Глава 1 

Майское утро понедельника было теплым и солнечным: весело зеленела трава на газонах, пахло молодыми листьями, цветочками вишни и абрикосов, белой акации. Вокруг ощущалась мирная и деловитая обстановка.

            По проспекту имени Карла Маркса нескончаемой вереницей, гремя колесами по брусчатке, мчались машины разнообразного предназначения. Грузовики везли товары, легковушки –  истосковавшихся по работе начальников и просто граждан. Общественный транспорт, перегруженный до предела, возмущенно гудел на подъемах днепровских круч. На подножках висели самые здоровые и отчаянные, не боящиеся резких толчков и скорости. Открытыми оставались практически все задние двери венгерских «Икарусов», чехословацких трамваев и киевских троллейбусов.

В шестидесятых годах город Днепропетровск жил со статусом закрытого города, иностранцев здесь не было, поэтому транспортникам некого было стесняться за неудобства пассажиров.

Многочисленное студенческое племя, а в многочисленных учебных заведениях этой передовой молодежи насчитывалось больше пятидесяти тысяч, с минимальной поклажей: одна – две тетради, весело и быстро преодолевало короткие расстояния от общежитий до дверей ВУЗов.

Двери подъезда в трехэтажном  доме отворились, и в движение большого города вышел Саша Ушаков. Обычно он выходил в одно время и часто встречался по утрам со своими товарищами по дворовым играм – Колей Марьяскиным и Геной Бельманом. И в этот день, закрывая двери подъезда, Саша тоже услышал шаги и голоса друзей, выходивших  из арки двора.

Ребята учились в 10 выпускном классе, но в разных школах, поэтому через квартал их пути разошлись, и Саша продолжал движение один.

Он шел, ощущая себя на подъеме, в шагах была легкость и молодая удаль. Поддетый ногой спичечный коробок, приземлился точно туда, куда и был направлен. Этого дня Саша долго ждал и знал, что все будет хорошо, отгоняя ненужные волнения. Да, сегодня многое решится.

Через десять минут он входил в двери школы № 67. Десятый год подряд в одну школу. Вообще, из их класса, с первого по десятый дошло много ребят, пожалуй, три четверти. Причина этого постоянства – сама школа. Многие годы она – лучшая в городе, а директор, Иван Калистратович Лысенко, годами подбирал сюда учителей, знал каждого ученика. Школа не только занимала два здания, но и имела небольшой стадион и летний пионерский лагерь на берегу Азовского моря, рядом с Геническом.

Ушаков зашел в учительскую к своему классному руководителю.

— Нина Ивановна, вы помните? Мне надо быть сегодня в военкомате.

— Да, Саша, конечно. Желаю тебе успехов, постарайся прийти к третьему уроку – будет консультация по физике.

            Когда дверь учительской закрылась, Иван Иванович Агеев, учитель труда, спросил:

— И много ли, у нас, Нина Ивановна,  таких ребят в этом году?

—  В военное училище?

— Да.

— Из моего класса "Б" один.

— В десятом «А» никого нет, значит по школе один. Ну, что же, — Агеев посмотрел на свой пиджак с орденскими колодками, —  это дело, пожалуй, для всех подряд и не подходит.

Иван Иванович работал в школе много лет и, преподавая уроки  труда, он, в первую очередь  занимался патриотическим воспитанием своих учеников. Фронтовик, прошедший с расчетом 100 миллиметровой гаубицы, путь от Кривого Рога до Кенигсберга, хорошо знал, как и чему учить молодых ребят.

      Немало его учеников поступило в военные училища, выбрав военную судьбу, и, выходя каждый раз из учительской, Агеев останавливался у стенда с фотографиями "Они учились в нашей школе", внимательно всматриваясь, в знакомые лица. И в этом его взгляде всегда читалось: " Ну что, ребята, не подведете нас – ветеранов?".

А Саша Ушаков вышел на улицу Урицкого и, пройдя мимо Преображенского собора, утонувшего в яркой весенней зелени парка, вошел через ворота со звездами во двор Октябрьского военкомата. Сегодня, действительно был особый день – мандатной комиссии. Той самой комиссии, которая, в этот день определит: имеет – ли он право поступать в военное училище. Пока только поступать.

Саша долго шел к этому дню. Еще с осени, когда окончательно определился, чем он будет заниматься после школы. Именно в сентябрьские дни, шагая среди желтеющих деревьев парка, он окончательно понял, что будет поступать в военное училище.

Тогда он сделал свой выбор – будущей профессии, которая, по сути, наполовину определяет счастье или несчастье каждого конкретного человека и его дальнейший жизненный маршрут.

ВЫБОР… Он есть у каждого человека. В любой ситуации есть, как минимум, два пути. Один может быть легким, но связанным со многими пороками и слабостями, которые запутают и утянут на дно жизни. Другой выбор может быть очень тяжелым: с отказом, от чего-то дорогого, с каждодневным испытанием самого себя, с самопожертвованием, а иногда, и с потерей моральной и физической поддержки родственников и  друзей.

Выбор может дать и славу, и позор, и взлет и падение; и душевное равновесие и психическое расстройство; и деньги и нищету. Бывает очень много вариантов, но, в том-то и дело, что надо выбрать единственный, самый правильный, который не будет расходиться с талантами, возможностями, генетическими данными и моральными оценками индивидуума.

Выбор должен приносить равновесие и привносить только пользу в природу вещей. Он формируется в зависимости от предмета и склонностей, качеств характера: и в секунды – осознанным порывом, и долгими годами.

Известное  выражение "У меня не было другого выхода " чаще всего от лукавого и говорит, в первую очередь, о неправильном или, не требующем больших усилий, выборе; или об обычном самообмане. Выбор всегда есть.

Ушаков не сразу решил стать военным и поступать в военное училище. На этот выбор, без всякого преувеличения, ушли годы. Его отец в суровые военные годы был призван на службу в 1942 году из Куйбышевской области. Обучение прошел в пехотном военном училище г. Уфы. Сквозь разрывы снарядов, пожарища и бомбежки, километры окопов и колючей проволоки прошел войну по территории России, Украины и Румынии. После победы отец продолжал службу в стрелковой дивизии, выведенной из Румынии на Родину – в городе  Балта Одесской области. В этом - же городе размещался и военный госпиталь, в котором служила мама Саши Ушакова.

Через год после скромной военной свадьбы в Балте родился Саша, а еще, чуть позже,  и его младший братишка Виктор. Отец служил в армии до 1956 года, а затем, профессию военного пришлось менять – грянуло сокращение. Офицер запаса не сразу нашел себя в мирной жизни. Профессии менялись в Днепропетровске, куда семья переехала после увольнения. Ни одна из них – участковый милиционер, рабочий сцены, завхоз, сапожник, бухгалтер – не отложились в памяти Саши, как пример для выбора своего пути. В ящике его письменного стола лежали самые любимые с детства предметы: компас, офицерская линейка, циркуль, лупа, фонарик и бинокль с шестикратным увеличением.

Фронтовая военная молодость отца во многом определяла направление мыслей старшего сына Ушаковых. Почему же сразу не определился его выбор?

Школа делала все, что могла для ориентирования своих учеников в бурном море жизни; тщательно ставила маячки в опасных местах; лист за листом открывала книгу нового и прекрасного. Каждый предмет сверкал красивыми яркими гранями таланта учителей; учил добру, свету, романтике, уверенности и твердости.

Где только ни бывали ученики. Музеи и картинные галереи, театры и кинотеатры, походы в сельские школы, работы на полях и в садах, аудитории и лаборатории институтов.

И все же,  выход за школьные ворота для посещения производства, занимал в этих мероприятиях особое место. Как правило, на этих заводах и фабриках работали родители ребят, они и организовывали эти экскурсии. Металлургический завод имени Петровского – флагман города, коксохимический завод, нефтеперерабатывающий. Завод машинного оборудования, вагоностроительный, хлебозавод, швейная, обувная и кондитерские фабрики, локомотивное депо. Всего не счесть.

Это было интересно и познавательно. Больше всего Саше понравилось наблюдать за разливом стали из мартена: яркая металлическая река, море фейерверка и солнечный жар. Какими сильными должны быть эти люди – сталевары, управляющие солнечным огнем!

А самая веселая экскурсия была на кондитерскую фабрику. Сначала  их водили по карамельному цеху и разрешали пробовать конфетки с разной начинкой. Никто особенно не стеснялся, напробовались до икотки. Потом повели в шоколадный цех. Здесь лежал кусковой шоколад и исправно работал конвейер с разными ароматными шоколадными конфетами. Но здесь, почему - то, силы всех оставили и конфетки, предлагаемые на пробу, брали вяло  и без блеска в глазах. Короче, вокруг было много вкусного, но лимит пробы уже у всех исчерпался.

Саша Ушаков с интересом наблюдал за работой сталеваров, обувщиков, швейников, хлебопеков, кондитеров, интуитивно осознавая, что думает об ином, – конкретно, – о профессии военного. Это чувство постепенно и глубоко вошло в его разум и прочно завоевало место в его сердце. Но он продолжал взвешивать свои способности и долго задавался одним и тем же вопросом: а подходит ли он для этого важного дела, предназначен ли к нему судьбой, имеет  ли необходимые качества, силы и знания?

Все-таки хорошо, что он пришел в военкомат еще осенью, в начале учебы в выпускном классе.

Это был самый первый визит. В комнате дежурного у самого входа, за высокой деревянной перегородкой сидел капитан с красной повязкой на левом рукаве. На рабочем столе под стеклом виднелись разные списки и схемы, стояли несколько телефонных аппаратов. За спиной дежурного, прикрытая темными шторами, висела во всю стену документация, а в приоткрытую дверь второй комнаты можно было разглядеть источник тихого попискивания – большую серую радиостанцию с красным мигающим глазком.

Капитан, увидев посетителя, оторвался от тетради и спросил:

— Что тебе, юноша?

—Товарищ капитан, я хочу поступать в военное училище  и стать офицером.

Военное обращение капитану понравилось. Он внимательно взглянул на Ушакова: 

— Мысль у тебя дельная, конечно, и день сегодня приемный, и майор Тимошенко на месте, но ты имеешь  дефект речи, картавишь, а это не подходит,  ни для какого военного училища.

