Глава 11 

На вокзале, как всегда, было оживленно. По перрону деловито сновали туда-сюда люди, переносились разные вещи: от простеньких спортивных сумок до громадных чемоданов, прозванных: « Привет из Германии». Зазывно стрекотали продавщицы с тележками, наполненными пирожками и мороженым. Запах вишневого сиропа смешивался с запахом цветов и теплых булочек с повидлом. Этот чудесный букет порой закрывался дымом маневрового тепловоза, горячим маревом от шпал, но все же возвращался вновь, как неувядающий цветок жизни.

Жаркий июльский вечер и в тени не дарил прохлады.

Семья Ушаковых провожала Сашу в Харьков. Накануне обо всем самом главном переговорили, и сейчас давали последнее напутствие, простое, как соль – «Пиши!».

Уезжал старший сын; переступал через ту черту, которая навсегда разлучала его с детством. Мать задумчиво смотрела по сторонам, незаметно разглядывая Сашу, и думала о своем. Отец вставил очередную «Шипку» в мундштук и взглянул на вокзальные часы. Затем перевел взгляд на наручные, пыхнул дымом и удовлетворенно сказал:

— Точно идут! Я после обеда по радио проверял, — он отошел, уступая дорогу тележке с почтой. – Сейчас уже и поезд подойдет.

Саша согласно кивнул и посмотрел на небольшой желтый чемодан, стоявший у его ног.

— Еды тебе хватит? — заботливо спросила мать.

— Люба! Да тут езды шесть часов, а  там, на месте, голодным не оставят, — успокоил отец.

Виктор дернул Сашу за рукав.

— Смотри! Видишь, парень стоит с рюкзаком?

Парень – коротко стриженый, плотно сложенный, среднего роста, с хмурым суровым взглядом из-под черных бровей, – стоял вместе с мужчиной в летней шляпе и женщиной в капроновом платочке. Он внимательно слушал мужчину, державшего свою руку на его плече и молча кивал.

— Может быть, тоже в училище? — предположил Витя.

— Посмотрим, — Саша пожал плечами. – Мало ли кто и куда сейчас едет! Если будет садиться в общий вагон, значит, есть такая вероятность. Мне такой билет выписали...

Перрон слегка вздрогнул и раздался стук колес подходящего поезда, заглушаемый шипением воздушных тормозов...

 

Вагон был наполовину пуст, и выбор места выпал у Саши на правую сторону, по движению, у окна. Окно легко опустилось вниз и, подставив лицо слабому встречному ветерку, он махал рукой родным уменьшающимся фигуркам на перроне, пока поезд не прошел товарные пакгаузы.

Затем грустно повернул голову влево на приближающиеся опоры моста. Поезд медленно грохотал по мосту – над водами Днепра, баржами, катерами, плоскодонками. За буйную листву высоких деревьев Правобережья садилось солнце, играя оранжевыми бликами. У причалов речного порта остались пассажирские теплоходы и катера на подводных крыльях. Вдали, на Комсомольском острове, маяком высился памятник Шевченко.

Поезд приближался к левому берегу, и, наконец, войдя на станцию Амур – Нижнеднепровск, скрыл за домами широкую ленту Днепра. Но путь железной магистрали, пропетляв между заводскими территориями, снова вырвался на мост – мост через реку Самару. На несколько коротких минут опять показался правый берег, угольные баржи на Днепре, высоченные трубы Приднепровской ГРЭС.

Стремительно замелькали дачные поселки, опоры высоковольтных линий электропередачи, и вот уже город с пригородами остался далеко позади.

Саша проводил взглядом мигающие огни железнодорожного переезда, одинокий трактор, перебирающий траками на пыльной полевой дороге, и, глубоко вздохнув, присел на скамью. Он взглянул через проход вагона и узнал того самого чернобрового парня. Парень рассеянно смотрел в окно на, темнеющие в сгущающихся сумерках, деревья лесополосы. Затем перевел взгляд на Сашу и бодро сказал:

— Уже быстро едем!

— Да, от дома уже далековато, — поддержал разговор Саша. — Тебе куда?

— Мне аж в Харьков, — парень приподнял подбородок. – Я еду в военное училище поступать... в танковое.

— Здорово! — Саша искренне удивился, — так и я тоже туда.

Парень подошел ближе и протянул руку:

— Вот это встреча! Давай знакомиться. Володя... Чумаков.

Саша назвал себя  и добавил:

— Будем вместе поступать, земляки все-таки... Ты где учился?

— Я, Саша, закончил шестьдесят восьмую, в Левобережье. Но это было в прошлом году. После школы поступал в металлургический – отец все настаивал, и провалился на математике устно. В техникумы было уже поздно, и я стал работать на вагоностроительном заводе. Без специальности кем я мог быть? Развозил разные детали на электрокаре, выгружал, загружал... Короче – куда пошлют. Но знаешь, — Володя улыбнулся, — я еще и на подготовительные курсы ходил при металлургическом. Так что теперь меня математикой не очень испугаешь: все их вступительные примеры перерешал...

— А при чем здесь танковое?

— Это уже другая история. В феврале приехал на каникулы Костя Васнецов, мы учились с ним в параллельных классах. И вот встречаю его возле кинотеатра «Правда» – в шинели, новеньких хромовых сапогах, шапке с синевой... Весь подтянутый, бляха блестит. У меня что-то даже внутри перевернулось. И думаю: « Неужели я не смогу быть таким ладным военным?". Поговорил с Костей, он мне рассказал о курсантской жизни, об учебе в Киеве, он – в танковом техническом. Ну и решил я тоже в военное училище пробиться. Отцу рассказал, он – не против. Говорит: « Все равно, тебе скоро в армию идти. Попытка – не пытка. Если не поступишь, то осенью попробуешь солдатский хлеб и потом: либо передумаешь поступать, либо из армии уж точно поступишь вне конкурса, если служить будешь хорошо». И вот я в этом поезде, — он шутливо обвел руками вокруг себя.

— Давай перекусим, — спохватился Саша, — время ужина уже прошло.

Он деловито открыл желтый чемодан с наклейкой «Аэрофлот» и стал раскладывать продукты.

— Сначала твое, потом – каждый свое, — подмигнул Володя и принялся развязывать свой мешок.

— У тебя уже какой-то опыт поступления есть, — с легкой завистью произнес Саша, — а я только школу закончил и впереди – сплошной туман, — он откусил колбасы и сосредоточенно захрустел огурцом.

— Ну и что? Главное – знания. Опыт, опыт... Со мной в прошлом году один парень поступал в металлургический, третий раз подряд. Его в армию не взяли из-за чего-то. И что ты думаешь? Поступил? Нет. Потому, что не учил математику, надеялся лбом и, как ты говоришь «опытом», пробить стену экзаменаторов. Не получилось... Ну, и еще, наверное, удача есть, – какой билет потянешь.

— Вообще-то, в военном заведении, видимо, много своих особенностей при поступлении, — заметил Саша, — и ни ты, ни я этого пока не знаем. Приедем на место – разберемся.

— Мне Костя говорил, с чего все начинается. С физической подготовки. После нее – первый отсев.

— Ну что ж, поборемся и в спорте. Я смотрю, ты не хилый, во всяком случае, последними мы не будем, — твердо сказал Саша.

В вагоне горел тусклый свет. За окнами поезда однообразной темной стеной проносились деревья. В просветах деревьев слабыми светлячками мелькали огни дальних сел, как звезды далеких галактик, сошедшие россыпями на землю. А на небосводе ярко горели звезды; была видна Большая Медведица и рассыпанное зерно Млечного пути.

Ночь на короткое время вступила в свои права. В стук колес коротко врывались громкие звонки и вспышки света переездов, вагон трясло на стрелках, поезд уверенно проносился мимо маленьких станций, грохот встречных поездов врывался через открытую дверь тамбура...

 

— Подъем! — раздался негромкий голос, и Саша открыл глаза. Яркое утреннее солнце играло зайчиками на стеклах вагона. Он слегка зажмурился и, сев на полку, потянул руки вверх. Огляделся вокруг себя и стал одеваться.

Володя стоял с полотенцем на плече и возился с рюкзаком. От него исходила мятная свежесть зубной пасты и одеколона «Русский лес». Взяв две кружки, он ушел за кипятком.

 

Завтрак закончили, когда за окном показались пригороды Харькова и платформы электричек. Поезд сбавил ход и медленно стал проходить мимо очередной станции.

— Основа, — прочитал Володя название и посмотрел на проплывающие мимо пятиэтажные дома.

— Да это мы уже по городу катим, смотри! — Саша показал рукой на, мелькнувший между домами, троллейбус.

Вскоре показался вокзал. Большое серое здание было больше вокзала Днепропетровска, привокзальная площадь вокруг застроена высокими домами, тоже серого цвета.

Гомона и толчеи в этот утренний час было предостаточно. Поток транспорта, проносившегося мимо площади, был внушительным и, на первый взгляд, неиссякаемым.

— Много здесь серого цвета, — огляделся Саша.

— Да, от Днепра отличается.

— Совсем другой город... Как-то проезжал его с родителями по пути в Москву, но дело было поздно вечером – тогда ничего не рассмотрел.

— А я здесь, вообще, первый раз, — признался Володя. – Мы, в основном, в Крым ездили.

— А родственники какие-нибудь  дальние у тебя здесь есть?

— Здесь нет.

— У меня тоже нет. К кому же мы будем в увольнение в гости ходить?

— Найдем, — неопределенно сказал Володя. – Мы еще никуда не поступили, а ты сразу – «в гости».

— Да ладно, — улыбнулся Саша, — я же пошутил. Все у нас получится!

На площади было кольцо троллейбуса, а чуть дальше – справа, виднелись и вагоны трамваев.

— Транспорта хватает, — констатировал Володя, — только чем добираться?

— Сейчас спрошу, — Саша подошел к дежурившему милиционеру.

Тот коротко махнул в сторону трамвайного кольца и сказал:

— Шестой и двенадцатый – на Холодную Гору.

Ребята влились в толпу, окруженные со всех сторон узлами, чемоданами и сумками. Через двести метров этот поток вынес их на остановку трамвая и внес на заднюю площадку.

— Вошли, — тихо сказал Володя, сжимаемый массой тел. – Теперь еще и выйти надо!

Но оказалось, что выйти – не проблема. До конечной оставалось две остановки и у училища выходило много людей.

Поправив выдернутые из брюк рубашки, ребята подхватили вещи и зашагали вниз. Сначала их взору открылся высокий каменный забор, окружавший серое здание, высокие каштаны и тополя, затеняющие окна третьего этажа. Пройдя чуть дальше, они увидели фасад, ступени, высокие парадные двери и скульптуры двух танкистов по обе стороны от центрального входа – в комбинезонах и шлемофонах. Красная табличка на стене извещала, что пришли парни туда, куда и собирались: «Харьковское гвардейское высшее танковое командное училище».

За спиной было шоссе, и по нему, спускавшиеся с Холодной Горы машины, уносились к близкой границе города. Что там дальше – за деревьями не было видно. Зато была видна другая сторона улицы. Там стояло одноэтажное здание контрольно - пропускного пункта училища, на широких металлических воротах сверкали красные звезды, за длинным решетчатым забором просматривался строевой плац с трибуной и двухэтажные, палевого цвета, здания казарм.

Училище жило своей жизнью: ворота со скрипом открывались, вертушка КПП с шумом вращалась, парадные двери основного здания впускали и выпускали людей в форме.

На крыльцо вышел сержант с красной повязкой и, доставая сигарету, двинулся к беседке. Но, заметив двух парней с вещами, приостановился и пригласил жестом подойти

— Поступать?

— Да, — кивнул Саша.

— Хорошо, — сержант прикурил сигарету и глубоко затянулся. – Хорошо, что не ночью приехали. Бывает и такая морока... В прошлое дежурство двое приехали из Симферополя... Ночью... Но зато с фруктами. Как с документами? Предписания есть?

— Конечно, — Володя полез в нагрудный карман.

— Да не надо! — отмахнулся сержант, — уже насмотрелся, верю. Много в этом году приехало...

Володя огорченно заморгал, а дежурный продолжил:

— Вам еще ехать сорок километров.

Теперь и Саша не скрыл своего удивления:

— Это куда еще?

— Вон туда, — рука показала в сторону вокзала.

— Здорово! — усмехнулся Володя, — посмотрели на училище и куда-то дальше...

— Подожди, — прервал сержант, — лучше запоминай. Поедете в лагерь училища. Автобусом на Купянск, с автовокзала. Выйдете за Чугуевым, — он тщательно затоптал в траве окурок. – Остановка – Малиновка... Запомнили?

— Хорошее название, запомнили, — Саша взялся за чемодан.

— Конечно, хорошее, — сразу согласился сержант. – Вот поступите, оно – это название, будет для вас четыре года музыкой звучать, — он загадочно прищурился. – Часто будете Малиновку вспоминать. – И стал ждать уточняющих вопросов.

Но вопросов никто не задавал и сержант, поправив ремень, посмотрел на Володю:

— Ну, ладно. А вы откуда будете?

— Оба из Днепра.

— Да... Жаль, что не земляки. А я из Черкасс... Ну ладно, не робейте, — он поочередно пожал руки. – Удачи вам в лагере.

 

Расписание на автовокзале совпадало с информацией справочного бюро. Автобусов на Купянск было достаточно, и ближайший отправлялся через час.

— А что, если мы пока пострижемся под ноль, — предложил Володя. – Всего семь копеек и готово! Ведь, на месте наверняка постригут, а?

— Вообще-то кандидатов не стригут, — со знанием  заметил Саша. – Это же не призыв в армию. А, если кандидат потом, после этой стрижки не поступит? Что ему делать? Как зэку ходить и на всех обижаться за свою прическу?

— Надеюсь поступить, — без усмешки сказал Володя.

Его нахмуренные сдвинутые брови выражали уверенность.

Саша посмотрел оценивающим взглядом  и промолчал.

— Ты пойми, если мы будем ходить лысыми, это будет означать, что верим в себя и будем курсантами, — пояснил Володя.

Саша снисходительно хмыкнул:

— Да там половина таких будет.

— Ну и что! Мы для себя, в первую очередь стрижемся... Это и для роста волос полезно.

— Ну ладно, — согласился Саша, и земляки пошли на набережную Лопани.

