всюду. Перед увольнением в запас Ушаков, глядя в старый альбом, все удивлялся: «И как это кадровики умудряются колоду тасовать, что никого не встретишь!».

Разные судьбы ожидали молодых лейтенантов. Выпускники третьего курсантского батальона служили везде: в Заполярье, в Сибири, на Кавказе и в Средней Азии, на Дальнем Востоке, в Африке и в Европе, в Афганистане... Даже, на всех флотах. Бывшие лейтенанты закончили службу уже с разными воинскими званиями.

Главный конструктор Морозов через семь лет стал дважды Героем Социалистического Труда. Его ученики совершенствовали танк, и в восьмидесятых годах танк Т-64Б поступил на вооружение Южной группы войск в Венгрии. На базе «шестьдесятчетверки» были построены массовые танки Т-72, Т-80, Т-90.

Полковник Черниченко стал генералом и был переведен на службу в Штаб Киевского военного округа. Где и служил до выхода в отставку.

А Харьковское танковое училище, удостоенное имени Верховного Совета Украинской ССР и награжденное орденом Красной Звезды, выпустившее сотни высококлассных специалистов, перестало существовать в прежнем виде. В конце девяностых годов оно стало филиалом Харьковской Политехнической академии.

 

Земля любит всех своих детей и заботливо несет их на своих необозримых просторах сквозь пространство и время.  

И каждый, посещая эту чудесную планету на короткую вспышку жизни, оставляет свой след. Никакие солнечные ветра не в состоянии унести в черные пучины космоса этот след – маленькую искристую песчинку.

Что же особенного и выдающегося сделали в своей жизни курсанты далеких шестидесятых?

Особенного – ничего.

Они просто приняли, как эстафету, Великую Победу своих отцов-фронтовиков, как могли сохраняли Победу, и передали ее своим детям и внукам...

 2006 год