Ушаков никогда раньше особенно не прислушивался к своей речи, магнитофона у них дома не было,  и нигде он со стороны себя не слышал.

— Неужели так сильно заметно? — только и спросил он у дежурного.

— Да, брат, не причешешь, — развел руками капитан. — Но ты все же не унывай, зайди во второе отделение, там тебе все расскажут, — и указал на одноэтажное здание во дворе военкомата.

Спустя минуту Саша уже находился в кабинете майора Тимошенко, который и занимался оформлением кандидатов в военные училища. На одной из стен кабинета висел портрет Ленина, другую занимала карта СССР, на которой флажками обозначались города с учебными заведениями Министерства обороны. Флажков краснело много, особенно в Европейской части страны. На столе лежала гора тонких папок с личными делами кандидатов, вернувшимися из военных училищ после неудачных экзаменов.

— Поступать будешь в следующем году? — утвердительно спросил майор.

— Да, — кивнул Саша, — только дефект речи у меня. Что делать?

Тимошенко попросил сказать "триста тридцать три" и обнадеживающе сказал:

— Это не беда, исправимо. Бывало и похуже. А в твоем случае логопеды помогают. Пойдешь в детскую поликлинику, возьмешь направление в логопедический кабинет, все исправишь, и приходи ко мне – поговорим дальше. — Майор ободряюще тронул его за плечо.

Спустя день Саша уже шагал с направлением в кармане мимо сельхозинститута и музыкального училища к логопеду, который занимал кабинет всего в двух кварталах от школы.

Логопедом оказалась женщина лет тридцати, среднего роста, белокурая. Звали ее Татьяна Сергеевна. Взяв с книжной полки книгу, она попросила Сашу почитать. Тексты сплошь состояли из слов с буквой "Р.". Послушала несколько минут, взяла ложечку из раствора и сказала:

— А теперь я тебе покажу, где должен находиться язык при произнесении этой нехорошей буквы. Вот здесь, понял? Давай еще раз посмотрим. А теперь посмотри в зеркало.

Сначала Саше стало жарко, и он ощутил на лбу пот, до того это было непривычно. Он читал слова, получалось пока плохо, все срывалось, но Татьяна Сергеевна слушала его абсолютно спокойно. В конце первого урока она попросила Сашу переписать несколько текстов для самостоятельной тренировки. На вопрос "А, сколько времени займет исправление  речи?" немного подумала и ответила:

— Посмотрим на следующем уроке, главное — даже наедине с собой говори эти тексты тихо вслух, тренируйся при всяком удобном случае. И не расслабляйся, — не возвращайся даже на секунду к старому произношению, которое для тебя пока легче. А заниматься мы будем три раза в неделю, — она подошла к столу и, посмотрев на график, добавила,— если улучшения не будет, заниматься будем, и пять раз в неделю.

 

В средине декабря, по свежему пушистому снежку, Саша Ушаков снова пришел во второе отделение Октябрьского райвоенкомата. Войдя в кабинет Тимошенко, Саша спросил:

— Товарищ майор, я – Ушаков, был у Вас в сентябре, помните меня? Вы еще отправили меня к логопеду…

— А–а–а–а, — протянул майор, — действительно отправлял, помню. Да ты теперь почти Цицероном стал, вот что наша медицина делает. Время у меня есть, теперь мы с тобой и о деле можем поговорить. С какого ты года, как учишься?

— Родился в пятидесятом, учусь хорошо.

— А кто родители?

— Отец – офицер запаса, сейчас работает бухгалтером на швейной фабрике. Мама преподает в школе ФЗУ этой же фабрики.

— Отец воевал?

— Да, с 1942 года. Мама тоже – в военном госпитале.

— Так – так. И какое – же  военное училище ты выбрал? Отец, в каких частях победу добывал?

— Он был в пехоте, а я хочу поступать в танковое училище.

— Таких училищ несколько.— Тимошенко поднялся и подошел к карте, —  на Волге – в Ульяновске, в Узбекистане – Ташкентское, на Дальнем Востоке – Благовещенское, здесь рядом – Харьковское. Это – командные, а есть еще и танкотехнические.

— Я хочу поступать в командное училище.

— Тогда, я тебе советую писать заявление в Харьковское. Оно перешло на четырехгодичное обучение, и будет выпускать офицеров уже с высшим образованием.

Тимошенко подошел к книжному шкафу и стал доставать бланк анкеты, образцы автобиографии и заявления:

— А как у тебя со спортом, дружишь или как?

— Занимался акробатикой, теперь – классической борьбой – в "Динамо".

— Успехи есть?

— На последних соревнованиях первый разряд присвоили. 

—Хорошо. Давай оформлять заявление.

Саша взял лист бумаги, образец и старательно стал писать.

Когда все необходимое было написано и анкета заполнена, Тимошенко сложил все бумаги в тонкую папочку, на титульном листе которой было написано "Личное дело" и сказал:

— Это, Саша, только начало. Дальше предстоит еще длинный путь: самое  первое – надо продолжать хорошо учиться и готовиться к выпускным экзаменам. Средний балл аттестата многое значит. Вторая сторона дела, конечно, спорт. Продолжай заниматься, хотя сейчас и зима. А встретимся с тобой теперь только весной,– в апреле, — он ободряюще улыбнулся и протянул руку, — перед районной медкомиссией.

 

Короткие зимние дни быстро пролетали и были заняты тремя основными составляющими: дом, школа, стадион "Динамо". Ушаков незаметно для себя взрослел и набирался знаний. Учился он терпеливо и старательно, зная, для чего все это делает.

Приближались экзамены, которые не казались чем-то непонятным и пугающим. Кроме учебников, Саша крепко сдружился с гантелями и эспандером, не забывая о них ни один день. В зал борьбы "Динамо" он ходил три раза в неделю и по два часа с малыми передышками занимался в своей группе.

Теперь время гуляний и вечерних прогулок составляли только пешие переходы из дома на занятия и наоборот. В воскресные дни еще можно было позволить себе покататься на катке или на санях по крутому спуску бульвара между улицами Кирова, Ворошилова и Дзержинского.

Так и прошла зима.

 

Короткие ночи сменились оживающей природой: таянием снега, новыми запахами, нарастающим ритмом жизни, оптимизмом и улыбками окружающих, надеждами и радостным предчувствием чего-то хорошего, мирного и значительного.

Весна прибавила Ушакову и новые заботы. Параллельно с подготовкой к экзаменам необходимо было продолжать подготовку к медицинской комиссии.

В апреле пришлось не один раз подходить к Нине Ивановне с тем, чтобы отпроситься для посещения поликлиники и сбора всех медицинских документов. Наконец все листочки с печатями и разнообразными штампами были готовы.

В день прохождения медицинской комиссии Саша получил от майора Тимошенко медицинскую карту со своей фотографией и отправился путешествовать по кабинетам. Перед каждым из них стояла очередь, и ребят было достаточно много. В коридоре подвального помещения сновали медицинские работники, офицеры военкомата и полуголые абитуриенты с призывниками. У кого очередь была еще далеко, выходили наверх во двор и сидели на лавочках вокруг клумбы, обогреваясь теплым весенним солнцем. Разговоры и знакомства возникали постоянно.

Какой-то парень с коротко остриженными русыми волосами и сигаретой "Джебл" в руке делился своим опытом:

— Второй раз уже в училище поступаю. Завалил физику прошлым летом в Тульское артиллерийское. А медкомиссию все равно повторно надо проходить, хоть и нормально все тогда было. Он сделал затяжку, осмотрел слушателей и спросил: — Наверное, все по первому разу поступают?

Вокруг утвердительно закивали, а худой паренек с голубой канцелярской папкой спросил у "опытного":

— А в прошлом году много было народа в летное училище?

"Опытный" на минуту задумался, вспоминая, и ответил:

— Да, хватало во все училища, а в летное отсев был самый большой – не проходили электрокардиограмму. Знаешь, этот аппарат не обманешь. Ребята говорили, что главное для летного – здоровье. А экзамены можно и с одной двойкой сдать, – он мечтательно прищурился, — поступай я в летное со здоровьем Кожедуба, можно по физике и "пару" получить.

Окружающие хотели еще что-то узнать, но от здания раздался голос:

— Журавлев, твоя очередь подходит к хирургу.

Рассказчик быстро вскочил и удалился.

На медкомиссию у Саши ушло полдня. Его осматривали, взвешивали, вращали; просили дуть, приседать, закрывать поочередно глаза…

В последнем кабинете осмотра, уже в два часа дня, он сдал свою медицинскую карту. Все как будто прошло хорошо. При посещении кабинетов все медики говорили "Хорошо", "Отлично", "Молодец" и Саша уже уверился в успехе этой комиссии. Но, отоларинголог, осматривая его горло, не стал хвалить, а тяжело вздохнул, и хмуро сказал:

— У тебя, молодой человек, воспалены миндалины, а вообще,  надо бы их удалить.

"Миндалины есть у многих людей, — подумал Саша,— сегодня они воспалены, завтра снова придут в норму".

Но насколько серьезно было замечание врача, он узнал на следующий день, когда спросил о результатах медицинской комиссии у майора Тимошенко.

Майор взял отдельно лежащую кипу личных дел, выбрал одно и протянул Саше:

— Опять проблема появилась, Ушаков. Пока ты медкомиссию не прошел.

На титульном листе личного дела крупными буквами простого карандаша было написано: " Удаление миндалин".

— Надо сделать операцию по удалению. — Майор испытующе посмотрел в Сашины глаза, — согласен? Конечно, это займет время, но и польза от этого тоже есть. Даже, если бы ты никуда не поступал: меньше будешь болеть простудными заболеваниями. Ну, как?

— Конечно, согласен, — ответил Саша.

Все формальности были быстро улажены, и в конце апреля Саша оказался на больничной койке. Палата находилась на третьем этаже  в здании довоенной постройки из темного красного кирпича и рассчитывалась на шесть человек. Окна выходили на улицу, что являлось удачным моментом. Картины за широкими больничными окнами хорошо действовали на пациентов.