 

Синий ЛАЗ был полон пассажиров. На заднем сиденье было жарко и шумно от работающего двигателя. Спины у ребят стали мокрыми, но они легко переносили эти неудобства, разглядывая новые неизвестные пейзажи за окном.

— Рогань, — прочитал Володя. – Богата Украина на разные названия сел...

С обеих сторон шоссе желтели и зеленели прямоугольники полей, прикрываемые струнами деревьев лесополосы. Сверкали глади водоемов, окруженные стадами коров. Навстречу проносился очередной автомобиль, вливаясь в монотонный гул мотора резким всплеском шума, и оставался позади.

ЛАЗ натужно взревел, переключаясь на пониженную передачу и преодолевая очередной подъем. Затем резво понесся под уклон, чтобы через минуту снова протяжно реветь своим перегревающимся двигателем.

Впереди показался небольшой городок на невысоких зеленых холмах.

— Вот уже и до Чугуева доехали, — прокомментировал Володя. — Как тебе городок, Саша?

— Ничего, симпатичный... И древний, — добавил он, увидев на стеле год основания.

— Смотри-ка!

На постаменте с правой стороны дороги стоял истребитель МИГ-17, и сразу за ним потянулся красный высокий забор воинской части.

Володя заинтересованно всмотрелся в вывеску на здании и воскликнул:

— Так это же военное училище летчиков!

— Хорошие соседи, — сдержанно ответил Саша.

— А ты не хотел стать летчиком? — задал неожиданный вопрос Володя.

— Профессия, конечно, романтическая. Из летчиков и космонавтов отбирают, — неопределенно сказал Саша и, стараясь скрыть свое любопытство, проводил взглядом фигуры курсантов с синими погонами и нескольких девушек, стоящих у ворот КПП

Слева показался указатель поворота на Печенежское водохранилище, а впереди блеснула гладь Северного Донца.

Автобус стремительно прокручивал колесами черную ленту асфальта, протянутую между рядами стройных молодых сосен. Асфальт блестел под жаркими лучами полуденного солнца.

Мужчина, сидевший впереди, повернулся:

— Ну шо, хлопци, вы Малиновку пыталы? Так зараз, за поворотом, выходыть!

 

Когда ребята покинули ЛАЗ, то ничего примечательного не увидели. Дорога уходила под небольшим  углом вверх. Справа – проселочная пыльная дорога, извиваясь, вела в село, видневшееся километрах в двух от шоссе. Слева эта дорога, пересекая следами комбайнов и тракторов шоссе, вела неизвестно куда. На пятьсот метров вперед виднелись только невысокие запыленные кусты и деревья большой рощи. Да еще какое-то непаханое заросшее поле, протянувшееся к невысоким холмам, и заросли камыша.

— Ну, приехали! — озадачено оглядывался вокруг Володя. – Ни одного указателя...

— Кто же будет указки ставить на военные объекты? Сейчас придумаем...

Саша услышал двигатель трактора, идущего из Малиновки.

Поговорив с трактористом, остановившимся перед шоссе, он, улыбаясь, подошел к Володе:

— Ну, вот и раскрыли одну военную тайну, — подхватил чемодан и показал на рощу. – Топать нам еще километр, но зато по тени пойдем.

Узкая тропинка углублялась в рощу, которую можно было назвать и небольшим лесом. Шли среди дубов, кленов, ясеней, лип. Воздух был свежим и отличным от городского – горячего и асфальтово – бензинового.

— Давно в лесу не был, — Володя перекинул рюкзак на другое плечо, — вокруг Днепра, в основном, степи.

— Под Новомосковском был?

— Был. Я о тех лесах и вспоминаю.

— Там и заблудиться можно! — Саша присмотрелся к окружающим деревьям. – Здесь – молодой лесок, а там... В войну партизанские отряды ходили, фашистов били. Мы как-то классом выезжали. Дорога: сначала автобусом, по Самаре – теплоходом. Потом еще пешком порядочно идти, мимо лесничества. Так вот, с нами был лесничий, он нам все и показывал... На старой партизанской базе.

— И что там?

— Землянки, окопы. До сих пор полно ржавых гильз, пулеметных лент. Есть и фашистские каски, трухлявые. Но главное не это, — он посмотрел на Володю, — там много партизанских могил. И, представляешь, все убраны, с полевыми цветами. Могилы далеко, в лесу, а школьники ближайших сел ходят за ними ухаживать...

— Молодцы-ребята! Знаешь, о чем я подумал? Война – тяжелое дело, но, если солдат верит, что о нем всегда будут помнить, ему легче воевать. Память – это сила и крылья.

— Верно, — согласился Саша.

 

Тропинка расширилась и плавно перешла в утрамбованную дорожку одной ширины, выложенной по краям четвертинками красного кирпича. За деревьями показался, пересекающий дорожку, опущенный шлагбаум и зеленая деревянная будка.

У будки, на пеньке сидел солдат и сосредоточенно строгал ножом деревяшку, его напарник копал в лесу яму под мусор. Ребята немного приостановились: поправили одежду, удобнее взяли вещи, выпрямились и зашагали тверже.

— Теперь мы у цели! — выдохнул Володя.                              

Глава 12 

Динамик в купе зашипел и раздался бодрый и радостный мужской го­лос:

— Товарищи! Поезд прибывает в столицу нашей Родины – город-Герой Москву.

Послышалась знакомая песня «Утро красит нежным светом…». А в окне показалось одно из высотных зданий. В коридоре вагона и соседних купе задвигались чемоданы, наступило оживление.

… На вокзале Морозова и его спутников встречали. Крепкий мужчина средних лет, представившись, пожал протянутые руки конструкторов и хотел взять портфель Александр Александровича, но тот отрицательно качнул головой: — Сам, сам!

Черная «Волга», шурша шинами, выкатилась с привокзальной площади на Садовое кольцо и остановилась у светофора.

Встречающий обернулся с переднего сиденья:

— Куда, Александр Александрович? В министерство еще рано. В гостиницу?

— Поехали в парк Горького, — неожиданно ответил Морозов. — Когда еще мы там сможем прогуляться! Да и не жарко пока… Там и позавтракаем. Вы как? — он посмотрел на попутчиков.

— Мы – за, — поднял руку Беликов, а Захаров согласно кивнул.

В тени деревьев пробегали редкие спортсмены, два солидных седовласых старика чинно вышагивали со свежими газетами и вели неторопливую беседу.

«И когда мы сможем также спокойно шагать от рассвета до заката, замечая солнце, ветер, запах цветов – где-то в иной, а не в полигонной обстановке», — подумал Морозов. — «Нет, пожалуй, это может и наскучить. Жизнь – все же движение… Правильнее, наверное, и работу свою делать, и жизнь замечать…»

Большая площадка за входными колоннами блестела чистотой. Открывались киоски, у одного разгружался «Москвич» – «пирожок», и из его кузова струился, вплетаясь в свежесть утра, запах выпечки и сосисок.

— Вот здесь фронтовики собираются на девятое мая, по документальным кадрам узнаю, — Захаров огляделся вокруг, — а я здесь, вообще, впервые.

— Значит, не зря приехали, — улыбнулся Морозов, — что-то новое увидите… Мне это место хорошо знакомо… Еще с сорок третьего года.

— Давно, — удивленно заметил Беликов, — вы в командировку сюда приезжали?

— Да, командировка получилась серьезная и знаменательная. После Курской дуги. Осенью здесь была выставка трофейного немецкого оружия. Впервые москвичи увидели весь этот фашистский «зверинец». Были «Тигры», «Пантеры» – в неплохом состоянии. По всему видно: корпус целый, двигатель не горевший. Может, просто перебили гусеницу, а машину бросили. У нас, вы знаете, как полагается относиться к боевым машинам. Пока оружие исправно – экипаж ведет бой, хотя и превращается сразу в мишень. Бывало, что экипаж обездвиженного танка успевал с места один – два раза выстрелить и все… — Морозов тяжело вздохнул. — На то она и война… Мы стараемся, насколько это совпадает с техническими требованиями, максимально защитить экипаж… Без экипажа танк – ничто…

— Да, высчитываем все, что-то облегчаем в трансмиссии, чтобы нарастить лобовую броню, — заметил Захаров.

— Знаете, — Морозов насупился,— вы люди молодые, дай бог вам никогда не видеть сгоревшие  машины, сконструированные вами. Но есть и более важная сторона, так сказать, морального плана. Гибель танкового экипажа – очень тяжелая картина. Взрыв боеукладки, пожар… Короче, представляете, даже сталь плавится. И оставшиеся в живых члены экипажа, в другой, новой, машине, должны чувствовать себя уверенно, — громко произнес он последнее слово. Иначе ничего не получится, понимаете?

— Понимаем, Александр Александрович.

— Вот от этого и надо отталкиваться – конструктор отвечает за жизнь экипажа. И на слабую выучку не сваливать! — Морозов посмотрел на собеседников. — Договорились?

— Хорошо, Александр Александрович, — чуть задумчиво сказал Беликов.

— Ну, тогда пошли завтракать, киоск уже торгует.

Трое собеседников выглядели очень просто и ничем не выделялись из среды посетителей парка. Они стояли у столика под тентом, макали сосиски в горчицу и пили горячий кофе с молоком.

Морозов смотрел на пустынную площадку парка и снова вспоминал памятный сорок третий год.

— Я сюда не раз приходил, — глядя перед собой, произнес Александр Александрович. — Впервые появилась возможность смотреть эти произведения доктора Порше. Смотрел, сравнивал и сделал, конечно, выводы.

— Мы их тоже облазили на Кубинке, — заметил Беликов.

— Конечно, какой конструктор сейчас будет что-то делать, не изучив эти машины. Но тогда… Тогда эти утихшие чудовища хранили еще запах боевой гари, свежие отметины от снарядов, сверкающие изломы брони.

— Сейчас уже, за послевоенные годы, столько написано об этих конструкциях, — Захаров показал руками стопу книг.

— В те посещения заметил я еще одну штуку – не было вообще старых образцов. С чем немцы начинали? Р-III, Р-IV. Так вот, их на выставке не было. Я потом интересовался у военных разного уровня – почему? На Курской дуге, вы знаете, какие немецкие танки были. Оказалось, что все танки, с которыми фашисты пришли к нам в сорок первом году, в сорок втором были уничтожены. Вот так! Так воевали наши солдаты!

— Выходит, после этих потерь решили «зверинцем» испугать, — усмехнулся Захаров, — но не получилось.

— Не получилось  потому, что и мы тогда не дремали, — заметил Морозов. — Был увеличен выпуск машин, да и перспективная модель разрабатывалась. Но на Курской дуге мы увидели и слабость Т-34…

— Слабость? … Александр Александрович! Все-таки под Прохоровкой поле было усеяно горящей немецкой техникой. Наши машины тоже горели, но меньше! — запальчиво начал Беликов. — Значит, Т-34 лучше, без всякого сомнения… Ведь, машина признанная. А недостатки у всех конструкций есть…

— Я не о дефектах говорю, тут дело серьезнее, — продолжил Морозов. — Закрывать на это глаза нельзя было. Дело в том, что пушка стала не соответствовать машине, нужен был более мощный калибр.

— Вы о пушке в восемьдесят пять миллиметров? — догадался Беликов.

— Конечно. Вот ты, Игорь Федорович, о Прохоровке заговорил. Никто и не сомневается, что лучше. Но какой ценой, вы знаете?

Беликов и Захаров промолчали, а Морозов достал сигарету:

— В Москву, в сентябре сорок третьего, я, конечно, не на выставку приехал. Мы с Максаревым приехали на заседание Государственного Комитета Обороны. Оно было посвящено техническим вопросам, и, соответственно, собрались директора и главные конструкторы танковых, авиационных заводов, артиллерийских… Хвалили тогда многих. И Юрия Евгеньевича – директора, и меня. Директора за то, в первую очередь, что у нас к тому времени сходило с конвейера по одной машине каждые сорок минут. К концу войны, вообще, по две машины в час делали… Но я перед этим совещанием выезжал на фронт и был под Белгородом и Харьковом. Смотрел, как эксплуатируют нашу машину, беседовал со многими танкистами. Оказалось, что Т-34 бьет «Тигр» на дальности в шестьсот метров, а «Тигр» способен попасть и с полутора километров. Вот поэтому в Курской битве погибло немало, около пятисот, «тридцатьчетверок». Такова арифметика и такова истина. Поэтому, пока хвалили, меня не покидало это двойственное чувство: «Хорошо, да не очень».

— И в сорок четвертом появилась такая машина, — подсказал Захаров.

— Да, но не сразу, Сергей Алексеевич. Я в перерыве подошел тогда к Грабину. — «Василий Гаврилович! Нужна мощнее пушка». Он много говорить не любит. Отвечает: «Надо, сделаем. У нас уже наработки есть». Спрашиваю о сроках. Грабин спокойно отвечает: «Готовь повозку, за семьдесят дней пушка будет готова». И, действительно, в сроки уложился. Молодец! А для КВ он разработал пушку за сорок пять дней!

— Это непостижимо! — Беликов откинулся на скамью и задумчиво покачал головой.

— Условия такие были, — пояснил Захаров.

— Вообще, Грабин шагал в войну на два шага впереди фашистских конструкторов. Да и сейчас его КБ высоко ценится, — чувствовалось, что Морозов с большим уважением относится к этому конструктору артиллерийских систем. — Весной сорок третьего Сталин собрал совещание. Немцы перебросили ни Тихвинский фронт первые «Тигры», «Пантеры», «Фердинанды», и стали их там испытывать в бою. Результаты оказались для нас неутешительными, и это вызвало тревогу. Доклад делал Воронов и в конце заключил: «У нас нет артиллерии, способной успешно бороться с этими танками». Конечно, Сталину этот вывод не понравился, и он обратился к Грабину: «Чем мы будем бить немецкие танки, товарищ Грабин?». Но Василия Гавриловича этот вопрос не смутил. Он тут же достал чертежи 57-миллиметровой противотанковой пушки ЗИС-2 и доложил о ее готовности и характеристиках. Тогда Сталин бросил: «Вы нас не пугайте, товарищ Воронов! Справимся и с новыми танками фашистов». У Грабина всегда был готов очередной ход, — заключил Морозов.