Эта больница находилась всего в двух кварталах от швейной фабрики, где работали и мать, и отец.

По вечерам с улицы раздавался зов родителей:

— Саша, Саша!

Улица, тихая, уютная и тенистая, начиналась от центрального универмага и заканчивалась у набережной Днепра. Все голоса снизу слышались очень отчетливо и громко.

Саша открывал окно, махал родителям рукой и тихо говорил:

— Я спускаюсь вниз, во двор.

Небольшой дворик больницы по периметру благоухал в конце апреля огромными кустами сирени. Посредине – клумба с цветами, вокруг – скамейки, несколько абрикосовых деревьев.

В первое такое посещение родители живо интересовались всем, что связано с операцией. Отец озабоченно осмотрел высокие больничные стены и спросил:

— Ты, как, Саша, не боишься? Обычная небольшая операция.

— Нет,— улыбнулся сын, приседая на край скамейки,— обстановка здесь хорошая.

— Мне сказали, что в этой больнице замечательные врачи, — заметила мама.

— И когда назначена операция? — спросил отец.

— На четвертое мая, до обеда.

Отец быстро прикинул и повернулся к маме:
            — Выходит, в четверг следующей недели. Значит, Саша останется здесь на праздники…Конечно, невеселая перспектива, но ничего, — он посмотрел с надеждой на мать, — что-нибудь придумаем, Люба?

— Чего же не придумать, Алексей! – живо откликнулась мать. — После демонстрации сразу навестим, принесем чего-нибудь праздничного Александру. Так что, сынок, главное – не тоскуй. Все это быстро пройдет.

— Быстро, как выстрел, — поддержал отец, — и снова будешь в строю – веселый и здоровый.

Накануне операции пришел брат  Виктор, после обеда – ближе к вечеру.

Брат родился позже Саши на два с половиной года, но в этом возрасте они находили друг с другом общий язык, и по-настоящему дружили.

Витя в этот день оделся в летнюю морскую форму, на ленте бескозырки виднелась надпись "Стремительный". В квартале от больницы, на берегу Днепра стояло двухэтажное кирпичное здание детской речной флотилии. А  рядом, у пирса, колыхался на волнах  сторожевой корабль, который имел название, нанесенное на ленту Витиной бескозырки.

Обменялись рукопожатиями, и присели на скамью у сиреневого куста.

— Родители мне сказали, что операция завтра, — сказал  Витя.

— Да, — подтвердил Саша, — но ты не волнуйся. Знаешь, тут первого мая была и трагедия, и комедия – привезли мужчину, у которого рыбья кость застряла в горле. Как он ругался после того, как ее вытащили. Говорил: " Да кто мне эту рыбу подложил  в тарелку…да такой крупный кусок,…чтобы я еще когда-нибудь рыбу ел, особенно карпа…" Потом  стонал, хрипел, храпел и всю ночь спать не давал.

— Не повезло тебе, — заметил Виктор, — ну ладно, не каждая же ночь бывает такая. О! Чтобы не забыть, — он полез за пазуху и достал сверток в газете.

— Что это?

— Вот, попросил у Светки Губенко смешную книжку для тебя, — Витя развернул газету. — После операции надо что-то веселое читать.

В руках он держал "Двенадцать стульев" И.Ильфа и Е.Петрова.

Оба брата всегда брали книги в детской библиотеке на улице, которая в разные годы носила разные названия. Она именовалась и " улицей Ворошилова", и " 40- летия Октября". Библиотека располагалась в старинном двухэтажном особняке недалеко от резиденции Первого секретаря обкома партии и правительственной гостиницы. Выбор книг здесь состоял из огромного количества изданий, недоступных другим районным библиотекам. И все же  не всегда, вот так – сразу, без очереди, можно было получить книги. Дюма, Адамова, Дойла, О Генри, Эдгара По, Зощенко, Есенина, Ефремова…

Приходя в библиотеку, Саша, обычно, сначала искал книги среди сданных; потом высматривал на полках самые потрепанные, реставрированные.

"Двенадцать стульев" он еще не читал, хотя был наслышан об этом произведении от одноклассников.

— Только не давай никому – Светка просила, — продолжал Витя, — книга библиотечная.

— Расскажи, как у тебя.

— Нормально, видишь,– во флотилию иду заниматься.

Виктор занимался там уже два года.

Саша одобряюще кивнул.

— В этом году уже будет что-то серьезное, — Витя взял прутик и осмотрелся, – где можно чертить,— "Стремительный" мы уже полностью восстановили и подготовили к плаванию  по Днепру, — он прочертил извилистую линию и поставил три кружочка – на концах линии и посредине. — Руководство школы спланировало два маршрута с двумя экипажами: на Киев и на Херсон, в июне и июле, — Виктор  показал на кружки.

— Так это чудесно! — воскликнул Саша, — наконец-то пойдешь в плавание.

— Все-таки я волнуюсь, — брат нахмурился. Ребят во флотилии уже много. Начинали с такой маленькой группы, а теперь, когда нам Днепровская флотилия передала корабль, пришло большое пополнение. Отбор будет строгий. Не всех же возьмут.

— Будем надеяться на лучшее. А ты, куда хочешь пропутешествовать?

— Да, куда возьмут – там и будет интересно. Я же ни в Киеве, ни в Херсоне еще не был. А сами стоянки в пути – у берега и на островах, костры. Представляешь, тут и дежурство на вахте, как отдых. Эх! Только бы взяли!

Расстались братья,  будучи уверенными, в хорошем завтрашнем дне.

Все прошло благополучно.

Через неделю после операции Сашу выписали.

Районная медицинская комиссия скорректировала свое отрицательное решение на положительное.

Еще через пару дней Саша успешно прошел и областную медицинскую комиссию. Эта комиссия заняла намного меньше времени, чем районная. Видимо, областной комиссариат доверял Октябрьскому военному комиссариату, где комиссия, действительно, была строгой во всех отношениях.

С каждым днем Сашино личное дело, как, впрочем, и других абитуриентов, становилось все тяжелее – в нем появлялись все новые документы. Написанные разными почерками, с разными печатями и штампами, на листах разного цвета, из дела торчали разные характеристики. Из школы, из комитета комсомола, из спортивного общества, из общества содействия МВД "Юный дзержинец", из общества охраны зеленых насаждений "Зеленый патруль", запросы, отзывы и многое другое, из чего можно составить первое впечатление о кандидате на учебу в военном учебном заведении.

Дату мандатной комиссии долго не называли. Говорили, что надо собрать достаточно абитуриентов. Но, наконец, эту дату сообщили…                               

                                                                     Глава 2 

В напряженном ожидании мандатной комиссии во дворе и в коридоре первого этажа толпилось человек тридцать. Были и родители кандидатов, рассматриваемых сегодня на комиссии.

            Говорили негромко, отцы и матери напутствовали своих ребят или сосредоточенно молчали. А сами ребята пытались показать непринужденность и раскованность, они улыбались и шутили.

В зал заседаний проследовали два офицера: майор Тимошенко и невысокий стройный капитан. В руках они несли кипы личных дел, что вызвало некоторое оживление в среде ожидающих. Еще через небольшое время в зал прошли члены комиссии и закрыли за собой дверь.

Теперь оставалось только ждать и рассматривать плакаты на стенах.

Саша двинулся по коридору.

"Вызывать все равно будут по фамилиям, не стоит толкаться у двери", — решил он.

Со стен на него смотрели фотографии фронтовиков, снимки военной техники, ордена и медали СССР, карты войсковых операций Великой Отечественной войны. На стенде с фотографиями Героев Советского Союза Саша увидел знакомое лицо. Михаил Калистратович Лысенко, брат директора школы, выступал перед  школьниками совсем недавно – накануне  Дня Победы…Стенд с правилами поступления в военные  училища…Военная присяга…Знамя части…

Как много смысла в отточенных кратких фразах; "Перед лицом своих  товарищей…", "Не щадя своей крови и самой жизни…", Если же я нарушу…то пусть меня постигнет суровая кара…ненависть и презрение…"

Саша вчитывался в строки, написанные плакатным пером, рассматривал многочисленные фотографии, и в его душе росла все большая уверенность в себе и своем решении. И еще он подумал: «Не получится сейчас, послужу солдатом, и все равно буду снова поступать».

— Ушаков Александр Алексеевич, — позвал женский голос из открытой двери зала.

Саша вошел, представился и посмотрел на членов комиссии. Перед ним прошло уже человек двадцать, но перерыва не делали. Военный комиссар Октябрьского района полковник Дементьев оторвался от лежащего перед ним дела и первым задал вопрос:

— Почему Вы хотите поступать в военное училище? В городе много институтов. А тут – ехать куда-то надо!

— Хочу пойти по стопам отца, он был офицером, воевал…

Седой мужчина с орденскими колодками на сером пиджаке перевел свой взгляд от окна на Сашу и спросил:

— Ты поступаешь в танковое, а сможешь ли поднять снаряд? Броня – дело тяжелое.

— Сумею, — твердо ответил Саша, — я для этого спортом занимаюсь.

— Какие комсомольские поручения выполняешь в школе, — поинтересовалась девушка в белой блузке.

— Оформляю стенгазету, помогаю отстающим  в учебе, строил со всеми стадион, в парке Комсомольской Славы сажали деревья, — перечислил Саша.

Майор Тимошенко, сидевший рядом с военным комиссаром, одобрительно закивал и заметил:

— Хороший кандидат.

Комиссар вполголоса спросил у членов комиссии их мнение и объявил решение:

— Вы зачисляетесь абитуриентом для сдачи вступительных экзаменов в Харьковское гвардейское высшее танковое командное училище. Желаю успешной сдачи этих экзаменов и зачисления курсантом.

Из зала Саша выходил с легким сердцем и улыбкой именинника. Ожидающие и без вопросов «Ну как?» поняли каково решение комиссии по этому пареньку.

Вскоре все ребята, прошедшие мандатную комиссию, уже знали от офицеров второго отделения, когда прибыть за проездными документами и к какому сроку приехать в выбранное военное училище.

Первый этап был пройден.

Саша вышел за железные ворота со звездами и, пройдя к перекрестку, повернул направо. До консультации в школе еще было время, и он решил пройти по кругу, и заодно посмотреть на одного своего приятеля, знакомого с детства.

Тихая тенистая улица с липами и каштанами спускалась к парку имени Шевченко. Только что прошел небольшой теплый майский дождь, не оставивший даже луж, и сейчас воздух был насыщен теплым медовым запахом.

Листья блестели от влаги, капли светились букетом радуги, от асфальта шел легкий пар. По другой стороне улицы группа детского сада во главе с воспитательницей тоже держала путь в парк.

У входа Саша выпил стакан воды с грушевым сиропом и сбежал вниз по лестнице. Широкая аллея, по обе стороны которой росли каштаны, клены, липы и дубы, спускалась к набережной Днепра, голубая полоска которого виднелась на горизонте.

Справа от аллеи стояло старинное двухэтажное здание с парадными лестницами, колоннами, гипсовыми скульптурами. Это был Потемкинский дворец – дворец, построенный по приказу царицы Екатерины Второй и подаренной князю Таврическому за освоение новых земель Малороссии. Теперь это великолепное строение именовалось Дворцом студентов имени Юрия Гагарина.

А вот и старый Приятель, который никуда не уходит со своего места и охраняет дворец. На земле лежал огромный бронзовый лев длиной в два метра. Его спина была натерта до блеска детскими штанишками. Разве мог какой-либо ребенок равнодушно пройти мимо такой чудесной сверкающей большой игрушки? Когда-то Саша смотрел на льва снизу вверх, и даже обойти его было долго. А теперь он выше льва.

— Здравствуй, Лева, — тихо произнес Саша, поглаживая рукой гриву, — как тебе здесь, на посту?

Мимо торопливо прошли несколько студентов с папками и сумками.

«Ко второй ленте надо успеть!» - донеслись их слова.

Саша взглянул на часы и тоже зашагал к выходу из парка.

Дома никого не было: родители – на работе, бабушка, видимо, в магазине.

Коммунальную кухню и все остальные удобства семья Ушаковых делила с Екатериной Платоновной, пенсионеркой. «Платоша», как называл ее в семье отец, до пенсии преподавала в Горном институте иностранные языки и знала этих языков четыре. Поэтому, в свободное от технических переводов время, она с удовольствием учила Сашу английскому помимо школьной программы, начиная с пятого класса. 

Саша разогревал суп, когда соседка вышла на кухню и, обернувшись, сказал:

— Здравствуйте, Екатерина Платоновна, вот и пришло время отобедать!

— Ты зайди ко мне после обеда, расскажешь – что у тебя нового. Хорошо?

— Конечно, зайду, новости есть, — весело ответил Саша.

Когда через полчаса он сообщил свою главную новость, Платоновна немного помолчала, размышляя, и чуть заметно улыбнувшись, сказала:

— Вообще, это, может, и правильно, Саша. И отец у тебя – офицер, и мужчина должен иметь мужскую профессию. В наше время – если не космонавт, то летчик… Но я все-таки думала, что ты обратишь свое внимание на профессию, связанную с иностранными языками. Ведь у тебя есть солидный багаж! Отучился бы, стал дипломатом, поехал бы в Индию.

— В Индию? Почему? — искренне удивился Саша.

— Ты же читал рассказы Киплинга.

Саша молча кивнул.

— Я тоже много читала об Индии, и не только этого автора, — вздохнула соседка. — Так вот: привез бы мне оттуда плод манго, я о нем с детства мечтала, но никогда не пробовала… Ну ладно, решил и решил, правильно. Это – твоя жизнь, тебе лучше знать, что с ней делать, — она еще помолчала, — завтра начнем к выпускному экзамену по английскому готовиться. Если ты, вдруг, получишь «четверку», я на тебя очень серьезно обижусь.

— Спасибо, Екатерина Платоновна, — воодушевленно ответил Саша, — не подведу.

В папку было уложено все необходимое на следующий день, и Саша решил, что теперь можно немного отдохнуть. «Сделал дело – иди во двор смело!» — подумал он, спускаясь с третьего этажа и проходя под аркой во двор. Миновав два высоких, до крыши дома, клена, остановился возле большой беседки со столом посредине. 

Двор был большой: в нем помещались два одноэтажных кирпичных здания, сараи. С одной стороны забор граничил с детским садом, где росла чудесная, темно-фиолетовая, переливающаяся, как бархат, персидская сирень. С другой стороны – между двумя зданиями довоенной постройки – виднелась калитка, ведущая в дневной ясли-сад. Под окнами одноэтажек были разбиты палисадники с цветами и мелким кустарником, по верандам извивались толстые виноградные лозы. Рядом с беседкой росла сирень и несколько абрикосовых деревьев.

Когда кто-либо заходил во двор, он становился объектом наблюдения многочисленных глаз, так как небольшая булыжная площадка у арки сразу делала шаги громкими и отчетливыми. Чужих здесь сразу было видно со всех сторон.

Так что, когда Саша собирался идти гулять, он выглядывал в окно: кто есть во дворе? – все было видно прекрасно.

И в этот начинающийся вечер, он знал, что долго ходить одному ему не придется – друзья увидят его и выйдут во двор.

Появился Гена Бельман, кучерявый темноволосый парень с черными смородинками глаз. Потом – худощавый, высокий и светловолосый Коля Марьяскин. С улицы во двор вместе вошли Света Губенко – стройная русая девушка с двумя косичками, заплетенными розовыми бантами, и Женя Пономаренко – полноватая, с короткой стрижкой каштановых волос.

Обычная компания была в сборе, отсутствовал только Виктор, который еще не вернулся со второй смены.

— Все, ребята, прошел мандатную комиссию! — с задором сказал Саша.

— Поздравляем! — Гена, и затем Коля пожали Сашину руку.

— А я чего-то и не сомневался, — пожал плечами Коля.

— Завидую твоей безмятежности, Николай! — улыбнулся Саша, — а я такой уверенности не имел, пока не прошел мандатную.

— Ты столько готовился, чего было волноваться?

Разговаривая, все вошли в беседку.

— Понимаешь, все-таки это своеобразный экзамен. И принимает его целая комиссия. Отвечаешь на разные вопросы, но что получится в итоге, не знаешь.

— Действительно, — поддержала Света, — борьба с неопределенностью, испытание нервов.

— Теперь-то можно засчитать тебе победу, — засияла Женя, — ты сегодня вроде спортсмена, прибежавшего к финишу…

— Ну, до финиша, Женя, еще далеко, — перебил Саша, — это пока промежуточный этап, впереди еще и выпускные экзамены, и вступительные.

— Все равно, тебе немного легче, считай – уже начал поступать. А мы еще и заявления никуда подать не можем, пока не будет на руках аттестата об окончании школы. Я хочу попытаться прорваться в медицинский, как Олег. — Так звали брата Жени, заканчивающего уже четвертый курс. — А не получится, придется год поработать где-то в больнице.

— Доктор лечит нас от кори, есть учительница в школе… — продекламировал Коля, — а мы с Генкой пойдем в Горный институт, на геологоразведку, — он потряс друга за рукав, — ты еще не передумал?

— Нет, не передумал… Только прошлогодний  конкурс туда был несусветный… А вдруг, не пройдем? — засомневался Гена.

— Ничего, тогда поменяем факультет: вместо поисков ископаемых займемся добычей – тоже интересно. Вместо тундры и тайги полезем в шахту. Видел в музее института антрацит? Как блестит! А подумать – сколько ему лет!

— А как ты, Света? — спросил Саша.

— На биофак, в университет, мне всегда нравилась биология. Только не надо так улыбаться, — она строго посмотрела на Гену, — я знаю, что ты снова скажешь… Лягушки, крысы, кролики. Но дело же не в них, пойми! Главное – это изучение клетки. Ты представляешь, что это даст? Даже увеличение продолжительности жизни: люди станут жить больше ста лет. И смогут даже долететь до какой-нибудь другой планеты, вернувшись обратно еще не старыми людьми. И искоренение всех болезней, подумай! А ты – «антрацит, антрацит».

— Ну, хорошо, — примирительно ответил Гена, — кто тебе мешает? С твоими оценками ты можешь даже и в Москву ехать учиться. В этом мы за тебя спокойны – поступишь.

— Вот и определились, — подытожил Саша, — осталось только все это претворить в жизнь.

— Будем стараться, — засмеялся Коля.

А Гена почесал затылок и хмыкнул, покачав головой.

— Совсем чуть-чуть и школа закончится, — погрустнела Женя, — а дальше – сплошные загадки: сдал – не сдал, зачислен – не зачислен. Но не пройдет и двух месяцев, как каждый будет точно знать: сбылось ли задуманное.

Надейся и жди хорошего, Женя, — подбодрил Коля, — он вышел из беседки и взглянул на длинные тени от деревьев, — вечереет, может, пройдемся куда-нибудь?

Все согласились и пошли  через арку на, шумный даже вечером, проспект Маркса. Остановились у булочной, решая куда направиться: вниз – по  длинному бульвару, протянувшемуся до самого вокзала или вверх –  к оживленной Жовтневой площади.

Гена, что-то вспомнив, спросил:

— Помните, как мы здесь Никиту встречали?

— Помню,… Мы вон там, у Сашкиного клена стояли, — показала Света рукой.

«Сашкиным» этот американский клен назвали потому, что он своими ветвями касался балкона Ушаковых на третьем этаже.

Встречу, которая происходила летом шестьдесят второго, помнили все кроме Коли Марьяскина, который в это время отдыхал с родителями на Азовском море.

В тот день ребята заметили оживление на проспекте: стало больше людей, прибавилось милиции. Узнав от людей о приезде Хрущева, ребята стали у дороги, как раз у клена, и стали ждать.

Сначала показалась милицейская машина. Через громкоговоритель раздавался голос, просивший не толпиться и не выходить на проезжую часть. Спустя минуту показалась открытая «Чайка» с теле и фотооператорами, и сразу за ней такая же открытая – с Никитой Сергеевичем.

Машины двигались не быстро. Хрущев стоял в белом летнем костюме и приветственно махал окружающим шляпой. Вокруг ликовали, энергично махали руками и выкрикивали «Ура!».