В просторном кабинете Министра оборонной промышленности собрались не только харьковчане. Здесь были и другие танковые конструкторы – Котин, Карцев, и «противотанкист» Непобедимый, и «микояновцы», и еще много молодых конструкторов, которых Александр Александрович видел впервые.

«Вот и смена подрастает» — подумал Морозов, оглядывая приглашенных. — «Того и гляди, скоро слушать старших перестанут».

И тут же конструктор вспомнил конец тридцатых годов, бои вокруг становления «тридцатьчетверки». «А может,  и не всегда надо слушать, если есть новые идеи, которых старики не понимают» — возразил себе Морозов. — «Ведь, Михаил Ильич потому и отстоял Т-34, что не кивал каждому пожеланию, а творил то, что считал правильным. Да, пожалуй, директивами машину не построишь. Тут, ой как вникать надо во все!».

Министр Зверев поправил на ходу седые волосы, положил красную папку на стол и внимательно взглянул на присутствующих:

— Кое-кого я от отпуска оторвал, но ничего, надолго не задержу – успеете еще погреться и водички попить. Так, Виктор Иванович? — обратился он к розовощекому полному мужчине в очках.

— Да у меня уже сегодня двадцатый день отпуска, хватит, — смущенно улыбнулся Виктор Иванович.

— Начнем со стрелкового оружия, — перешел к делу  Зверев, — и посмотрим, что мы за полгода наработали. А затем постепенно дойдем и до изделий Михаила Кузьмича. Я бываю, вы знаете, везде. Надо и вам знать общую картину… Потом доведем информацию о новых технических разработках, о перспективах их применения. И, конечно, поговорим о том, над чем работают и что собираются нам преподнести американцы и европейцы…

Когда собирается столько людей такого уровня, совещание никогда не бывает коротким. По некоторым вопросам встречаются зачастую не просто разные, а полярные точки зрения.

Морозов смотрел на схему противотанкового снаряда «Малютка», на фотографии новых мин и снарядов, на снаряжение разведчиков и водолазов, но ни на секунду не выпускал из внимания подготовку своего небольшого доклада об устранении недоработок на новой машине. Листы, лежащей перед ним тетради, заполнялись четкими и понятными тезисами.

В перерыве Морозов подошел к Котину:

— Как у тебя, Жозеф Яковлевич? Чем живет Кировский завод?

— Да движемся, Александр Александрович. Совершенствуем машины. Это у вас, в Харькове, основное опытное конструкторское бюро. А мы будем на основе твоего изделия разрабатывать свою машину. Так решил Зверев. Потом лучший танк пойдет в производство.

— Знаешь, мне кажется, что обе машины будут производиться. У нас всегда были разные направления: Т-34 и КВ. И конструктора разных школ. Верю, что получатся две отличные машины. А в войсках обоим места хватит.

— Посмотрим, — ответил Котин. —  У меня только начало разработки, но есть хорошие идеи – и по двигателю, и по ходовой, — он задумчиво посмотрел на одну из батальных картин в холле и вздохнул. — Не хватает мне Николая Леонидовича, его идей. Особенно сейчас, когда делаем машину третьего поколения.

Морозов горестно промолчал. С Николаем Леонидовичем Духовым они были одногодками. Судьбы их были схожи. Оба в 1940 году возглавили конструкторские бюро: Морозов стал главным конструктором вместо Кошкина, а Духов, оставаясь заместителем Котина, руководил СКБ-2. Яркая жизнь Духова всегда восхищала Морозова, и он радовался каждому его успеху. Хотя они и работали далеко друг от друга – Ленинград и Харьков – но по работе встречались часто. Семь лет назад Александр Александрович поздравил коллегу с Ленинской премией, а спустя всего четыре года, в мае, вылетел в Москву на траурную церемонию… 

Морозов хорошо знал, какую роль сыграл Духов в конструировании КВ, который тоже пришлось пробивать, и так же долго: начиная с 1939 года, когда КВ на практике испытывали линией Маннергейма. Другие машины не могли тогда так эффективно крушить надолбы. И, хотя, в тридцать девятом КВ приняли на вооружение вместе с тридцатьчетверкой, в 1941 году дальнейшая жизнь этой машины ставилась под вопрос. Но Духов сражался за машину, горел конструированием…

«Может, поэтому так быстро и сгорают талантливые люди» — подумал Морозов. — «Отдавая себя полностью этому стальному произведению».

— Приезжай ко мне на испытательный полигон, — нарушил молчание Котин. — Посмотришь и сравнишь. Может, идеи появятся новые.

Морозов прикинул в уме свой график:

— А что, может, в августе на денек прилечу.

— Вот и решили, — кивнул Котин, — оценишь наши сюрпризы…

На следующий день участники совещания переместились на Кубинку. Здесь предстояло воочию посмотреть на часть образцов, знакомых по фотографиям и схемам.

Показ, видимо, готовился долго и тщательно. В одном из закрытых боксов стояли стеллажи со стрелковым оружием, образцами мин, снаряжением, переносными зенитными комплексами, противотанковыми ракетами, прицельными приспособлениями. На плакатах раскрывались тактико–технические характеристики образцов. Офицеры, стоявшие с указками, охотно давали пояснения.

В других боксах и на открытых площадках под навесами стояли орудия, бронетранспортеры и танки.

Морозов издалека увидел машину своего КБ, подошел и поздоровался с экипажем.

— Готовы? — по привычке спросил он, хотя и так знал, что на таком уровне неготовности быть не может.

— Конечно, Александр Александрович, — улыбнулся молодой конструктор Молчанов, — все покажем, что машина умеет.

Морозов подошел ближе и вдохнул запах свежей заводской краски. Эта машина с железнодорожной платформы сразу попала сюда. Она медленно, чтобы не испачкать траки гусениц, прошла  в бокс по бетонным плитам и по новым брезентам. Другие танки предназначались для показа боевых и ходовых качеств, поэтому с ними при перегоне не церемонились.

До этого дня машины уже неделю гоняли по трассе бронеполигона, стреляли из их пушек и пулеметов, и старались обнаружить дефекты. Сегодня, ранним утром, их в очередной раз загрузили боеприпасами, заправили и отмыли, наконец, от грязи.

Все эти танки прибыли на Кубинку, заколоченными крепко-накрепко в деревянные коробки, и долго освобождались от своей «скорлупы».

— А как разместились? Народа много?

— Да помещаемся, в солдатской казарме, условия хорошие. Вся гостиница занята, — ответил Молчанов. — Но ничего, мы только на ночь туда и приходим.

— Хорошо. Все, что надо, Беликову передайте, он завтра на завод улетает.

Морозов двинулся вокруг танка, придирчиво оглядывая каждый болт. Ничто не могло ускользнуть от его взгляда. Заглянул под днище, наклонился к выпускной трубе подогревателя.

— Затяните крышку лючка… Бревно подтяните выше… Застопорите люк механика… Пушку на три градуса вправо… Уберите два звена антенны, — тихо говорил он на ходу и экипаж быстро все выполнял.

В это время основная группа посетителей, в тридцати метрах от танка, рассматривала зенитный комплекс, но уже бросали заинтересованные взгляды на невиданную машину.

— На стрельбище все готово, — доложил Захаров.

Морозов оглянулся:

— Давай, Сергей Алексеевич, возвращайся к огневикам, мы тут с ребятами справимся.

Участники совещания приблизились к машине харьковского КБ.

— Вот машина, в которую заложено все самое новое, — представил Зверев. Объект 166А. Танк принят на вооружение в январе этого года. Подробнее расскажут конструкторы…

Молчанов уверенно взял указку и стал докладывать характеристики. Вопросов было много, особенно когда часть слушателей оказалась наверху машины и в башне.

Один из конструкторов, высокий брюнет средних лет, заглянул в отделение управления и восхищенно заметил:

— Да здесь приборов, как в самолете! Сумеет наш механик с восьмиклассным образованием все это освоить?

— Какие учителя будут, — парировал Морозов.

— Здесь автоматики столько, сколько у дурака махорки, — недовольно заметил сухощавый седой конструктор с прокуренными усами. — Стукнуть болванкой по броне, и выйдет электроника из строя! А, Александр Александрович?

— Вы же не электронщик, Борис Акимович, — спокойно улыбнулся Морозов. — Здесь же не на лампах сделано. А по транзистору можете и молотком колотить – он своих характеристик от этого не изменит. Да и корпуса приборов надежны. А, если по вашему орудию пушкой проехать – будет она стрелять? Мы не создаем машину для сверхэкстремальных условий. Она должна продержаться на поле боя сорок минут и уничтожить три – пять машин противника. Тогда – победа! Такие требования и заложены в этот танк, требования реальные и необходимые для достижения успеха в бою.

— Всего сорок минут?

— Целых сорок минут, — поправил Морозов, — ведь можно и за пять минут погубить машину.

Из башни раздался басовитый голос – « Да тут и развернуться нельзя!» – и из люка показалась большая голова со вспотевшей лысиной.

— Как ты туда вообще забрался? — изумился Морозов  и улыбнулся уголками губ. — Теперь придется башню снимать, чтобы вызволить. Давай руку, Илья Степанович, помогу.

Молчанов стоял в окружении группы из пяти человек и, показывая указкой на двигатель, что-то уверенно объяснял.

— Смотри, и подтеканий нигде не видно, — донеслось до Морозова.

— Компактный двигатель, — оценил конструктор бронетранспортеров Зотов.

— И закрыт надежно, — продолжил другой, разглядывая броневую крышу силового отделения.

— Пожалуй, бутылкой – зажигалкой уже сразу не возьмешь.

Сыпались и ершистые замечания, на которые Морозов реагировал спокойно и внимательно, выискивая среди этого потока слов возможное золотое зерно.

На смотровой площадке, у стереотруб и с биноклями в руках, участники наблюдали за огромным полем полигона, обрамленного лесами, Из динамика периодически раздавался голос руководителя показа:

— Производится стрельба по низколетящей воздушной цели на дальности два с половиной километра из зенитной самоходной установки «Шилка».

На фоне темного леса показался силуэт вертолета. Башня «Шилки» быстро развернулась, четыре ствола вздрогнули, и из них вырвался сноп разноцветных светлячков, который по наклонной траектории, как вырастающая на глазах радуга, стремительно достиг своим пятном света мишени и стал ее жалить, угасая уже далеко за пробитой фанерой. Залп, длившийся несколько секунд, сделал мишень прозрачной…

В наступившей тишине снова зазвучал голос, усиленный громкоговорителями:

— Ориентир второй – мельница, справа от него броневая плита. Обозначается оранжевым дымом. Высота плиты – полтора метра, дальность – три тысячи метров. Сейчас из окопа наблюдателя будет произведен пуск противотанкового управляемого снаряда «Малютка».

Руководитель дал время зрителям сориентироваться, обратить внимание на сосредоточенного сержанта в окопе под смотровой площадкой, и дал команду на пуск.

Снаряд зашипел и сорвался с направляющих. Между широкими лопастями рулей загорелась яркая красная точка трассера. Сержант уверенно держал пульт, за снарядом, словно осенняя паутина, тянулся тонкий блестящий провод. «Малютка рыскала во всех направлениях, стараясь, как воздушный змей на ветру, оторваться от ниточки управления и взмыть вверх, или зацепиться за близкие кусты. Но сержант был начеку, и снаряд быстро приближался к плите. Через секунды раздался грохот, сверкнула яркая вспышка и броневая плита исчезла в клубах дыма и пыли.

Во время этого пуска Морозов наблюдал и за Непобедимым – конструктором этой маленькой, но мощной ракеты. Предками Сергея Павловича были кузнецы, большие любители кулачных боев. Молва гласила, что победить этих любителей боев и металла было невозможно – отсюда, мол, и фамилия такая…

Морозов улыбнулся, вспомнив, как когда-то никто и не знал их – молодых тогда конструкторов. Да и фамилий никто из руководителей не запоминал, пока конструктор, на самом деле, не добивался чего-нибудь серьезного.

Морозову вспомнилась занимательная история с Непобедимым…

Дело было давно, на испытаниях в Капустином Яру. Присутствовал Хрущев, и впервые показали пуск первого противотанкового управляемого снаряда – «Шмель».

Помощник наклонился к Первому секретарю и, показав на снаряд, сказал: «Шмель».

Первый пуск – попадание… Второй пуск, и снова снаряд попал в цель.

Тогда Хрущев, не зная Сергея Павловича, и желая видеть конструктора, закричал в восторге: «Кто здесь Шмель? Позовите мне Шмеля!»…

Не все, конечно, догадались, что за «шмель» понадобился Хрущеву, и удивленно переглянулись. Не сразу отозвался и Непобедимый, увлечено наблюдая за пусками. Он подошел, наконец, и представился.

— Крепкая фамилия! — восхитился Хрущев и, подняв правую руку, сжатую в кулак,  потряс ею. — Вот и оружие у нас все такое должно быть – непревзойденное и непобедимое.

Он вопросительно взглянул на Сергея Павловича.

— Стараемся, Никита Сергеевич, — последовал короткий ответ.

… За прошедшее с тех пор время Непобедимый многого достиг. Его снаряды били, практически любую броню.

— Точное попадание! — сказал Морозов, подойдя ближе.

— Да, сержант толковый, — согласился Непобедимый. — Он больше пятидесяти пусков на тренажере выполнил.

— Усложняется оружие, у нас тоже тренажеры.

— Знаю, Александр Александрович. Кстати, это правда, что ты для своих машин требуешь призывников с образованием не ниже десяти классов? Это так?

— Так. Но пока не получается. Упрощаем программу обучения, но многого важного просто не выбросишь. Этой машине интеллект нужен.

— А где он не нужен?

Морозов помолчал, глядя в поле, и перевел разговор на другую тему:

— Сергей Павлович! А ты можешь защитить наш танк своей ракетой? Чтобы в боевом  комплекте было несколько таких управляемых?

— Пуск через пушку? — уточнил Непобедимый.

— Да. Она же сейчас гладкоствольная, нарезы не мешают.

— «Малютка» с ее проводами здесь не подойдет. Тут нужен другой принцип и есть некоторые задумки, но надо с одним институтом поработать. Главное, что это осуществимо, в принципе. Осталось серьезно переделать систему наведения.     

— Я на тебя надеюсь, Сергей Павлович. Коломне всегда доверяли серьезные изделия. А сколько это займет?

— Думаю, в течение года освоим.