Путь кортежа проходил дальше через проспекты  Гагарина и Титова на Южный машиностроительный завод. И вдали долго, затухающими перекатами катились волны бурной человеческой радости и невиданного оживления.

Вот так нежданно-негаданно они увидели главу государства. И сейчас, спустя пять лет, вспоминали свои детские впечатления, взвешивая их уже другими – юношескими мерками…

                                                                       Глава 3 

Эта поездка, совершенная Хрущевым в Днепропетровск в августе шестьдесят второго, запомнилась жителям города: не каждый день увидишь главу государства, да еще в добром здравии, и в таком радостно-приподнятом настроении. Для Никиты Сергеевича этот визит тоже был особенным.

Необходимость ежедневного принятия многочисленных решений требовала хорошего знания предмета, и кабинетный метод Хрущеву не нравился. Посмотреть самому, потрогать, залезть, попытаться понять сложности – было неотъемлемой частью его поведения и главным методом составления оценки. Конечно, он понимал, что невозможно объять всех наук и отраслей экономики в полной мере, но все же...

Все-таки Хрущев считал себя незаурядным человеком, способным разобраться абсолютно во всем и принять подходящее решение. Ну, а если вдруг что-то где-то  будет не так, или тяжело поддаваться, или вообще не поддаваться – в этом случае Никита Сергеевич твердо верил, что все преграды преодолеваются  с помощью партийного слова. Он ни минуты не сомневался в том, что, если принято партийное решение – оно будет выполнено, выполнено в любых условиях, в любых вопросах.

На вершине своих должностей Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР Хрущев считал, что он просто не имеет права чего-то не знать в принципе, поручить кому-то принять за себя важное решение.

 

Специальный поезд был подан к перрону Курского вокзала за тридцать минут до приезда Никиты Сергеевича. В это время в Кремле заканчивалось заседание Совета Министров. Хрущев, обеспокоенный положением на Кубе, потребовал наращивать поставки на Остров Свободы различной продукции: тракторов, удобрений, станков, комбайнов... Обеспокоенность вызывалась резкими заявлениями и угрозами Кубе со стороны Соединенных Штатов.

Заседание проходило по-деловому, но все же растянулось до вечера. Наконец Хрущев резко поднялся и, взглянув на часы, быстро сказал:

— Все! Решили – Кубу мы поддержим, надо налаживать там жизнь. Наши дипломаты говорят, что все на острове еще очень сложно. Ну ладно... — Он оглядел присутствующих, — кто со мной, через десять минут выезжаем.

И решительным шагом пошел к выходу, надевая на ходу поднесенную шляпу.

... «Чайка» плавно подошла к четвертому вагону. Хрущев вышел и стал прощаться с соратниками, остающимися в Москве. Взяв за рукав Брежнева, и подозвав жестом Министра обороны Малиновского, он медленно прошел с ними по перрону, что-то напутственно говоря несколько минут. Затем улыбнулся, помахал всем шляпой с площадки вагона, и дверь закрылась.

Поезд медленно тронулся и покинул перрон, заполненный людьми, машущими шляпами, и лучезарными улыбками. За окном замелькали пригороды, заводские окраины, одинокие электрички, пропускающие литерный поезд. Солнце медленно опускалось за деревья придорожной лесополосы. Не сбавляя скорости, поезд пролетел Подольск.

Хрущев прошел с Помощником в комнату отдыха, снял белый парусиновый пиджак и задумчиво погладил рукой лысую голову. Затем поправил на вешалке вышитую украинскую сорочку и сказал:

— Едем, Мыкола! Достань мне документы по поездке, знаешь какие, и на стол. – Он посмотрел в окно на мелькающие столбы, — через десять минут ко мне Зверева – Министра оборонной промышленности и генерала Воронова из Генерального Штаба.

Пройдя в рабочий кабинет, Хрущев стал просматривать документы из толстой красной папки. Документов было много, но в этой папке он хорошо ориентировался и держал здесь то, что необходимо было держать на своем личном контроле.

Пролистав десяток листов, Хрущев снял трубку с аппарата ВЧ и попросил дежурного по связи соединить его с Марковым – директором завода в Днепропетровске. Бывало, он и сам соединялся с нужным абонентом. Для этого необходимо было набрать двух или трехзначный номер города (небольшая красная книжечка лежала рядом с белым аппаратом) и, услышав ответ дежурной по коммутатору, назвать фамилию. Полный номер абонента ВЧ можно было не знать, потому что в любом городе таких абонентов было немного. Но часто бывало так, что необходимый человек находился в другом городе или в другой стране, и, поэтому через дежурного по связи соединение происходило куда быстрее.

— Слушаю, Никита Сергеевич, — раздался бодрый голос Маркова.

— Не спишь – это хорошо, — констатировал Хрущев, — значит, знаешь, что я к тебе еду. — И, помолчав, уточнил. — Именно к тебе, Иван Борисович, в первую очередь. Партийно-хозяйственный актив в городе проведем – это, понятно, по плану. Но сначала к тебе. Есть что и у тебя отдельно порешать.

— Всегда готов, Никита Сергеевич!

            — Ну, это мы завтра и посмотрим: как и к чему ты готов... А Янов у тебя на заводе?

            — Нет, Никита Сергеевич, он в Харькове – в институте, — растерянно произнес директор, — здесь постоянно находится его заместитель Панов... Толковый конструктор...

— Панов, Панов, — Хрущев побарабанил пальцем по столу и твердо сказал, — мне Главный завтра нужен на заводе.

— Понятно..., — раздумчиво начал Марков, решая как выполнить эту внезапную задачу, но Хрущев перебил его:

— Ты, Иван Борисович, попроси Янова от моего имени приехать на завод. Поезд скоро будет в Харькове, пусть садится в пятый вагон – я предупрежу начальника охраны.

— Все сделаю! — повеселел директор.

— Ну и добро, до завтра.

 

После получасового разговора с Министром Зверевым и генералом Вороновым Хрущев прошел в комнату отдыха и включил телевизор. Показывали ночные новости. На экране проходили картины сельской жизни: стада коров, широкие поля, молочно-товарные фермы, улыбающиеся птичницы, самодеятельность... Новости села сменились новостями промышленности: шахты, домны, мартены, разливка стали, прокатные станы, сотни новых машин...

Хрущев с радостью воспринимал вести об успехах животноводов и сталеваров, но от новостей его отвлек телефонный звонок. Он вышел в кабинет и снял трубку.

Говорил Министр обороны – это был ежедневный доклад об обстановке, который сегодня запоздал. Малиновский докладывал, и пункт за пунктом освещал все вопросы. Хрущев слушал, коротко уточнял, делал пометки в тетради. Когда Маршал Советского Союза дошел до цифры потерь в Вооруженных Силах за сутки, Хрущев нахмурился, слегка пристукнул кулаком по столу и жестко сказал:

— Нельзя такого допускать, Родион Яковлевич! Это же мирное время! И из-за чего?

— Транспортные происшествия, неправильное обращение с оружием...

Хрущев резко перебил:

— Это что выходит? Наши солдаты не знают, как обращаться с техникой и оружием? А кто их учит? Как их учат? — Он постучал пальцем по краю стола. – Береги людей, Родион Яковлевич!

— Сделаем выводы, Никита Сергеевич, — заверил Малиновский. – Голос его звучал твердо.

Хрущев положил трубку и, поднявшись, подошел к окну. В темноте горели далекие огоньки орловских сел. А выше ярко светили далекие звезды.

Неслышно вошел Помощник и остановился у дверей. Он слышал конец разговора и знал, что огорченного Первого лучше не трогать. А Хрущев продолжал смотреть на пробегающие мимо темные деревья лесополосы.

О чем он думал сейчас? Его, несомненно, задела за живое весть о троих безвременно погибших солдатах. О молодых ребятах, у которых остались матери, отцы, невесты... Кем бы они могли стать для своей страны? Да, кем бы они не работали – в стране нет и никогда не будет лишних людей! Прошло семнадцать лет после окончания войны, а население страны, погибшее от огненного урагана, еще не восстановилось. И еще долгие годы будут заживать эти миллионы больших ран.

А может быть, Хрущев думал о военных неудачах в 1942 году? О тех тяжелых  безвозвратных потерях...

... После войны, будучи главой правительства Украины, а затем и партийным руководителем республики, Хрущев много поездил по полям Полтавщины, внимательно руководил восстановлением шахт Донбасса, металлургии Днепропетровска, разрушенного Днепрогэса в Запорожье. Любил и отдыхать в Крыму. Но в Харькове Хрущев бывал редко.

С этим городом были связаны неприятные воспоминания, огромной занозой пожизненно сидевшие в сердце.

В мае того памятного 1942 года Хрущев был Членом Военного Совета Юго-Западного фронта, которым командовал Маршал Советского Союза Тимошенко. Тогда было предпринято наступление Юго-Западного и Южного фронтов с целью освобождения Харькова. Наступление началось 12 мая, но из-за недостатка сил развивалось медленно, соотношение сил и средств не было хорошо просчитано. Фашистам удалось перегруппировать и сконцентрировать свои силы, прорвать оборону Южного фронта и ударить по флангу Юго-Западного фронта. В результате этого удара в районе Барвенково, Лозовой в окружении оказалась большая группировка наших войск. Погибло много людей. Из барвенковского котла удалось выйти двадцати тысячам солдат, а сколько осталось героев на полях этих яростных сражений...

Хрущев всегда помнил эти суровые дни массовых потерь наших войск, и тяжелые тени скорбных размышлений в такие моменты отражались на его лице…

…А поезд отсчитывал километры, за окном проносились полустанки Курской области. Хрущев подошел к рабочему столу и поднял глаза на Помощника.

— Ужинать будете, Никита Сергеевич? — осторожно спросил тот.

— Что у них там? — безразлично бросил Хрущев.

— Телятина, палтус жареный, пельмени, осетрина...

Хрущев жестом остановил Помощника и сказал:

— Попроси, Мыкола, домашнюю жареную колбасу, вареники и кефир.

Помощник задержался в двери и обернулся:

— Никита Сергеевич, а в кинозал пойдете?

— Какое там кино! — ответил Хрущев. — Завтра будет кино... И не в одной серии. Еще немного помиркую и отдыхать. — Он подошел к двери в комнату отдыха, и устало добавил, — Переключи на себя аппараты, я в душ.

 

Днепропетровский вокзал, чисто вымытый и подкрашенный, встретил утром специальный поезд массой народа, но лишних среди них не было, букетами цветов, шеренгой фотоаппаратов и кинокамер, стайкой пионеров в белоснежных блузках (откуда пионеров взяли в каникулы!), оркестром с блестящими трубами, отдельной группой руководителей города и области, десятками строгих молодых людей в одинаковых костюмах.

Из поезда стали выходить люди, их встречали и сопровождали к автобусам. Масса народа сгруппировалась у вагона номер четыре. Прошло несколько томительных минут ожидания и, наконец, двери вагона открылись. На перрон вышел Хрущев. Раздались радостные возгласы, оркестр заиграл встречный марш. К Хрущеву быстрым шагом подошел Первый секретарь областного комитета партии и коротко доложил. В ответ Никита Сергеевич похлопал первого по плечу и, улыбаясь, стал принимать от пионеров букеты цветов. Ослепительно заработали фоторепортеры.

Так, в плотном окружении народа, на ходу беседуя с руководителями области, Хрущев вышел на привокзальную площадь, где людей было еще больше.

Кортеж тронулся и медленно вышел на проспект Маркса. Две машины ГАИ стремительно вырвались на сто метров вперед, перекрывая все движение по пути следования.

Хрущев стоял в открытой «Чайке» и приветствовал, помахивая рукой, массы горожан. Радостная улыбка не сходили с лица, ему нравилось уважение и любовь народа.

Справа остался театр имени Горького, парк имени Чкалова, старинное здание гостиницы «Украина»...

На центральной площади города машины остановились, и Хрущев возложил цветы к памятнику Ленину.

Тронулись дальше. Кортеж проследовал Баррикадную – улицу, названную так в память о действительных событиях, и стал подниматься вверх. У Горного института Хрущева громкими возгласами приветствовали студенты и абитуриенты.

Пересекая трамвайную линию и поворачивая направо, «Чайка» Хрущева пошла совсем медленно. В это время от людей, стоящих на тротуаре, отделилась женщина лет сорока в светло-зеленом платье и сделала несколько быстрых шагов к автомашине. Помощник, стоявший справа от Хрущева, моментально повернулся к ней всем туловищем и сунул правую руку  в карман пиджака. Женщина протянула руку, в которой был большой конверт. Помощник быстро взял белый прямоугольник, и машина резко увеличила скорость.

Стальные ворота Южного машиностроительного завода были открыты и кортеж, не останавливаясь, въехал на территорию, где у заводоуправления уже стояла группа встречающих.

— Ну, здравствуй, Иван Борисович, — тепло поприветствовал директора Хрущев. – Давно хотел к тебе выбраться. Все думал: «Надо к Маркову поехать, посмотреть снова его производство», а вот только сейчас получилось.

Он подошел к рабочим, принял цветы, поинтересовался настроением и, услышав заверения в выполнении планов, ответил:

— А по-другому и быть не может!

Затем заметил директору:

— Долго мы ехали, большой город стал... Пойдем, показывай свое хозяйство.

 Марков не стал говорить, что Хрущева специально везли по кругу, чтобы показать новые цветущие проспекты – гордость города. Он сказал о заводе:

— Хозяйство стало огромным, Никита Сергеевич, и по территории, и по объему производства. И продолжает расширяться.

Вошли в сборочный цех тракторов.

— Сколько вы их в месяц собираете? — поинтересовался Хрущев.

Марков назвал цифру.

— И как конструкция? Крестьянам нравится? Хватает для совхозов? Как с надежностью? Достаточно ли запчастей? — продолжал сыпать вопросы Хрущев.

Отвечали директор и главный инженер. В это время в цехе продолжалась работа – сборка не останавливалась ни на минуту.

После визита в сборочный осмотрели зону отдыха: лужайки, площадки для волейбола и настольного тенниса, беседки для любителей шахмат и домино, цветники, тенистые аллеи у фонтанов и пруд с золотыми рыбками.

С особой гордостью директор показал огромную столовую с десятком поточных линий раздачи и разнообразным меню.

— У меня за тридцать минут весь завод обедает и еще полчаса остается в зоне отдыха побыть, — радостно доложил Марков.

— Хорошо, Иван Борисович, толково, — похвалил Хрущев. – У тебя, как у Форда – конвейер и в столовой. Там, знаешь, времени ни на чем не любят терять, есть чему и поучиться.

Постояв на ярком солнце, Хрущев внимательно посмотрел на огромные заводские корпуса, подошел к Главному конструктору Янову и, пожав его руку, твердо сказал, глядя в глаза:

— Теперь покажешь мне свои изделия, Михаил Кузьмич.

Кортеж машин тронулся с места и покатил к воротам особой зоны завода.

В тамбуре, огороженном от основного цеха алюминиевыми воротами на роликах, все стали надевать белые халаты. Помощник хотел надеть халат на Хрущева, но тот запротестовал:

— Не надо, я и так в белом...

В цехе, матово отражая свет дневных ламп, лежали на стапелях три ракеты. Защитные кожуха еще не были надеты на носовые части и разными цветами сверкали сотни трубок, проводов. Над хитросплетениями этой массы разноцветья колдовали группы сборщиков в белых халатах. Все это напоминало сложную операцию.

Янов подошел ближе к Хрущеву и указал на корпуса ракет:

— Вот это и есть, Никита Сергеевич, наша новая «Отара».

— Что еще за отара? — не сразу понял Хрущев, — ну и имя придумали!

— Нет, — улыбнулся Янов, — к баранам она отношения не имеет. О-тэ-эр, оперативно-тактическая ракета, а индекс у нее другой. Между собой мы зовет ее еще «рэшкой».

Хрущев подошел ближе, коснулся ладонью прохладного корпуса и задумчиво сказал:

— Да, Малиновский хорошо отзывается о ней, он был на испытаниях... Красивая... сигара.

Он стал задавать Янову уточняющие вопросы, прохаживаясь вдоль корпуса ракеты. Янов держался уверенно, и все технические сложности объяснял доступным языком. Это понравилось Хрущеву и он резюмировал:

— Королев у нас создает ракеты одного типа, вы – другие, очень нужные обороне страны...

Отыскав взглядом Министра оборонной промышленности, Хрущев спросил:

— А сколько всего выпущено таких изделий?

Зверев сразу назвал количество.

— Ну, что же, неплохо. — И обратился к генералу Воронову. — А сколько хранится в арсенале?

— После испытаний корпусов, двигателей, практических пусков, госприемки заложено... – Воронов на секунду задумался и доложил точные данные.

Хрущев удовлетворенно кивнул головой и взмахнул рукой:

— Пошли дальше!

За воротами цеха остановились. Ярко светило солнце, пробиваясь сквозь кроны тополей. Рядом был разбит небольшой цветник, над которым мирно жужжали пчелы. Ветерок донес мощный гул турбин пролетающего реактивного лайнера.

— А там что у тебя, Иван Борисович? — Хрущев показал директору на стоящий поодаль большой серый корпус.

— Там, Никита Сергеевич, тоже собираем такие же ракеты.

— У Вас ракеты, как сосиски выскакивают! — рассмеялся Хрущев и заинтересованно уточнил, — а мы можем сейчас посмотреть стендовые испытания двигателя?

Янов отрицательно покачал головой:

— Сегодня по графику ничего нет, Никита Сергеевич, стенд пустой, «сотка» готовится к испытаниям через неделю.

— Что за «сотка»?

— Сотый участок, под землей. Чтобы подготовить, установить, подать топливо, настроить – пройдет много времени... Да и небезопасно это...

Хрущев нахмурил брови и с сожалением вздохнул:

— Хорошо, в следующий раз посмотрю.

 

Визит на завод продолжался два часа. По его окончании кортеж машин быстро промчался по городу и въехал на территорию правительственной резиденции на улице 40-летия Октября – бывшей улице имени Ворошилова.

В послеобеденное время, до самого позднего вечера на эту особую территорию въезжали и выезжали из нее «Чайки», «Волги» и «Зимы». В окнах, закрытых белыми шторами, всю ночь горел свет...

 

В сентябре 1962 года американское правительство окончательно решило силой задушить революцию на Кубе. Была предпринята демонстрация силы: открытое объявление о мобилизации сотни тысяч резервистов, экономическая блокада. Вокруг острова хищными акулами ходили две сотни американских военных кораблей.

Существовал американский секретный план «Мангуста», который предусматривал не только блокаду и политическую изоляцию Кубы, но и внутреннюю подрывную деятельность на острове с физическим устранением Фиделя Кастро и других руководителей революции. Все приготовления для осуществления плана были закончены в июле 1962 года.

В сентябре – октябре на остров Куба прибыло несколько сухогрузов из СССР. На причалы разгружались трактора, комбайны, автомашины, запчасти. По ночам разгрузка не останавливалась – из трюмов извлекали длинные прямоугольные ящики с ... ракетами.

Результатом операции «Анадырь», разработанной Генеральным штабом, явилась перевозка на Кубу более сорока тысяч советских военнослужащих, самолетов, разного оружия. В Карибском море ходили советские корабли и подводные лодки. На острове разместились пять ракетных полков с ракетами Р-12. Сухогрузы «Индигирка» и «Александровск» перевезли  в своих трюмах из Североморска больше ста ядерных боеголовок к ракетам…

 

В октябре американский спутник-шпион передал Пентагону «подарок» – отчетливый снимок ракеты на стартовой позиции у западного побережья Кубы. Это фотоснимок поверг в шок американское руководство и тогдашнего президента США Д.Кеннеди. Установка советских ракет на Кубе вынудила США пойти на переговоры с СССР.

В итоге переговоров ракеты совершили обратное путешествие через океан в СССР, а США сняли морскую блокаду вокруг острова и обязались не совершать агрессии в отношении Кубы.

                                                                              Глава 4 

— Давайте, пойдем к «Сачку», — предложил Саша, и ребята двинулись по проспекту.