Из-за леса послышался нарастающий гул танковых двигателей. Слева, из просеки, выскочили три машины, блестя на солнце сталью гусеничных лент.

— Танковый взвод совершает марш в составе авангарда и выполняет задачу разведывательного дозора в предвидении встречи с противником, — объяснил обстановку руководитель.

Первая машина, оторвавшись на триста метров, медленно пошла по низу невысокой насыпи, развернув башню влево и двигая стабилизированной пушкой в секторе мишенного поля. У второй машины пушка качалась прямо, у последней неторопливо развернулась вправо.

Далеко–далеко в поле лениво поднялись три громадных мишени, обозначенные черными дымами.

— Дозор противника атакует с дальности два километра, — доложил руководитель, — при приближении на дальность эффективной стрельбы откроет огонь…

В двухстах метрах от наших танков, подтверждая эти слова, взорвались три фугаса, выбрасывая черные фонтаны камней и земли.

Танковый взвод среагировал на это и, пока оседала густая пыль, развернулся в боевой порядок «линия»; танковые пушки, отыскивая цели, грозно смотрели сквозь марево.

— До целей тысяча шестьсот метров, — зафиксировал помощник руководителя.

В это время танки вырвались за дымно–пыльную полосу, и раздался оглушительный грохот одновременных мощных выстрелов. Танки слегка присели на корму, освобождаясь от огненных «подарков», земля вздрогнула и снова послала вверх тучи пыли. Три ярких огня трассеров засветились на фоне мишеней.

— Снаряды кумулятивные! — прокричал сквозь грохот руководитель.

Через секунду мишени, специально созданные для показа – из легкого металла, досок и бронированного листа посредине, пропитанные огневой смесью – представляли собой жалкое зрелище. Они ярко пылали, жидкий металл разбрасывал многочисленные брызги. Мишени, как подкошенные, оседали в горящую траву и, выбросив снопы искр, становились огненными пятнами…

С утра и до обеда следующего дня Морозов был в министерстве оборонной промышленности, а затем, взяв с собой Захарова, снова приехал на Кубинку.

Захаров недоумевал про себя – «Зачем?», но не торопился с вопросами, зная одно золотое правило: все, что надо знать, Морозов всегда скажет. Но многие свои мысли Александр Александрович любил сразу иллюстрировать для наглядности. У кого-то это получалось с шахматами, у кого-то с картошкой. Морозов показывал на танках, как будет меняться, и чем будет отличаться новая конструкция, а еще на картинках и деревянных макетах, скрытых до поры и времени от обсуждения.

Жара постепенно уходила, в некоторых боксах чувствовалась прохлада. После показа везде  кипела работа: обслуживались техника и полигон.  Поэтому, в напряженной рабочей обстановке, мало кто обращал внимание на двух человек в черных комбинезонах, поднимавшимся по металлическим лестницам на разные танки.

— Александр Александрович! — раздался удивленный возглас.

Навстречу шел Лобов – начальник полигона.

— Не шуми, — Морозов улыбнулся уголками губ. — Мне с Захаровым здесь поработать надо.

— Конечно, конечно. Какая помощь нужна?

— Открой нам военные образцы, Денис Гаврилович. И немецкие тоже. Сергей Алексеевич еще не все здесь видел.

— Да мы и не всем показываем, — солидно заметил Лобов. — Пока собираем, драим, красим, но есть мысль на будущее и музей здесь соорудить. Но до этого еще ой-ей-ей! — он озабоченно покачал большой головой с фуражкой набекрень.

— И много насобирал уже? — Морозов направился к знакомым боксам.

— Сейчас около двухсот.

— Ого! — не удержался Захаров.

— Да – да! — подтвердил еще раз Лобов, — два танковых полка. На прошлой неделе привезли броневик из Белоруссии. Партизаны на нем воевали. Но все это хозяйство обслуживать надо, — он вздохнул. — Лето кончится и потом до следующего года. — Федченко! — позвал он старшину с черными усами, — откроешь эти три бокса, потом опечатаешь. Проводи товарищей.

— Есть! — радостно ответил старшина, узнав Морозова.

— А я, извините… — вытянулся полковник, — сами видите, какое хозяйство…

— Давай, беги, — Морозов пожал руку.

В полутемном боксе, на гравийном полу стояли образцы второй мировой. Через вторые открытые ворота хлынул дополнительный поток света, и ярко очертились красные звезды на башнях, белые номера. Под потолком пищали залетевшие ласточки. Строгий холодный металл внушал силу и уверенность.

Морозов молча прошел мимо БТ-5, БТ-7, САУ-100 и задержался у Т-34. Дальше виднелись стволы еще многих танков и самоходок.

— Походим, посмотрим, Сергей Алексеевич, — задумчиво произнес Главный. — Может, что-нибудь еще придумаем. Как в пословице говорится – корабль никогда не дождется попутного ветра, если не знает, в какую гавань ему плыть. Но мы-то знаем, что нам надо – новые мысли по нашей машине.

— Да, предел совершенствования – остановка, — сказал Захаров.

— То-то. Знаешь, как однажды Жуковский гулял под дождем. Ходил и размышлял, что делать, чтобы самолеты не разбивались. Крыло на первых аэропланах делали плоским, аэродинамика – ноль, и аварий было много. И вот, во время этой прогулки, Жуковский заметил, какой становится капля, когда пролетает через воздух к земле. Капля приобретает определенную форму. Вот и стала каплевидная форма основной формой крыла…

— Александр Александрович, вас, наверное, часто «эврика» посещает, такой опыт конструирования!

— Не преувеличивай. Я вам в КБ всегда твержу, что это конструирование – коллективный труд. Разве может сейчас один человек вникнуть и в металл, и в электронику. А «эврика»… Надо перелопатить массу  породы, чтобы найти что-то толковое…

Морозов в раздумье взялся за пушку ИС-3:

— Ответ Грабина фашистам. И сколько она успела намолотить? — он посчитал звездочки, — достаточно! Пойдем, на их образцы глянем…

Бокс с немецкой техникой ничем не отличался от предыдущего: тот же писк ласточек, запах солярки и крупный гравий. Но атмосфера была здесь какой-то не простецкой и задушевной, а затаенно-душной и враждебной. Там, в оставленном боксе, были танки, а здесь – металлические чудовища с крестами на башнях и ржавыми гусеницами.

Захаров вспомнил фотографии и документальные кадры: подбитые немецкие танки на Курской дуге – опущенные пушки, перебитые гусеницы; чадящие и догорающие.

Огонь войны потушен и сейчас это многотонное укрощенное зло, отремонтированное и подкрашенное, навсегда заперто в боксе.

Морозов остановился у «Пантеры», на которой виднелись вмятины, а передний броневой лист был заварен, сравнительно, свежей сваркой.

— Заварили! — сказал Александр Александрович. — Тут была вот такая трещина, — он провел пальцами по броне, — да, она не одна такая. Здесь есть и «Тигр», и «самоходка», — Морозов показал вдоль ряда, — с серьезными отметинами от наших танков. Трескались, как перезрелые орехи… Присмотрись – увидишь.

Захаров удивленно посмотрел на шов:

— Это, видимо, уже в сорок пятом?

— Может, и так.

Они подошли к «Тигру» – высокому танку с коробкой башни. Выглядел он грозно.

— Представляю нашего пехотинца в обороне, — заметил Захаров.

— Да, и на это расчет был, — кивнул Морозов, — запугать еще до боевого столкновения. Но, как только подбивали такой первый, сразу переставали бояться.

— И зачем они вообще такую тяжелую машину сделали? — Захаров пожал плечами. — Ведь и скорость, и проходимость уменьшались…

— Да не было у фашистов другого выхода, Сергей Алексеевич! Нашу броню они скопировать не могли, приходилось наваривать дополнительную крупповскую. Этот «зверинец» соорудили специально для битвы под Курском – последний шанс Гитлера. Проходимость летом была. Ну, и, видимо, подсознательно, подсчитали, что и для западных дорог эти тяжеловесы подойдут при провале операции, когда надо будет отходить.

— Предусмотрительные.

— Но это не предел веса, как знаешь. Пойдем к другому «зверю».

«Королевский тигр» выглядел обездвиженным монстром, покрытым паутиной и слоем пыли.

— Вот – шестьдесят восемь тонн! — Морозов хлопнул по закрылку, оставив отпечаток ладони.

 — Тяжелый, а пушку мощнее не поставили, — Захаров стал обходить машину, отыскивая повреждения. — Есть! Прямое попадание в двигатель! — он радостно показал на следы сварки.

— Да, не переиграл нас фашистский доктор, — слегка улыбнулся Морозов, — хотя как старался…

Он взглянул на ряд машин и представил себе немецкого конструктора – доктора Фердинанда Порше, колдующего у чертежной доски. Вкладывающего свой ум и талант в сооружение армады, уничтожающей жизнь на земле.

Сражение конструкторских умов велось постоянно, до полной победы над фашизмом. И Морозов, в войну, постоянно своей интуицией конструктора ощущал, как звенели это невидимые струны противоборствующих КБ, где и какая струна может лопнуть. Он вспомнил полигон «Дремлюга» с заснеженными препятствиями, освещенный ярким сияющим солнцем. И мысленно увидел Порше на немецком, мрачном и дождливом, полигоне Куммерсдорф, где тот стоит с поднятым воротником, на продуваемой всеми ветрами, вышке, и напряженно вглядывается в стереотрубу. Он смотрит, как трофейная «тридцатьчетверка» делает выстрел по «Тигру» и тот получает зияющую дыру в броне.

Морозов еще раз прихлопнул ладонью по корпусу «зверя» и тихо сказал: «Вот так-то!».

«Мышонок» удивил Захарова своим весом – 150 тонн, и размерами: своими габаритами он занимал два ряда.

— И к чему этот таракан?

— Его сначала сделали, а потом думали, — ответил Морозов. — Скорость пешехода, вооружение слабое, ни мостов под него, ни железнодорожных платформ. Это уже последняя выдумка Порше.

— Смешная машина! — Захаров поднялся по лестнице к башне и заглянул в люк.

Немного постояв, он спрыгнул на гравий и пожал плечами.

— Пожалуй, учиться тут нечему, — подытожил Морозов, и они вышли под лучи заходящего за лес солнца.

Глава 13

За шлагбаумом жизнь с каждым шагом становилась оживленнее. Кроме пения птиц слышались многочисленные голоса, звуки строительства, громкие команды и строевая песня.

В просвете между деревьями виднелись строения, к одному из которых и подошли Саша с Володей. Большое одноэтажное кирпичное здание стояло справа от центральной дорожки. Указка с надписью «Прием документов» показывала на одну из открытых дверей.

— Давайте предписания, — привычно скомандовал старший сержант с красной повязкой помощника дежурного и раскрыл журнал.

Помещение было небольшое: с барьером, двухтумбовым столом, картой СССР, доской документации и металлическим шкафом.

— Предписания останутся у меня, аттестаты тоже, — нарушил молчание сержант, — а вы пойдете вверх – в лагерь. Вон туда, — он прищурился и показал шариковой ручкой на небольшой дубок. — Найдете общий отряд сержанта Васильева и будете пока там.

— Понятно, — ответил Саша, хотя ничего конкретно не понял.

— Поторопитесь! Пока вещи бросите, обед уже начнется, — уже в спину напутствовал помощник.

Сержант Васильев стал для ребят первым воинским начальником, хотя всего и на сутки.

— Чемоданы, мешки в крайнюю палатку, и в строй, — распорядился Васильев, — после обеда подойдете – запишем ваши данные.

Первый солдатский обед состоял из щей с кислой капустой, вареной картошки с салатом из помидоров и компота из сухофруктов. Обедали за широкими столами летней столовой – один стол на десять человек.

— Не очень, — оценил Володя, допивая компот и вытаскивая грушу размером с полкружки. — Что же на ужин дадут – интересно, а?

— Да, то же самое, только без щей, — ответил Саша. — Ничего, привыкнем когда-нибудь…

Когда отряд пришел в лагерь, Васильев объявил:

— Пока, разойдись. Находиться в пределах лагеря. Построение на ужин в девятнадцать часов. Пока все не соберутся, на ужин не пойдем. Новенькие, ко мне!

Инструктаж был коротким:

— Занимайте места в крайней палатке, там есть свободные. Завтра утром начнете с медицинской комиссии. Пройдете комиссию – определят в группу для сдачи экзаменов. Ну, а если нет, вернетесь ко мне. Но в любом случае, — он строго взглянул на обоих, — прибыть ко мне и доложить: куда вас определили. Я за вас отвечаю. И за границы лагеря ни на шаг. Все, отдыхайте.

Васильев отошел в беседке и достал сигарету.

— Ну что, пройдемся по кругу? — предложил Володя, — посмотрим, что здесь интересного!

Лагерь занимал большую территорию в небольшом лесочке, переходящем в рощу. На западе границей лагеря была трасса Харьков – Ростов, за которой дальше располагалась Малиновка. С севера такой границей служила грунтовая дорога. За ней виднелись камыши болота, заросшее травой громадное поле, холмы на горизонте и сосновые леса у Чугуева. На южной стороне находился палаточный лагерь, где размещались кандидаты. Там, где кончались деревья, лежала широкая дорога с многочисленными следами от гусениц, разбивших землю в пыль. А на горизонте виднелась вышка танкодрома и препятствия. Возле маленькой рощицы поблескивали знаки, установленные на автодроме. Грузовики, проезжающие по дороге, поднимали клубы пыли, устремляющиеся только в одну сторону – к палаткам. На востоке находилось продолжение этой военной дороги, а за ней – колючая проволока опоясывала парк боевых машин, закрытых брезентами, и штабеля снарядных ящиков возле длинного одноэтажного здания огневого городка. Дальше было стрельбище с дорожками для движения танков и брустверами, скрывающими мишени.

За границы лагеря выходить запрещалось, хотя и было интересно: а что там, за окружающими лагерь дорогами.

Сначала пошли к деревянной одноэтажке, оказавшейся учебным корпусом, почитали объявления и расписание сдачи экзаменов. Подошли к другому зданию, где размещалась медицинская комиссия.

— Вот куда нам завтра, — показал Саша на вывеску.

Комиссия в этот день работу уже закончила, и что-то дополнительно уточнить было уже не у кого.

— Смотри-ка, народ пряники жует, — заметил Володя, — видимо, от магазина идут.

— Значит, пойдем – посмотрим.

Зеленая деревянная лавка военторга была окружена со всех сторон. У прилавка стояла очередь, рядом – на траве, открывали сгущенку, лимонад, ломали руками хлеб: до ужина было далеко.

Ассортимент отличался от обычных магазинов, и Володя сразу обратил на это внимание. Он взял Сашу за локоть и кивнул на витрину:

— Да тут чего только нет! — не поступим, так хоть сувениров военных наберем – не зря съездили.

— Я тоже впервые вижу военные предметы в продаже, занимаем очередь.

Медленно продвигаясь вперед, они выбирали, что пока можно взять. Среди погон, кокард, зеленых галстуков, блях со звездами, полевых сумок, пуговиц, ремней, выбрали, кроме лимонада и пряников, по паре танковых эмблем.

Саша повертел эмблемы и, сняв с руки часы, прицепил их к кожаному ремешку.

— Ну, вот, теперь мы ближе к танковым войскам, — полюбовался он своей работой.

— Уже танкист! — поддел Володя.

Среди деревьев они вскоре обнаружили поляну с летним кинотеатром, несколько одноэтажных домов барачного типа, маленький кирпичный домик санчасти, несколько учебных классов.

 Каждый класс были огорожен стенкой высотой в полметра из кирпича и побеленной известкой. Деревянные столы и скамейки вкопаны в землю. Небольшая черная доска прикреплена проволокой к двум металлическим трубам, залитым у основания цементным раствором. Площадка класса утрамбована, только у ножек стола проросла трава. Сверху вся площадка укрыта дощатым настилом на деревянных столбах.

— Хорошее место, Саша похлопал рукой по столбу, — сюда можно приходить и готовиться.

— Да… Тут классов хватит на всех… А там что?

За деревьями просматривался макет танка из дерева, кирпичная стенка с окном, высокий забор, доски, проложенные на высоте по бревнам.

— Это полоса препятствий. Ну-ка, попробуем!

Саша подпрыгнул и повис на деревянной стенке. Он пытался зацепиться ногой и оттолкнуться вверх. Подтягивался при этом на руках, помогал себе коленями, но стенка не поддавалась.

— Так не пойдет, — он спрыгнул и вытер пот со лба.

— А с виду простой забор, — Володя стукнул кулаком по дереву и пошел дальше по полосе.

Но Саша не собирался так просто пройти мимо этого забора. Он отошел подальше, разогнался и, высоко подпрыгнув, крепко схватился за верх. Одновременно гулко ударил подошвами, что есть сил подтянулся, и через секунду сидел наверху, свесив ноги.

— Молодец! — только и сказал Володя.

И, отойдя на двадцать метров, после быстрого разбега повторил Сашин прыжок.

Спортивный городок тоже был недалеко от палаточного городка, сразу за полосой препятствий. Рябы брусьев, перекладин, наклонных досок, лестниц окрашены в синие и белые цвета.

— Здесь и рота разместится, — Володя похлопал горячую спину гимнастического коня.

— Экзамен по физической подготовке, наверное, здесь сдают… Давай, с утра придем, позанимаемся, — Саша забрался на брусья и, сделав несколько махов, соскочил через концы.

— Давай, может с физо и начнутся экзамены. Вообще, надо вечером походить по лагерю, поспрашивать: кто, что, когда сдавал… Как принимают.

— Не помешает. Да и узнать бы: сколько здесь народа поступает…

— Вот-вот, — подхватил Володя, — и посчитать хоть примерно наши мизерные шансы.

— Почему сразу «мизерные». Мы же пока ничего не знаем, первый день. Завтра, думаю, нам все разъяснят: что, как, когда…

Саша повернул голову в сторону дороги и прислушался.

— Слышишь гул? — он показал рукой на угол спортивного городка.

— Ну? И что?

— Может, танк, — Саша с надеждой взглянул в просветы деревьев.

Гул приближался, земля мелко задрожала и вскоре из-за деревьев, в клубах дыма и пыли, лязгая гусеницами и раскачиваясь на волнообразной дороге, на самом деле, показался танк.

В люке механика виднелась голова в шлемофоне и очках. В открытом люке башни стоял танкист в черном запыленном комбинезоне и, держась рукой за рукоятку люка, раскачивался вместе с быстро идущей машиной.

Подняв облако пыли, танк стал сбавлять скорость и вскоре совсем остановился возле спортивного городка. Двигатель замолк, и механик стал выбираться из люка.

До танка было рукой подать и ребята подошли. От лагеря тоже шли быстрым шагом с десяток кандидатов.

— Что там у тебя, Сорокин? — спросил тот, что был в башне.

— Да… Топливо в баке кончилось! — механик обходил вокруг танка и стучал по наружным бакам. — В переднем, кажись, есть, сейчас проверю, — он стал быстро откручивать пробку.

— Что же ты так? — укоризненно сказал командир танка, — тут до парка осталось триста метров!

— Сейчас-сейчас, — суетился механик, — прокачаю, и поедем, делов на пять минут.

— А если бы это случилось в другом месте? — командир вылез из башни и спрыгнул на землю.

Саша увидел курсантские погоны, подошел поближе и спросил:

— А можно залезть и посмотреть танк?

Курсант ухмыльнулся:

— «Можно» на забор пописать. А в армии говорят «раз-ре-ши-те». А залезают на телегу, а не на танк.

Он замолчал и подождал правильного слова. Но не дождался, вздохнул и продолжил сам:

— Понимаются на танк, заходят в танк… А после дождя еще и грязь аккуратно счищают с сапог… Ну ладно, поднимайтесь, только в башню не опускаться.

Саша с Володей быстро схватились за надгусеничные полки, поднялись и опустили головы в люк. Из глубины машины пахнуло маслом, пороховыми газами, соляркой и запахом дерматиновых сидений. Они осматривали пушку боеукладку, прицел, не понимая пока назначения разных механизмов.

— Это Т-55, я видел картинку в «Технике молодежи», — заключил Саша.

— А, может, и «пятьдесятчетверка», — возразил Володя, — машины очень похожи.

Они хотели что-то спросить у курсанта, стоящего внизу, но раздался голос механика:

— Витя! У меня готово.

Курсант надел шлемофон и знаками показал ребятам спрыгивать. Затем обошел танк вокруг, отодвигая назад любопытных, вышел впереди машины метров на десять, и только тогда подал команду «Заводи!».

Из кормы танка раздались звуки проворачиваемых коленвалов двигателя, черный дым вырвался из выхлопной трубы, окутав стоящих брызгами солярки и масла. Двигатель перешел на постоянные обороты, приглушенно урча и выбрасывая уже сизую пелену.

Послышалось лязганье в коробке передач, ведущие колеса дернулись, гусеничные ленты стали натягиваться, и машина медленно тронулась с места, перебрасывая траками, как черпаками, очередные тонны пыли.

Танк пробежал несколько десятков метров, слегка затормозился, снова послышался скрежет коробки передач, сквозь пыль пробился черный дым и, завихряясь, устремился вверх. Гусеницы замелькали быстрее, пыль стала гуще и шлейф от нее еще длиннее. Вскоре машина завернула за угол рощи, и звук стал таять и жалобно стонать где-то у парка…

— Первый раз так близко танк видел, — поделился Саша. — Вот и мы так будем скоро по полигонам мотаться.

— А где вообще видел? — недоверчиво спросил Володя.

— Памятники не считаются?

— Нет.

— Под Новомосковском. Я тебе рассказывал, что мы в походе были по партизанским местам. Вот, когда ждали теплоход на Самаре, из-за леса выехал танк и погнал вдоль реки по другому берегу. Но тогда до него было далековато, метров триста.

— А я только памятник видел, генералу Пушкину. Т-34 на постаменте… Слушай, Саша, как тебе дым, пыль? Солярка эта вонючая? Лязг, трясет… Комфорта совсем нет…

— Ты у меня или у себя спрашиваешь? Я комфорта и не ищу. Да зачем он в молодости и нужен! Мы же не загорать приехали… Ну, а комбайнер… или сталевар – они что, в других условиях?

— Да, ладно, это я так. Просто подумал: взять бы перед экзаменами всех кандидатов да отправить в парк танки драить. На недельку, с утра и до вечера. Может, тогда и меньше было бы поступающих, — Володя улыбнулся. — И нам бы с тобой полегче было.

— Хватит мечтать, тоже мне – нашел простой выход. Может, и не ты один уже об этом думал.

Они подходили к палаточному городку и уже слышали разноголосые команды «Строиться!». Различали за деревьями слова сержанта Васильева: «Хватит спать, строиться на ужин».

— Вовремя мы, — Саша стал в строй и оглядел отряд, — смотри – народа стало больше.

Действительно, всего за несколько часов отряд увеличился. Стояли и три вновь натянутые палатки.

Меню ужина еще в обед было правильно ожидаемым.

— Хорошо, что пряников поели с лимонадом, — Володя накладывал в миску целые вареные картофелины и огурцы, порезанные на четыре части.

Хлеба было много, и он сунул в штанину две горбушки.

— До утра далеко, а на голодный желудок я плохо сплю, — оправдал Володя свою запасливость.

Саша налил теплого чая и чайник опустел.

— Успел! —  усмехнулся Володя, прихлебывая из кружки.

— Вот ты говорил: «в парке машины драить…», — Саша наклонился через стол, — а тебе не кажется, что столовка – лучше вариант. Там, в парке, ты где-то еще можешь сачкануть, а здесь… Желудок не обманешь. Нас, Володя, так специально кормят, чтобы балованных едой отсеять…

— Точно. Посмотрим, что дальше.

— Я уже знаю.

— И что же?

— Ночь и комары.

— Да, я тоже за столовой и свалкой болотце видел, — почесался Володя.

Они вышли из столовой и, присев на траву, стали ожидать остальных.

— Мы ездили от школы пионерский лагерь строить на Арабатскую стрелку, у Геническа, — Саша прислонился к дереву и пожевал сорванную травинку. — Отрабатывали там практику после девятого класса. Эта стрелка – длинная полоска песка шириной примерно с километр. С одной стороны – Азовское море. А с другой – соленое озеро Севаш. Подходишь к озеру – что-то булькает и сероводородом воняет. Вода какая-то зацветшая, мутная. Короче – рай для комаров. Вот там я на этих зверей насмотрелся… Если ветер с Севаша, то полночи не заснешь. А в простынь завернешься – душно.

— И что же вы делали?

— А чего тут сделаешь! Не спали. Если донимают, то костры жгли.

— Вот и мы будем жечь. Хлеб поджарим, — Володя похлопал себя по карману.

— Если разрешат, — поправил Саша.

В палаточном городке Васильев остановил строй и, пройдя вдоль, объявил:

— Сейчас – личное время. Разрешаю заниматься своими делами. В летнем кинотеатре будет фильм. Можете читать, заниматься спортом, но… — он нахмурил брови, — из лагеря никуда! Отбой – в двадцать два часа. На вечерней поверке в двадцать один тридцать – все в строю. Вопросы?

Вопросы задавать Васильев отучил еще перед обедом, когда тренировал одновременно и громко отвечать «Никак нет!».

Когда группы кандидатов получили команды от своих сержантов «Разойдись», они бегом устремились в одну сторону.

— Что за гонки! — недовольно пробубнил Володя, — как дикие бизоны.

— Наверное, в кино. Я чего-то нигде и афиши не видел. Пойдем?

— А чего еще делать? Только давай вещи проверим. По темноте мы вообще не разберемся, а утром и неумытыми можем остаться.

У палаток дежурил дневальный. Он все охранял и приметливо вглядывался в лица кандидатов, посещающих палатки. Иногда он спрашивал: «Не заблудился? Кто командир?», и, услышав фамилию «Васильев», кивал в знак согласия. Мол, «Проходите к своим вещам».

Все было на месте и, успокоившись, ребята пошли к летнему кинотеатру.

Места на скамьях оказались занятыми, но было много места на траве. Уселись, и, под тихие разговоры кругом, стали вникать в суть кинематографического сюжета.

Фильм оказался не просто древним, а еще и порядочно изношенным. Когда экран в очередной раз гас, раздавался свист, тихая матерщина и громкие плевки в землю.

При постепенном наступлении темноты прилетели и упомянутые незлым словом комары. Среди табачного дыма на фоне экрана замелькали дубовые веточки.

Вечер долгое время оставался фиолетовым и маловетреным. Громко стрекотал киноаппарат, хриплые голоса героев фильма доносились из динамиков, вечерняя прохлада тихо приходила от темнеющего леса.

 

Глава 14

 

Под утро пошел дождь. Капли стучали по парусине палатки как мелкая гречневая крупа.

Саше приснилось, что он несет в бумажном пакете что-то из гастронома и это «что-то» разрывает пакет внизу и, несмотря на прижатую к дыре ладонь, высыпается с барабанной дробью на землю. Пакет становится легким и пустым, а дробь все же продолжается, хоть и сыпаться уже нечему.

«Вот это дела!» — ужасается Саша во сне, — «остались все без каши!». Он смотрит с надеждой на грязный асфальт, пытается найти решение, но асфальт начинает светлеть и превращается в брезент палатки. Саша открывает глаза, вытирает каплю дождевой воды со лба и вздыхает: «Пусть уж лучше дождь… И к чему такой сон дурацкий?»…

Затем сам себя успокаивает: «Обычная ассоциация. Принял дождь за рассыпанный горох. Приснился пакет – значит, сначала мозг выдал первое попавшееся из своих закоулков – поход в магазин. А потом надо было мозгу подогнать под этот пакет звуки, которые в это время были, звуки дождя. И как-то связать это воедино – в какое-то знакомое мне действие. И он, мозг, подогнал ассоциации к моему опыту. Все объяснимо. Я же не видел, например, картинки во сне – град бьет по крыльям самолета. Потому что не летчик  и никогда этого видеть не мог. Можно, конечно, пофантазировать, но мозг не имеет права этого делать в ответственный момент, когда просто надо быстро распознать явление и, может, срочно принять какие-то меры. Например – разбудить меня…»

Саша взглянул на Чумакова, но тот спокойно спал. Часы показывали шесть, до подъема оставался ровно час. Сквозь полуоткрытый полог виднелся молодой дубок, по коре которого медленно стекала струйка воды. Дождь шел ровно, без ветра.