«Сачком» называли кинотеатр «Октябрь», расположенный на старейшей площади города – Жовтневой, в прошлом – Соборной. Название «Сачок» кинотеатр получил от студентов, которые ходили сюда в перерывах или, сбегая с лекций из близлежащих институтов: Горного, медицинского, металлургического, химико-технологического.

«Октябрь» имел два зала: красный и синий, а еще отличный буфет в фойе. И залы его никогда не пустовали во время сеансов. По воскресеньям здесь устраивались утренники мультфильмов за символическую плату в десять копеек.

Проходя мимо новой афиши, ребята поделились впечатлениями об очередях, которые здесь бывали при показе фильмов «Человек-амфибия», «Гамлет», «Я шагаю по Москве», «Под черной маской»…

На углу взяли по горячему пирожку с ливером, запили все это газировкой из автомата и, перейдя площадь, не спеша, пошли вдоль Исторического музея.

За оградой музея стояли каменные бабы, трактор времен первых пятилеток  и какая то военная гусеничная машина.

— Саша! — удивленно воскликнула Женя, показывая на эту машину, — это ты на такой коробочке будешь ездить?

Саша снисходительно усмехнулся и со знанием дела ответил:

— Да это же просто танкетка … Т-27. До танка ей, Женя, далеко. Здесь всего два пулемета и два человека экипажа. Она годится только для разведки, а для настоящей войны есть танки с пушкой, сильной броней. Такие, как современные Т-55 или Т-54. А есть еще и тяжелые танки – КВ, ИСы.

— В больших танках тоже тесновато, — сказал Коля, — смотрели же «Четыре танкиста и собака»?

— Что в танке, что в шахте – закрытые объемы, они плохо влияют на организм человека, — заметила Света.

— Ничего подобного, — не согласился Гена, — никуда от этого не денешься, так же как и от батискафа, подводной лодки, комического корабля. Все вредно, а дела делать надо. А иначе – прощай прогресс.

Подошли к школе № 23, где учились Коля, гена и Женя. Отсюда был виден памятник генералу Пушкину – тридцатьчетверка на постаменте с башенным номером 242. К памятнику подходить не стали, а пошли по кругу: мимо областной больницы имени Мечникова в сквер.

Сквер был большим, засажен многочисленными деревьями и кустами сирени. Вечерний воздух, ароматный и свежий, струился сладким бальзамом по аллеям.

Прошли через мемориальный комплекс, где покоились и герои революции, и солдаты Великой Отечественной. Когда-то Коля прошел и посчитал здесь все надгробные гранитные плиты. Их оказалось немало – восемьдесят шесть. В Историческом музее, на экскурсии, им рассказали, какие здесь были кровопролитные бои в далеком сорок третьем году.

Мемориал прошли молча, каждый думал о своем. У Проектного института, где разрабатывали оборудование для угольных шахт, присели на свободную лавочку.

Вечерело и искрения от трамвайных дуг были все ярче, в домах зажигались окна, вспыхнули неоновые буквы «Октябрь» над входом в кинотеатр. По площади и бульварам спешили люди с авоськами. Входная дверь в студенческое общежитие Горного со скрипом ходила в обе стороны. На улице появились суровые люди с повязками «Дружинник». Пора было идти домой…

 

Наступил июнь. В овощных магазинах и на рынках преобладали запахи свежей клубники, черешни и малосольных огурцов из теплиц. Солнце пригревало по-настоящему; буйно росли на клумбах цветы, над ними кружились спутники – пчелы.

Выпускные экзамены успешно завершились: были и «четверки» и «пятерки». Оценкой по английскому языку Платоновна осталась довольна.

На торжественный выпускной вечер Саша ушел из дома  первым, не дожидаясь родителей, пришедших с работы раньше.

Выпускных классов было два – «А» и «Б». Когда Саша пришел сюда первоклашкой, то попал в первый «Г». А девятых классов образовали только два и из «Г» произошел переход в класс «Б». В эти классы учителя сами выбрали учеников, а остальные, кто еще хотел учиться в девятом, ушли в другие школы.

До начала оставалось полчаса. Во дворе школы ходили или стояли группками нарядные выпускники и их родители. Учителя уже были внутри и готовились к первой части торжества.

Стали заходить в актовый зал. Нина Ивановна и классная руководитель класса «А» рассаживали своих ребят на определенные места. Саша сел рядом с Толиком Ковалем, с другой стороны примостился Виталик Котовщиков. Зал быстро заполнялся, вошли старшие Ушаковы и заняли места с левой стороны в пятом ряду. Отец прошелся глазами по залу и, тронув мать за локоть, кивком показал ей Сашу. Таким, как сейчас, актовый зал еще никогда не был. Столы под красным сукном, цветы в вазах; на листах ватмана – рисунки, дружеские шаржи на одноклассников, плакаты над сценой, и вокруг море ослепительных, открытых, доброжелательных улыбок и радостных чистых сердец. Периодически вспыхивали фотовспышки.

Собрание открыл бессменный директор Лысенко, которого ребята знали все десять лет учебы. После его вступительного слова к столу подошла Нина Ивановна и со слезами на глазах пожелала выпускникам удачи на жизненном пути. Говорили родители, лучшие ученики, шефы с металлургического завода, представитель из отдела народного образования.

С громом аплодисментов директор вручил пять золотых медалей. Одну из них получил Виталик Котовщиков.

— Дай взглянуть, — попросил Саша у раскрасневшегося и взволнованного Виталика, — сколько же в нее отличных оценок вошло!

— Особенно в десятом пришлось поднапрячься, — сквозь шум сказал Виталик, хлопая очередным медалистам.

После вручения аттестатов на сцену поднялся скромный седоватый мужчина лет пятидесяти. Это был Марк Аронович Межиричер, преподававший в школе украинский язык и литературу. Он по-настоящему любил свой предмет и три сборника стихов, которые он издал, были написаны на украинском.  Ребята за глаза называли его «Макаронычем».

Зал притих, когда зазвучали его новые стихи о Родине и школьных годах:

Бачу я зэлэный гай, дэ зозулю чуты

Тикы щастя та любов мае в свити бути…

Отзвучали приветственные речи и все стали выходить из зала. Саша с родителями отошли к кабинету биологии. Отец открыл серые корочки, пахнущие свежей типографской краской, сосредоточенно их просмотрел и, передавая аттестат маме, облегченно заметил:

— Ну, что же, совсем неплохо. Такой документ не стыдно показывать. Будем считать, что первый этап жизни ты прошел успешно. Будет дальше легче или труднее – кто его знает. Но, вообще, логика жизни показывает, что почивать не придется. Все какие-то подарки и закавыки эта жизнь подкидывает, а оставлять без решения нельзя, а тем более отступать… съедят без перца. Ну ладно, чего там… Пойдем мы с мамой домой, это твой вечер, дальше не будем здесь мешать.

— Да, отдыхай, сынок, утром ждем, — улыбнулась мама, — аттестат мы с собой заберем, не беспокойся.

Саша вернулся в зал, где во всю кипела работа. Средина зала освобождалась от стульев, ставилась музыкальная аппаратура, огромные черные динамики. Валя Иванов проверял микрофон:

— Раз, два, три, четыре…

У окна Саша Карагодский надувал разноцветные шары.

— Смотри, не лопни! —  поддел Юра Бараш, перенося с Сашей стол.

А когда стол занял другое место – в конце зала, показал на рисунки и спросил:

— Ну, как? Ты себя уже нашел?

— Пока еще не присматривался… Торжественное пока шло, — ответил Саша.

— Ну, зря-зря! Пойдем, глянем! Я уже свой рисунок нашел, между вторым и третьим окнами.

Они подошли к рисунку. Юра был нарисован таким же рыжим, каким и был на самом деле, забивающим костыли в полотно железной дороги. Вдали мчался паровоз под клубами черного дыма.

— Это Ирка Данилова рисовала, — пояснил Юра, склонив голову набок, — здорово приметила, я же в транспортный институт поступаю.

Медленно продвигаясь по периметру зала, они узнавали в рисунках своих одноклассников, хотя никаких надписей и не было.

— Вот Сережа Зингман, он на физико-технический факультет поступает, — узнал Саша.

На рисунке был круглолицый парень в очках с толстой оправой. Перед ним стояла наковальня, и он разбивал молотком ядро атома: каким его обычно изображают – с электронами, протонами, орбитами…

— Кто бы это мог быть? — разглядывал Юра следующий рисунок, — микроскоп… белый халат... Наверное, Света Губенко.

— В точку, — согласился Саша, — а здесь, смотри, тоже в белом халате, но на шапочке – красный крест и трубочка, как у Доктора Пилюлькина! Узнаешь Аллу Геращенко?

— Еще бы! А вот и доменная печь, возле нее Виталик Котовщиков – он в металлургический собрался. Отец работает в Министерстве черной металлургии Украины, так что налицо – преемственность поколений.

На следующем листе были нарисованы горы, сосновые леса, родник и человек, шагающий с огромным рюкзаком за плечами.

— Ну, это Валерка Веяк, у него с детства романтика геолога на первом плане, — сказал Юра, — помнишь, где-то  во втором классе водил нас географ в сквер у Преображенского собора. Там лежали разные камешки от привезенного днепровского песка. Так он всех уверил, что, если светлые камешки обточить, то получатся бриллианты. Набрали этого мусора полные карманы, чтобы дома обрабатывать. Кто знал, что это самый обычный кварц… Молодец, Валерка!

Два шага и вот он – следующий персонаж. У краснозвездного зеленого танка, стоящего среди ромашково – василькового поля, стоял танкист в черном комбинезоне, шлемофоне и с большим гаечным ключом.

— Узнаю – узнаю, — улыбнулся Саша, — и когда это ребята успели столько нарисовать?