Ноги дневального прошли мимо, затем его слабая тень показалась с другой стороны палатки, согнулась, и раздалось шипение зажженной спички. Надрывный кашель разорвал тишину и вызвал движение на нарах: посапывание стало недовольным, кто-то приоткрыл и тут же закрыл глаза, половина перевернулись на другой бок.

Еще раз взглянув на часы, Саша снова закрыл глаза.

На этот раз сон показался сиюминутным: полог палатки резко откинулся, и раздалась команда Васильева «Подъем!».

Палатка пришла в движение, а шаги сержанта удалились, и команда повторилась в другом месте. Через минуту кандидаты покинули нары и стояли, переминаясь, в строю.

— Так, хорошо, — похвалил Васильев, хотя ничего кроме просыпания ребята еще не сделали. — Сейчас быстро в туалет, потом – самостоятельная физзарядка, умывание и построение на завтрак…  Напра-во! Бегом марш!

— Побежали в сторону шоссе! — махнул рукой Володя, выходя из деревянного сортира.

Дождь закончился: на листьях деревьев блестели разноцветные бусинки, солнце проглядывало из-за туч, уходивших на восток, крохотные лужицы сохраняли чистую воду неба; паутинки на кустах были мокрыми и четко выделялись на фоне туманных лучей.

Бежать было легко, и они бежали к приближающемуся гулу машин, пока тропинка не сузилась и не превратилась в извилистую ленточку.

— Поворачиваем? — прыгая боком, спросил Саша.

Володя тяжело выдохнул:

— Давай!

Они отбежали от палаток уже с километр, и теперь столько же надо было бежать назад.

— Притормози, — попросил Володя.

Он медленно, с гулким топотом перебирал ногами, часто дышал, лицо его покраснело и покрылось потом.

— Ладно, давай немного пройдемся, — озабоченно сказал Саша и они перешли на шаг. — Давай, поправляй дыхалку, руки вверх тяни… Так… и вдох… Теперь опусти руки и выдох…

Володя плевался в кусты и обливался потом.

— Хватит отдыхать, побежали, — Саша потянул товарища за локоть.

И снова неровный топот эхом отозвался по роще.

— Немного осталось, вон уже и спортгородок, — подбодрил Саша.

— Вижу.

Ответ получился тусклым и вымученным.

— Молчи, не сбивай дыхание…

— Фу, прибыли! — Володя облокотился руками о брусья и стоял полусогнувшись.

— Наверное, не бегал давно, — посочувствовал Саша. — Ладно, я тебе расскажу, что с дыханием делать. Ну, и потренируемся еще…

— Ну и забава… для лошадей! Они привычные, постоянно бегают.

— Сдавать будем всего один кэмэ, Вова. Пробежим. Мы с тобой только что больше отмахали. С непривычки любой задохнется.

— Да? — Володя уже восстановил дыхание и приободрился. — А давай, два раза еще сегодня пробежим – до ужина и после.

— Хорошо, — сразу согласился Саша, — а утром – на время.

Подтягивание на перекладине, махи на брусьях, тренировка пресса на наклонной доске заняли еще двадцать минут. И какой приятной была потом холодная вода в умывальнике! На крепкое молодое тренированное тело.

На завтрак, кроме гречневой каши и свежего горячего чая, давали и двадцатиграммовый кусочек сливочного масла, который все умудрялись разделить на два бутерброда.

Васильев вывел свой отряд из столовой, взглянул на часы и объявил:

— Кто что забыл – бегом в палатки и обратно. Через десять минут всех веду на медицинскую комиссию, и будем там до обеда. А оттуда – от здания, никуда не разбредаться. Вопросы?

— Никак нет! — заорали вокруг кандидаты, и Васильев пошел в курилку.

Столовая жила своей шумной жизнью: заносились полные, клубящиеся паром, бачки; выносились пустые и глухо звенящие; раздавался скрежет по дну черпаков – «разводящих»; гремели многоголосым звоном алюминиевые ложки.

Из подходившего к столовой строя с завистью смотрели на посетителей курилки, уже побывавших на завтраке. У кухни грелись на солнце рыжий и серый толстые коты.

Возле окна хлеборезки стояли в очереди дневальные от своих отрядов и групп. 

— Десятая группа, тридцать порций, — говорил очередной.

Румяный хлеборез в белом халате и колпаке смотрел в свой листок, жирный от масла, и читал, как приговор, с кавказским акцентом:

— Нэ трыдцат, юнош, а двадцат пят… А пят вчера домой поехал…

Дневальный не спорил, он еще не знал, что такое «расход личного состава», молча брал дары хлеборезки и нес их на длинные столы.

Володя в очередной раз затянулся «Шипкой», помял сигарету пальцами и недовольно сказал:

— Отсырела, зараза… Влажность большая… А ты вообще не куришь?

— Не-а.

— И не пробовал ни разу?

— Ну почему? — протянул Саша, — еще как пробовал. Впервые в восьмом классе. В лагере, когда на Арабатскую стрелку выезжали. И в девятом. В десятом классе тоже. Но, знаешь, два человека мне помогли от этого оторваться. Тренер всегда твердил: «Или спорт или курево – выбирайте. Терпеть не могу табачного духа на ковре». А потом – один старший парень у нас во дворе. Иду как-то, а он сидит с товарищами на лавочке и курит. Я подошел и попросил у него сигарету. Он вытащил пачку и говорит: «Бери… Только, когда втянешься – тяжело будет. Я вот втянулся, и сейчас эту гадость бросить не могу». Я тогда подумал и отдал сигарету назад. Сейчас и не жалею об этом…

— А я на заводе втянулся. Там только и слышишь «Айда на перекур!». А что на перекуре делать, если еще и предлагают – то «Беломор», то «Фильтр». Сначала старался курить только с фильтром, так некоторые смеются, мол, рабочий класс такое не курит. А только папиросы или «Приму»…

— Попробуй хоть поменьше и пореже. Сам видишь – дыхания тебе в беге не хватает.

— Да, побегать нам еще придется, — согласно кивнул Володя и вздохнул, — попробую, куда деваться!

Недокуренная сигарета полетела в яму.

— Строиться! — Васильев вышел на дорогу и расправил под ремнем гимнастерку. — Все собрались? — он провел взглядом по строю. — Так, тридцать два, все. Напра-во! Шагом марш!

Через полчаса все были в одних трусах и, держа в руках карты медицинского обследования с личными фотографиями, переходили из одного кабинета в другой.

Ничего нового в этой медкомиссии не было, кроме незнакомых врачей. Никаких новых требований, пожалуй, не предъявлялось. Разве что сосредоточенная медсестра у ростомера…

Очередной кандидат, широкоплечий парень с рыжеватыми волосами, встал на площадку, и на его макушку опустилась планка.

— Чем больше, тем лучше, — улыбнулся парень.

— Нет, это для морского флота подходит, — поправила медсестра, — а у нас не выше ста семидесяти пяти. У тебя – сто семьдесят шесть, это – предел.

Высокие ребята у ростомера слегка подогнули колени, а один, в синих трусах, спросил:

— Ну, а если кто-то будет с ростом в сто восемьдесят? В танк ведь поместится?

В это время в комнату вошел капитан с какими-то документами и за медсестру ответил:

— Поместиться-то поместится, но только в танке не просто пассажир нужен, а стреляющий и управляющий машиной…

Рыжий озадачено покачал головой и, выходя, вполголоса сказал: «Чуть не пролетел».

Стоматолог, лысоватый мужчина лет сорока, проводя осмотр, охотно объяснял – почему должны быть все зубы:

— У нас сейчас, ребята, танки могут ходить и под водой. А это предполагает использование специального противогаза. Загубник воздушного шланга надо крепко держать всеми зубами. Вот поставите свои два передних – тогда и приезжайте. Я понимаю, что неделю назад, на футболе… Но таковы требования. Мы набираем людей для учебы, а не для лечения. И никаких уговоров быть не может… Ну, может, успеете еще куда-то поступить… Следующий!

В последнем кабинете карту забирали и заучено говорили всем одно и то же:

— Ждите решения комиссии через час.

— Кажется, прошли, — Володя натянул штаны и застегивал рубашку.

— Пожалуй. Пошли в тень.

Они отошли и сели в тени беседки.

— Подождем результатов, — продолжил Саша, — но я лично, чувствую себя уверенно. Знаешь, они бы сразу намекнули, как тому парню без зубов. Чего тут скрывать?

— Да и я тоже не волнуюсь. Две комиссии в Днепре прошли, а придирок хватало…

Саша молча оторвал травинку, пожевал ее, но не стал рассказывать о своих походах к логопеду и об операции в больнице.

«Дело не в том, что я скрываю, а просто – говорить о болезнях – это признак дурного тона», — успокоил он про себя свою совесть.

Вместо ожидаемого врача из медкомиссии, который должен бы огласить результаты, на крыльцо вышел уже мелькавший здесь капитан и крикнул:

— Васильев, строй своих!

Кандидаты построились и капитан, сдвинув черные брови к переносице, потер свой, чуть крючковатый, нос и стал раскрывать папку. Одет он был, несмотря на жару, в китель, под ремнем. На левой стороне груди пришиты два ряда орденских колодок.

— Медицинскую комиссию прошли… — капитан зачитал почти все фамилии отряда. Откашлялся и заметил покинувшего строй кандидата, уходившего в деревья.

— Вы куда, молодой человек?

— Да ну вас, — отмахнулся парнишка в клетчатой рубашке и, закрывая лицо ладонью, исчез в кустарнике.

Офицер стал еще суровей и отчеканил:

— Ну что же, армия не любит слабых. Особенно, в танковых войсках. Танк любит сильных. Вот завтра вы и покажете: на что способны в кроссе, на перекладине и в стометровке. А пока… Слушайте внимательно! Вы все, двадцать восемь человек, называетесь «группа номер двадцать». Командир группы, — он махнул рукой солдату у беседки, — ефрейтор Махоткин. Он тоже вместе с вами будет сдавать вступительные экзамены. И из тех, кто успешно сдаст, набирается мой взвод – взвод капитана Чередникова. Должен вам сразу сказать, что взвод в двадцать пять человек штатной численности может набраться из двух, а, может, и из трех таких групп. Так что, оцените реально свои силы и возможности, — капитан прошелся перед строем и внимательно посмотрел прямо в глаза кандидатам из первой шеренги. — Пока не поздно, можете забрать документы и так же, — он махнул головой на рощу,— убежать в кусты… Махоткин! Ведите на обед и в лагерь. Кросс с подъема.

Капитан подал Махоткину список группы, развернулся и, не вдаваясь в лишние разговоры, ушел по своим делам.

Махоткин был ефрейтором, то есть отличным солдатом. Поэтому на обед группа попала в последнюю очередь. Сначала командир группы провел пофамильную читку и лично посмотрел, кто именно значится под этими фамилиями, и кто эти люди.

Особенно тщательно Алексей Махоткин всматривался в Женю Москаленко (а не родственник ли это знаменитого полководца), и в Виталика Мягкого – у того на груди был значок мастера спорта.

Махоткину очень не хотелось, чтобы это был значок боксера или борца. Поэтому, он даже заулыбался, когда узнал что Виталик – футболист.

Неожиданно к строю подошел солдат, и на вопросительный взгляд командира группы четко приложил ладонь к виску:

— Рядовой Чопоров. Капитан Чередников назначил в вашу группу твоим заместителем.

— И откуда ты?

— Из Кантемировской.

— О-о-о! — с уважением протянул Махоткин, — а я из сорок первой танковой дивизии. Вон, за деревьями, — он махнул в сторону Чугуева. — Вот, доверили салагами командовать. Хотел хоть месяц отдохнуть от полигонов, так нет, нате, удружил Чередников, выбрал командовать. Ну, ладно, — он с удивлением глянул на часы, — давай на правый фланг, на обед опаздываем…

Кандидаты слушали этот диалог с чувством благоговейного присутствия при беседе двух военачальников.

Меню обеда отличалось от вчерашнего. Вместо картофеля была перловая каша с тонкими волосками тушенки и кисель.

После обеда был установлен такой же свободный распорядок, как и накануне. Группа, в основном, сосредоточилась в тенистой беседке, недалеко от палаток.

— Ну что, ребята, — начал футболист, — теперь мы уже группа, и можем поближе познакомиться. Меня зовут Виталик, а фамилию мою можно прочитать на любом большом вокзале. Идешь по перрону, а на вагоне написано – «мягкий». Вот какая фамилия, стальными буквами из нержавейки пишется! — он улыбнулся. — Сам местный, харьковский. Успел индустриальный техникум закончить.

Плечистый, кажущийся неуклюжим, парень с короткими пшеничными волосами медленно протянул:

— А я – Кривиченко, зовут Володя, из Сумской области. Поступаю второй раз…

— Я и думаю – где тебя видел? — вскинул брови голубоглазый кандидат с носом «картошкой», чем-то напоминающий известного клоуна Олега Попова. — Я же тоже в прошлом году завалился… на математике. Помнишь, эту воблу сушеную? Сейчас ее нет в комиссии, наверное, на пенсию выгнали!

— Да ты сначала скажи, как тебя зовут, — прервал Мягкий.

— А я не сказал?..  Коля Исаченко, с Черниговской области. За год, чтобы не бездельничать, профессии батьковой  учился – столярничал… Послушайте про математичку. В прошлом году набирался первый высший набор, до этого училище среднее образование давало. Так эта старушка решила, что мы должны быть Лобачевскими. Такое спрашивала! — он схватился за голову. — И все причитала – «Это же ВУЗ, это ВУЗ!». Короче, многих тогда отсеяла эта контра…

Сидевший рядом с Исаченко черноволосый парень с легким кавказским акцентом сказал:

— Геворг Авакян. Или просто Жора. Из Армении.

— Далеко, я поближе, — заметил следующий, русоволосый, с карими глазами и в китайских кедах. — Саша Аксенов, Симферополь.

— Дальше всех, пожалуй, я живу, — оглядел сидевших лысый юноша с высоким лбом и широкой открытой улыбкой крепких зубов. — Виктор Колесников, Красноярский край, город Канск.

— Далековато ты заехал, — покачал головой, сидевший рядом с Аксеновым, парень с простым крестьянским лицом. — Там же ближе, на Урале, военные училища есть!

— Есть, — согласился Колесников,  — просто у меня родственники здесь есть.

— А-а-а, — протянул парень, — тогда – другое дело. У нас с Сашкой тут родни нет, — он кивнул на Аксенова. — Я тоже с Крыма, только не со столицы, а с Октябрьского. Может, кто слышал, там огромный совхоз. Зовут Петро Дорошенко. Поступаю после школы.

Потом сказали о себе Саша и Володя Чумаков.

— Володя Куницкий, тоже после школы, из Киева, — коротко сообщил худощавый кандидат с внимательными темными глазами.

— Ну, вот, теперь хоть будем знать, кто у нас в группе есть и откуда, — Мягкий посмотрел на лежащих у беседки в траве. — Ребята, а как вас зовут?

— Гена Васин, с Кировограда, — ответил лопоухий круглолицый паренек, гася в траве окурок.

Другой, с загорелым лицом, лениво приподнял голову:

— Миша Королев, Никополь.

Оказалось, что в группе собрались кандидаты из самых разных мест. Были с Сибири, Кавказа, Воронежа, Курска. Но больше всего с Украины.

Ребята только-только оторвались от родных мест, но уже с теплотой долгого расставания вспоминали свои уголки малой Родины. Они чувствовали себя представителями тех далеких и близких краев, и каждый старался донести огонек своей неповторимой земли до остальных, быть понятым в своей любви к знакомым местам.

— У нас в Лебедине чудесные сады, — задумчиво говорил Кривиченко, — а какие поля сейчас красивые! А речка какая!  Псел.  Рыбы полно, самой разной.

— А озера там у вас нет? — прищурился Чумаков.

— Нету.

— А я подумал, что это Чайковский в честь вашего города написал балет «ЛЕБЕДИНское озеро», — рассмеялся Чумаков. — Ладно, тезка, не обижайся. Расскажи, как в прошлом году физо сдавали…

Перед ужином вышли на кросс. Жара немного спала, но воздух блестящим маревом струился между деревьями. Ветерок был слабым, и от жары, конечно, не спасал.

Саша знал, что их ожидает при такой пробежке, и решил предупредить Володю:

— Давай, так решим, — предложил он, — сейчас бежим где-то полтора километра. Спокойно бежим, не рвем. Но нигде не останавливаемся. Остановка – это сразу потеря минуты времени. Дыши спокойно, насколько сможешь. И не топай на месте, отталкивайся вперед… Постоим, подышим…

Володя молча кивнул…

Финиш был тяжелым: пот ручьем, прерывистое дыхание, выпученные глаза. Но все же сегодня Володя выглядел лучше.

— Не садись, ходи, ходи, — посоветовал Саша, — после ужина побежим, перед самой проверкой – не так жарко будет.

Ужин был с картошкой и жареной рыбой. Чай еле теплился, а, проще, был холодным.

На выходе из столовой подошел Мягкий:

— Я видел, как вы бегали. Меня возьмете?

— Куда нам за тобой – мастером! — засомневался Володя, но Саша остановил его:

— Конечно, давай вместе. Только, подойдет ли тебе по времени? Сейчас мы собираемся к кинотеатру, а побежим перед построением.

— Ну, я не против. Посмотрю пока кино. Когда и где встретимся?

— В девять, у палаток, — предложил Володя.

— Согласен.

Махоткин построил группу, всех пересчитал и повел к летнему кинотеатру. За пятьдесят метров до цели скомандовал «Разойдись» и наблюдал, как группа побежала занимать места. Самые неуклюжие отстали и кричали передним что-то вроде футбольного – «Серега, забей!».

Кинотеатр быстро наполнялся. Вспыхивали зажженные спички, дым сигарет медленно поднимался между двумя рядами деревьев. Наконец, в ответ на несколько громких свистков, застрекотал киноаппарат и на экране пошли «Новости дня». В быстро меняющихся сюжетах мчались поезда, лилась сталь, выдавался на-гора уголь, ревела вода, вращая турбины гидроэлектростанции.

— Садитесь, — подвинулся Кривиченко, — сегодня будет «Гусарская баллада», мировое кино!

Володя все поглядывал на часы, а Саша был спокоен и с улыбкой следил за приключениями на экране.

Вот гусары захватывают французский обоз, открывают дверцу кареты, а там… актриса. Сейчас будет песня с припевом «давным-давно…», но Володя тихо шепчет «Пора», и они уходят на трассу кросса…

                                                                          Глава 15 

На следующее утро после приезда из Москвы Морозов был на заводе. Появились новые мысли, и надо было их примерить к новой машине.

Он шел, сдвинув брови, и сосредоточенно размышлял. Тенистая аллея, проходящая мимо у одного из цехов, вывела его к постаменту с «тридцатьчетверкой».

«А ведь до сих пор у этой машины есть чему учиться» — подумал Морозов, разглядывая линии, воплощенные в металле. Легкость, стремительность и угроза для врагов чувствовалась в облике этого технического совершенства. Память снова на короткие мгновения вернула в то далекое и близкое...

...Т-34 с пушкой в восемьдесят пять миллиметров стала сильным аргументом в войне с новейшими фашистскими танками. Эта машина вызвала переполох у немецких конструкторов. Особенно после встречи на берегу Вислы Т-34, стоящих в засаде, и «королевских тигров» – последней надежды фашистов. Кроме того, что были подбиты все шесть немецких танков, погиб еще и немецкий конструктор, не ожидавший такой встречи с русскими, – младший Порше.

Было это 11 августа 1944 года, у польского села Оглядов, где младший лейтенант Оськин, из 53 гвардейской танковой бригады, уверенно бил «королевских тигров» из новой длинноствольной Т-34. Фашисты были в шоке от такого «сюрприза», а один из подбитых танков был доставлен на Кубинку.

Морозов старательно анализировал и успехи танка, и недоделки, постоянно улучшая модель. И, конечно, с удовольствием читал и слушал о подвигах танкистов.

Как-то, в сборочном цехе, Кучеренко протянул ему номер «Красной Звезды»:

— Александр Александрович, смотрите, что наш танк умеет делать!

В короткой статье сообщалось, что в бою за станцию Черные Броды, 24 июня 1944 года, экипаж лейтенанта Комарова совершил таран бронепоезда и сбросил его с рельсов. Погиб, пожертвовав собою, механик-водитель Бухтуев. А в сентябре героически погиб и Комаров, в бою за польское село Заторы.

Такие статьи Морозов бережно хранил в своем архиве долгие годы.

В том памятном сорок четвертом году Максарев спросил:

— Что еще усовершенствуешь, Александр Александрович?

— Есть резервы, — ответил Морозов, — и по ходовой, и по башне, и по трансмиссии. Да, и технологию улучшаем. Трудоемкость уменьшилась значительно. Если конструкторское бюро остановится на пару месяцев, и тогда нас не перегонят.

— Считаете, что так далеко ушли?

— Да, Юрий Евгеньевич. В первую очередь, благодаря металлургам.

— А во вторую?

— Грабинские пушки, прицелы с Марийского завода.

— Так что, закроем конструкторское? — улыбнулся Максарев. —  Что-то, видимо, еще есть?

— Ладно, пойдемте ко мне, — пригласил Морозов.

В кабинете он достал из сейфа сложенный лист ватмана и разложил на столе:

— Василий Гаврилович пообещал сконструировать  пушку калибра сто миллиметров, а вот так, — он взял карандаш, — будет выглядеть наша повозка. Броню увеличим до ста миллиметров, соответственно изменится  башня...

Директор завода заинтересованно смотрел на первый чертеж, а Морозов невозмутимо продолжал:

— Через два месяца построим в дереве, посмотрите. Вот только, успеет ли машина на войну – не знаю.

— И как назовете?

— Год  – 1944, значит, будет Т-44. Обычный индекс. – Морозов достал папиросу, прикурил и что-то отметил на ватмане, ведомое только ему.

 

За год до Победы немцы стремились к одному – удержаться на занятых рубежах. Если под Москвой  это наглое спесивое воинство создавало оборону у отдельных деревень, узлов дорог и высот глубиной в три – четыре километра, то теперь картина изменилась. Оборона фашистов уже была глубиной до пятнадцати километров. И все это надо было прорывать пехотинцам и танкистам.

«Больше танков!» – требовала Ставка, и Уральский танковый, как и другие оборонные заводы, выполнял приказ.

Когда чертежи новой «тридцатьчетверки» пошли в производство, конструкторы стали еще больше времени пропадать в цехах. Морозов мог оказаться в любое время суток, в любом месте огромного завода.

— Как сварка, Михаил Иванович? — интересовался он у Таршинова – руководителя корпусной группы.

— Держится, броня по углероду в норме.

«Носы» танков собирали из трех деталей, и была необходима их высокая надежность в соединениях.

Под утро Морозов мог прийти в другой цех и, заглядывая в чертежи, спросить Листрового:

— Взаимопонимание есть, Вячеслав Дмитриевич?

Потом подходил к станкам, наблюдал, а то и замерял готовые детали.

Морозов вспомнил, как Кучеренко носился между КБ и цехами, если что-то выходило в отличие от задуманного на ватмане.

— Николай Алексеевич, — успокаивал он конструктора, — давай вместе посмотрим. Все, в конце концов, решаемо.

Еще в сорок первом Морозов в своеобразной форме поставил задачу Якову Барану, который занимался коробкой передач. Он тогда просто спросил:

— Яков Ионович, для чего в танке радист-стрелок?

— Так должность сама за себя и говорит, — не понял Баран.

— Нет, Яков, совсем не для этого. Он для того, чтобы помогать механику передачи включать. А бывает, танк и останавливается, передачу переключить не может, и мишенью легкой становится...

После этого разговора Баран не успокоился до тех пор, пока  не создал новую пятискоростную коробку перемены передач, которую стали хвалить в войсках.

Теперь Яков Ионович снова с ним, в Харькове, один из его ведущих конструкторов. Своим трудом он незаметно поднялся до высокого уровня инженерного мышления.

 

Морозов обошел постамент, вдыхая запах цветов и неповторимой заводской атмосферы.

Почему он так часто вспоминал войну? Может потому, что там, в огне испытаний осталась молодость, родились первые крепкие успехи? А может потому, что в военных годах отшлифовался эталон его жизни, по которому он постоянно сверял все свои мысли и дела.

Мимо прошел электрокар с металлическими заготовками, медленно проехал грузовик, груженный новенькими деревянными ящиками с блестящими полосками стальной ленты. Завод жил своей круглосуточной жизнью, выпуская и впуская новые смены по семьдесят тысяч человек.

... На Уральском танковом в войну редко уходили домой, ночевали прямо в цехах, и шум не мешал. После длительной работы в цехах не было ничего мягче обычной кушетки, стоящей у письменного стола в КБ.

 

В том 1944 году Морозов в разговоре с директором завода не просто поставил на первое место металлургов. Танк зарождается на бумаге, но рождается то он из огня!

Когда в Нижний Тагил прибыл очередной эшелон, с Ленинграда, Морозов узнав, что приехали  и сталевары Ижорского завода, поспешил к ним.

— Здравствуйте, товарищи! — радостно улыбнулся он и пожал руки в тесной комнате заводского общежития.

Бригадир Тимофей Давыдков недоуменно осмотрел лысого скуластого человека с проницательными глазами, но, когда Морозов представился, ответил на первый вопрос:

— Конечно, сварим. Для этого и приехали.

В бригаде, кроме Давыдкова, тридцатилетнего черноволосого крепыша, были еще четверо: два мастера и два сталевара.

— Долго добирались? — участливо спросил Морозов, вспомнив, сколько времени шли сюда двадцать шесть эшелонов эвакуированного харьковского завода.

— Около месяца, — вздохнул Давыдков. – Двадцать седьмого июня мы выехали сначала в Москву, в Наркомат черной металлургии. Были у наркома Тевосяна. Иван Федорович приказал нас распределить по бригадам. Поехали на крупнейшие заводы: в Магнитогорск, Новокузнецк, Запорожье. А нас, вот, послали сюда – на Ново-Тагильский металлургический.

— Ну, что же, будем вместе танки делать.

— Завтра глянем печи, все обмозгуем и начнем, — заверил Давыдков.

— Нам броневая сталь позарез нужна, и срочно, — еще раз напомнил, прощаясь, Морозов.

Через несколько дней он встретился с директором Ново-Тагильского завода Овчаренко и, оказалось, что быстро, как представлялось, не получится. Наладка всего процесса с колес требовала огромных усилий. Две  мартеновские печи подходили для дуплекс-процесса изготовления броневой стали, но не было большой листовой изложницы для разливки под броневой лист.

Поэтому было принято решение об изготовлении стали  ШХ-15. Эта сталь применялась для шарикоподшипников, которые производились в Златоусте.

— А нам ждать, Юрий Евгеньевич? — спросил Морозов у Максарева.

— Нет, ждать нам нельзя, — директор решительно снял трубку телефонного аппарата.

Из Москвы сообщили, что с Кировского завода везут листовой стан, паровую машину и изложницы. А в Нижний Тагил вылетел заместитель наркома Коробов...

Вместе с обещанным листовым станом приехали еще два ленинградца – вальцовщики Воробьев и Андриец. Они и прокатали первый броневой лист для Т-34 первого октября.

Процесс медленно пошел. На одну плавку уходило двенадцать – четырнадцать часов. Сначала из двух печей получалась только одна плавка – для одной машины. 

Потом появились трудности с составляющими материалами. Кроме марганца иссякли запасы малоуглеродистого феррохрома и никеля. Лаборатория Ново-Тагильского завода стала колдовать над новым составом брони, который бы имел меньше легирующих материалов.

Появился новый сплав, о котором Морозов узнал при очередном посещении металлургического завода.

— Варим еще одну сталь, Александр Александрович, — Давыдков отошел от печи и зачерпнул ковшом воду.

Морозов знал технологию металлов, но разговор с настоящим «кислятником» давал ему такие редкие практические знания, которые не найдешь в справочниках.

— Назвали «8С», — Тимофей протянул синее стекло, — хрома и никеля поменьше, но сталь крепкая.

— Испытывали?

— Да, вчера  листы отвозили на полигон. Брагин предложил эту сталь      катать под корпуса, Овчаренко согласился. А башни будем по-прежнему лить из основного состава.

— Ну, что же, если по-другому нельзя.

— Пока нет, — Давыдков нахмурился. – Освободим от фашистов наши рудники, тогда богаче сталь будет.

— Все взаимосвязано, Тимофей, — задумчиво сказал Морозов, — мы с тобой – танки на фронт, а армия нам – освобожденные рудники с никелем и марганцем.

Первый раз был конструктор в сорок первом и на Магнитке. Там тоже нелегко налаживалось производство броневой стали. Враг стоял у Москвы, и как нужны танки, понимали все. Но нельзя было сразу, с железнодорожных колес, наладить выпуск.

Директор Магнитогорского металлургического комбината Носов устало сказал:

— Уже идет лист, прокатываем. Пойдем, покажу!

Среди дышащих жаром, горячих  и сверкающих огненных тонн металла Морозов удивленно воскликнул:

— Так это блюминг!

Стан был предназначен для проката блюмов – заготовок квадратного сечения, но, отнюдь, не для броневых листов.

Морозов вопросительно взглянул на Носова, поражаясь еще одному мужественному поступку этого нелегкого времени.

- Ничего, выдержит, — попытался улыбнуться директор, но сразу стал еще серьезнее. – Из Мариуполя сюда идет толстолистовой прокатный стан, так что скоро мы выдадим по-настоящему.

Носов сдержал свое слово – магнитогорская броня стала поступать раньше установленного срока, и была высокого качества. Из этой брони был изготовлен каждый второй танк Великой Отечественной.

 

Вспоминая металлургов, конструктор не мог не вспомнить добрым словом Юдина. Морозов с глубоким уважением относился к нему, как к  металлургу от бога. Ведь, в Т-34 были заложены глубокие знания и талант этого ученого-практика.

В сорок первом Морозов с некоторой тревогой интересовался:

— Ефим Иванович, скажи честно, какая броня крепче и надежнее – наша или крупповская?

— Не крупповская, а «хрупповская», — спокойно отвечал Юдин. – Она же у немцев с высоким содержанием углерода, очень хрупкая. Сварка на ней тяжело идет, швы держатся плохо, да и окалина изнутри отскакивает.

— Значит, у нас лучше состав?

— Состав может быть и абсолютно одинаковым, как наборы у хозяек для борща. Только одна сварит вкусно, а другая – просто сварит. Вот так и у нас. Технология наша в корне отличается от немецкой. Способы у них дедовские, нет живой мысли.

— Выдержит наш танк?

— Обязан выдержать. Ты посмотри, Александр Александрович, из какой брони у него башня отлита? Как пасхальное яйцо. Сверху – твердая корка, чтобы снаряды отскакивали, а внутри мягко, чтобы вязкость спасала экипаж  от осколков окалины. А у немцев все одинаково. Да и закаливание... пусть и дальше так палят, — усмехнулся Юдин.

Он знал, чему улыбался. Технология изготовления брони являлась государственной тайной СССР, не известной фашистам.

Процесс выплавки немецкой стали оставлял в ней углерода в полтора раза больше, чем в советской. Закаливание, тот процесс, что делает сталь броней, осуществлялся немцами по упрощенной, но трудоемкой схеме. Сталь нагревалась паяльными лампами, и кристаллические изменения в металле проходили неравномерно. Где-то на участках не хватало температуры, и здесь вместо закаливания металл вообще терял свои лучшие качества и становился хрупким.

В Ленинграде, накануне войны, в Институте токов высокой частоты был изобретен новый метод. Вологдин предложил работу этих самых токов и для закаливания брони. Ток обладал поверхностным эффектом и делал то, что и надо было – создавал твердую корку, не изменяя структуры всего броневого листа. Охлаждение делали маслом.

В 1942 и 1943 годах, когда сильно ощущалась нехватка легирующих компонентов, Юдин предложил дифференцированную броню.

Спокойно и сосредоточенно он водил карандашом по чертежу:

— Вот здесь, Александр Александрович, снаряд редко приходит в танк, это опыт ремонтных заводов. Надо в этом месте уменьшить толщину на тридцать миллиметров и немного изменить состав. Впереди башню пока не трогаем, а сзади будем ставить вот такую плиту, — он быстро сделал штрихи на чистом листе. – Теперь корпус. Нос – сталь «8С»... Необходимо все просчитать по весу...

— Мы посчитаем. Начерти предложенную схему, может, и еще что-то для запаса оставим.

— Хорошо, — коротко кивнул Юдин.

— А сколько времени уйдет на отработку этой технологии.

— Да нисколько. Такая же варка по времени, только другая загрузка. Это уже просчитанный вариант.

Морозов согласился, он разделял уверенность Юдина.

После Курской дуги в наши металлургические лаборатории и на полигоны попало достаточное количество немецкой техники, превратившейся из рычащих «Тигров» и грозных «Пантер» в послушные мишени, экспонаты и материал для экспериментов.

 

Прошел еще один военный год и в сорок четвертом Юдин поделился с Морозовым своими новыми наблюдениями и идеями:

— Немцы ощущают сильнейшую нехватку материалов для брони. У них отобраны ее важнейшие стратегические составляющие.

Морозов заинтересованно кивнул.

— ... И они, — Юдин махнул рукой в западном направлении, — чувствуют ущербность своей брони. Она стала трещать, как перезрелый херсонский орех. Так вот, фашистам ничего не остается делать, как наращивать броню, перегружать машину. Попытаться толщиной брони компенсировать низкие качества стали.

— Это резонно. Да и психологически на наших солдат подействовать, — заметил Морозов.— Но сейчас уже не сорок первый год. Все знают, в какие места их танки бить. Наш  успех – в маневренности. Танкисты стараются поближе подходить и бить наверняка. Бывает, что от удара снаряда внутренние осколки бьют по бакам и поджигают «Тигры» изнутри.

— Вот и чудесно. Только и они думают, стараются  к себе ближе, чем на тысячу метров не подпускать. Да и вольфрамовые наконечники продолжают, хоть и в малом количестве на бронебойные снаряды.

— И какой выход? Нарастить броню?

— Нет. Мы ее еще раз продифференцируем, а в лобовой части изменим состав. Знаешь, что лаборатория у меня подсчитала?

— Что же?

— Сто миллиметров нашей брони с башни равняются ста шестидесяти восьми немецкой башенной.

— Больше, чем в полтора раза! Хорошие результаты. Немцы в Куммерсдорфе тоже испытывали наши машины. И водили, и стреляли по ним. У меня есть данные, что некоторые немецкие инженеры предлагали скопировать «тридцатьчетверку», один к одному.

Юдин отрицательно покачал головой:

— Ничего у них не получится, они не смогут заимствовать нашу технологию производства. Они могут потратить много времени, работать всеми своими лабораториями, иметь в достатке все материалы, но все равно к нам не приблизятся. Слишком велик, Александр Александрович, технологический разрыв.

Морозов незаметно вздохнул с облегчением и заметил:

— Все равно, Ефим Иванович, Малышев требует больше танков.

— Ну и правильно требует. С него самого в Москве не просто спрашивают, а со строгостью. Он везде успевает бывать, тоже достается!

— И как, есть резервы плавки?

— Максарев то же самое спрашивает... Я понимаю, что сколько дадим стали, столько и будет танков. Будем наращивать за счет загрузки, ускорения подготовки и ремонта печей. Ну, и Магнитка нам много дает.

Хозяйство Юдина было огромным и всегда горячим. У мартенов и электрических печей, где варилась сталь; в литейных цехах, где формировались первые плоды труда металлургов; у кузнечных молотов и прессов, выдающих узнаваемые металлические формы; у термических печей, создающих броню – везде были люди, создающие из огня танки.

Вместе с Ефимом Ивановичем за это хозяйство отвечал и главный металлург «Вагонки» Маляров, молчаливый и деловой инженер.

Когда выяснилось, что формовочные столы для башен меньше, чем на харьковском заводе, Павлин Петрович коротко сказал:

— Будем лить башню частями.

Его короткие решения в нескольких словах были дельными и правильными.

Глядя на сварочные швы Т-34, Морозов вспомнил пожилого человека с пышными седыми усами, которого он увидел в цехе Уралвагонзавода по приезду, осенью сорок первого. Поначалу Морозов подумал: «Как похож!». Но, когда подошел поближе, искренне изумился. Это, на самом деле, был академик Патон.

— Здравствуйте, Евгений Оскарович, рад вас видеть! Давно здесь?

— Да, считайте, с первых дней войны. Потом уезжал на другие заводы, сейчас снова здесь.

— Наш завод сюда эвакуировали, здесь продолжим танки выпускать.

— А я ехал сюда в командировку на неделю, но получилось подольше. Двадцать  первого июня выехал из Москвы и в поезде узнал, что началась война. Послал письмо Сталину – попросил определить меня, как специалиста. В Нижнем Тагиле получил телеграммой ответ – работать на уральских заводах.

— Автоматическая сварка?

— Да, будем внедрять в практику. Это перспективный метод. Первая автосварочная установка была спроектирована для этого завода, поэтому я и ехал сюда. Ну, а теперь, пожалуй, буду здесь постоянно, надо быстрее осваивать наш автомат.

— Значит, они уже здесь есть?

— Есть, но пока только два...

И Патон продолжил испытание своего изобретения, преодолевая с помощью технолога Дятлова трещины, поры и термические изменения в металле. Упрощая конструкцию и повышая надежность, преодолевая скептицизм, меняя и регулируя сварочную дугу.

            Наконец, наступил январский день сорок второго года, когда Патон предложил Морозову и Максареву посмотреть автоматическую сварку под флюсом в сборочном цехе.

— Что доверите сварить? — спросил академик.

— Борт танка с подкрылком.

— Хорошо.

Инженер Руденко подозвал Валю Пораеву, убиравшую мусор в цехе, и что-то объяснял ей в течение нескольких минут. Девушка внимательно, с любопытством слушала, косясь на аппарат.

Заработала сварочная дуга, посыпались искры, и через короткое время все подошли к машине, осматривая аккуратный шов.

Первая сварка прошла успешно.

— Вот как это просто, — улыбнулся Патон, — Валя у нас – первый сварщик, поздравляю.

Все захлопали в ладоши, а девушка смущенно стояла у танка и размышляла: не шутка ли это?

Но шутки не было. Валя научилась варить, как сказал Патон, «в считанные минуты», и участвовала в первом успешном опыте.

После этого Малышев подписал приказ о внедрении автомата и сто тридцать изготовленных чудо-машин разошлись по пятидесяти заводам, экономя время и труд…

 

За механическим цехом показался большой, похожий на океанский лайнер, корпус сборочного цеха. Это сооружение давно находилось на этом самом месте. Но само, оставаясь как бы у причала, отправило в пути-дороги не одну стальную машину: в пыльные степи, каменистые скалы, болотистые дебри, песчаные просторы.

Из ворот этого цеха выходили машины к рампе и по брезентам, если направлялись в далекие страны, и просто по бетонке – к большегрузным автомобилям. Выходили и зелеными, и песочного цвета. Разная судьба ожидала разные танки: полигоны, тактические поля, парады на Красной площади, изнуряющие испытания, подводное вождение и даже охрана президентских дворцов где-нибудь в Африке.

Но все это осталось в прошлом.

В 1967 году, как и раньше, танк Т-64, созданный Морозовым, никуда дальше Советского Союза не уходил, а оставался на Родине – в некоторых частях Киевского и Белорусского военных округов, и в нескольких других местах с тяжелыми климатическими условиями. Новая секретная машина грузилась под деревянные каркасы и тщательно охранялась при перевозке.

Сборочный цех собирал машину, обогнавшую конструкторской мыслью западное танкостроение, и отношение к этому танку с нелегкой судьбой было особое.

... Морозов вошел в цех со стороны выездных ворот. Тяжелые бетонные плиты хранили блестящие оттиски гусеничных лент. На конвейере сборки стояли новенькие «шестьдесятчетверки», у которых сосредоточенно работали бригады. Взвизгивали электрические коловороты, с шумом трамвая двигались краны, медленно катились электрокары. Сборка работала в три смены, и шум здесь никогда не утихал.

Начальник цеха Званцев что-то показывал мастеру на одной из башен. Увидев Морозова, он спустился вниз и радостно улыбнулся:

— С приездом, Александр Александрович!

— Здравствуй. Как у тебя?

— Все по плану, в июле уложились в график.

— И сколько в итоге?

— Тридцать единиц.

Они медленно двинулись вдоль конвейера.

— А как в Москве наша машина? — спросил Званцев.

— Хорошо, Игорь Антонович. По сборке претензий нет. Прошел показ, понравились и стрельба, и ходовые качества. Все, как будто, нормально. И в боксе по машине коллеги походили, все посмотрели. Но мы-то знаем, что именно надо еще доводить.

— Да... Это у вас в бюро – постоянный процесс.

— На то оно и кэбэ, — продолжил Морозов, — появляются новые идеи, надо их проверять. Вот, например, тебе не кажется, что надо центровку немного поменять? Что машина на ходу сильно носом клюет? Может, жестче торсионы сделать? Или, вот... Блокировку сделать надежнее на кулису переключения передач. Как думаешь?

— Что я скажу? У вас целое конструкторское над этими вопросами корпит. Я хоть и инженер, но занимаюсь немного другими вопросами. Для нас главное – правильно ваши чертежи понять и сделать все точно. Да еще, чтобы крюки были правильно приварены на башне, иначе не поставишь ее.

— Ну, не скажи, — не согласился Морозов, — ведь, когда началось производство, на сборке немало дельных мыслей высказали, — он похлопал Званцева по плечу, — и людей ты здесь многому научил. Сколько нашему танку?

Званцев на секунду задумался:

— Почти десять лет.

— Правильно. За такое время школу заканчивают, взрослеют и дальше идут. Пора и нам машину вырастить до массового принятия на вооружение, во все танковые части.

— Действительно, пора, — согласился Званцев.

Морозов посмотрел на танковую башню, медленно проплывающую на тросах в дальний конец цеха, и сказал:

— Игорь Антонович! Три машины пойдут на плановые испытания в Чугуев. Одна – на ходовые и две – на огневые. Любые машины. Поставь, пожалуйста, завтра на них бригаду, и пусть все еще раз проверят... И потом, вся июльская партия, директор знает, отправляется по графику в Харьковское танковое училище.

Под продолжающийся аккомпанемент стального грохота конструктор вышел из сборочного цеха и размеренным шагом двинулся к конструкторскому бюро...