В это время продолжалась праздничная суета и в коридоре второго этажа. Здесь накрывали столы и занимались этим мамы – члены женского совета школы и выпускницы. На столы выставлялись бутерброды с колбасой и сыром, конфеты, зефир, печенье, фрукты, домашние булочки и домашние же торты, свежая зелень и овощи. В последнюю очередь открыли и поставили десертное «Рымникское» и сухой «Рислинг». Темные стеклянные бутылки были с лимонадом и квасом, светлые – с «Боржоми» и «Днепровской». Нашлось место и для цветов: они стояли и на длинном праздничном столе, и на отдельных столах у стены, и на подоконниках. В открытую дверь класса математики был виден стол со стоящими в готовности электрическими самоварами.        

Одна из родительниц подошла к актовому залу и позвала:

— Давайте, ребята, к столу…

Затем она высунулась из окна и помахала рукой ребятам, стоящим во дворе школы:

— Поднимайтесь наверх, все готово.

Через несколько минут коридор заполнился приглашенными выпускниками. Оживлено переговариваясь, уселись за стол, над которым витали запахи цветов, свежей нарезанной зелени и сервелата, ванили, варенья и разных фруктов.

— Дорогие ребята! — раздался женский голос.

Роль тамады взяла на себя одна  мама из женсовета – она   подняла стакан с лимонадом,  и торжественно продолжила:

 — Вот и наступил этот день, когда вы прощаетесь со школой. Многие из вас  проучились здесь с первого по десятый класс, и школа многому вас научила…

Речи, видимо, уже порядком наскучили ребятам и они с удовольствием захлопали в ладони, когда это поздравление закончилось, а так как от обеда уже прошло достаточно времени, с удовольствием принялись за еду и напитки. Следующие тосты они слушали только из вежливости, но уже не так внимательно.

Время в разговорах протекало незаметно, за окном постепенно стемнело, и через открытые окна в коридор влетал легкий прохладный ветерок с запахом травы и цветов с клумб.

В актовом зале начались танцы и постепенно все потянулись туда. Вальс сменился твистом, затем медленным танцем. Эстрадные мелодии звучали из мощных динамиков и вырывались через окна на две улицы сразу.

— Потанцуем, Наташа, — пригласил Саша Котомину с первыми тактами песни «Королева красоты».

— Потанцуем, до утра еще все равно далеко, — согласилась Наташа.

Действительно, до утра надо было бодрствовать, хотя это было и непривычно для молодых ребят.

— Знаешь, — продолжила она, — я первый раз вот так, всю ночь, не буду спать. Когда мы ходили в походы – по селам, книги еще дарили сельским школам, помнишь?

— Конечно, помню.

— Так вот, в походах мы тоже ночью долго не спали. Сидели у костра, пели, картошку пекли. Но не всю ночь подряд.

— Да, я тоже, Наташа, – не сова, — заметил  Саша, — но эта ночь особенная, такую никогда не забудешь.

Когда объявили перерыв, Саша решил обойти вокруг школы: когда еще получится сюда вернуться и просто посмотреть на все то, с чем знаком десять лет?

Вот – производственные мастерские. А это двухэтажное здание для младших классов. Это здесь Виктор прыгал на спор со второго этажа на газон. Хорошо, что земля была мягкая. Влетело ему тогда от учительницы, да и от отца тоже сильно досталось: он гневно тряс офицерским ремнем, который называл «старшиной» и ругал Виктора за баловство.

Рядом одноэтажный дом директора, небольшой огород и цветник. Вокруг дома – заборчик высотой в полметра, через который никто никогда не перелезал. Под окнами – буйные кусты сирени, несколько фруктовых деревьев. На здании школы, под металлическими козырьками окон, даже ночью видны написанные мелом названия классов: «7А», «7Б», «8А», «8Б»… Сюда, на небольшие площадки, по субботам складывался металлолом, и потом комиссия, на глаз оценив вес, присуждала классам места и вручала вымпелы со сладкими призами – пряники, конфеты, фрукты.

Класс у Саши был особенный, поэтому и поступали они по-особому. Ребята искали металлолом в течение недели – во время движения из школы и во время игр. Небольшой по весу металл собирали и прятали в сарай, а большой – куски рельсов, трубы, чугунные печки – просто маскировали. В субботу подготовленная ржавчина сообща сволакивалась к своей куче, и потом мальчишки, освободившись,  веселой стайкой сбегали вниз к стадиону «Динамо», где было свободное глиняное футбольное поле.

Возвращались они в школу только к подведению итогов с чувством  исполненного долга и правильно проведенного времени. Результат по металлолому их, конечно, интересовал, но этот интерес был на втором месте после футбола.

А это любимое детище учителя географии – географический городок. В свете фонаря виднелись приборы школьной метеостанции, выкрашенные белой и серой красками. Сколько здесь отработано в трудовую практику! Попасть работать сюда стремилась половина школы, потому что Степан Лукич ставил за отработанный час и два часа, и три. Но старались на совесть. 

Огромные окна спортзала, который своей нижней половиной уходил в подвал, а плоская крыша выходила под окна второго этажа. Ночью подвал был закрыт, подвал тоже, и Саша туда не пошел. Вообще, подвал был интересен тем, что это было чистое, сухое и светлое от дневных ламп, бомбоубежище. Здесь зимой устраивалась большая раздевалка для всей школы, а круглый год репетировал духовой оркестр, никому при этом не мешая.

В светлых окнах второго этажа продолжалось веселье: звучала музыка, слышались радостные возгласы и смех. Саша подошел к асфальтированной площадке перед цветочным газоном. Асфальт здесь ни разу не менялся с той поры, когда все они были первоклассниками, и на этом месте была сделана первая фотография класса – тридцать три малыша-карандаша. Сейчас эти фото бережно хранились в семейных альбомах.

Сколько же дождей и снегов повидала эта площадка! Сотни детских сандалий, кедов, резиновых сапожек и калош, ботинок и туфелек прошли здесь. Километры меловых линий нарисовано здесь для игры в классики или просто для смешных рисунков. Рисунки рисовали самые разные. Чаще всего – это солнце, море и деревья, как мечта о далеких теплых краях. Чайки, голуби, собачки, кошечки, машины, пушки, корабли и самолеты… Потом в эту картинную галерею пришли рисунки другого направления – спутник со звездой, собака «Лайка», кубинский флаг, человек в скафандре космонавта… Асфальт покрылся сотнями мелких и больших трещин, как будто изрытый извилинами мозг. Немой свидетель времени.

Легкий ветерок покачал верхушками деревьев, и они заговорили о приближении утра. Небо стало светлеть, звезды тускнеть и пропадать за редкими облаками.

В беседке сидели Виталик Котовщиков, Саша Карагодский и Валера Веяк.

— Давай к нам! Валера анекдот сейчас расскажет, — махнул рукой Виталик и повернулся к Веяку, — Давай, не тяни, Ушаков еще его не слышал!

— Ну, ладно, — согласился  Валера, — можно и еще раз. Значит, дело было в кабинете химии. Таракан полз к потолку, но не мог через доску перелезть и все на пол падал. Там были химические формулы по органике, написаны, и он их осилить не мог, голова у него кружилась. Ну, как?

— Молодец, нормально, — улыбнулся Саша. — Анекдот, наверное, с намеком, да?

— Считай, что так. Но, вообще, интересно?

— Интересно, Валера, хорошо подметил. Легко только вниз скатываться, до уровня городской канализации. А остальное все тяжело…                               

                                                                      Глава 5 

Шумная толпа вышла через распахнутые металлические ворота и медленно двинулась в предрассветной тишине к парку имени Шевченко. Редкие ранние прохожие безошибочно определяли по светлой одежде – кто эти ребята, и, конечно же, цель их утреннего похода – встречу рассвета.

За воротами школы осталось детство. Никто, проходя через эту незримую черту, не сообразил за громким разговором и шутками, что только что, по пути, они попрощались со школой и больше никогда, вот так вместе этим составом, здесь не пройдут, ведь ничто не повторяется дважды.

Можно, в принципе, остановиться, вернуться в школьный двор и снова пройти через эти ворота, но это уже будет просто ходьба, а не «выход из стен школы», который только что состоялся. А они, гулкие юные сердца, так и не обратили на это внимания...

Впереди еще столько интересного и замечательного! Стоит ли обращать внимание на какие-то кирпичные столбы с воротами и калиткой?

 

— Давайте споем что-нибудь походное, — предложил Дима Горелов.

— Пока рано, — резонно заметила Ира Данилова, люди еще спят, смотри, и машин еще мало, а трамвая вообще не слышно. Лучше сначала до парка дойдем.

Аллеи встретили выпускников запахом утренней свежести, росой на траве, птичьими голосами. Мимо пробежали несколько человек в спортивных костюмах. Ребята пошли мимо закрытых аттракционов, небольшого фонтанчика с питьевой водой, и ступили под сень старых кленов.

— Вот и стали мы на год взрослей

    И пора настает...  — запела Васса Коварская.

— Мы сегодня своих голубей

    Отправляем в прощальный полет, — весело подхватили остальные.

И по аллеям парка далеко разнеслась песня:

     Пусть летят они, летят

     И нигде не встречают преград...

 

      Что же так затуманилась вдруг

      Синева наших глаз

       Это, выпорхнув прямо из рук,

       Годы детства уходят от нас...

 

Здесь можно было петь в полный голос, все любимые песни походов и трудовых лагерей, наполненные оптимизмом и верой только в прекрасное будущее. И, если бы ребятам в это утро кто-то сказал, что будет у них еще впереди и дорога с ухабами, они просто улыбнулись бы этому меланхолику и искренне его пожалели. Не надо шлифовать счастье тупым напильником – оно очень хрупкое.

 

Тенистая аллея вывела на смотровую площадку высокого гранитного правого берега Днепра. Внизу, метрах в тридцати, спокойно текла серая, блестящая в первых лучах, вода. Справа, совсем рядом, одиноким металлическим каркасом чернел стометровый мост, переброшенный на Комсомольский остров. Над Левобережьем вставало солнце, становясь с каждой минутой все ослепительнее. Дома на том берегу казались совсем игрушечными, как из окна взлетевшего к облакам самолета. Низким покрывалом темного воздушного шелка над рекой висел широкий слой дымов: снизу – совсем серый, выше – светлее. На той стороне Днепра было чему дымить: трубопрокатный завод, вагоностроительный... Но все рекорды по высоте труб и дыму уверенно держала Приднепровская ГРЭС. Эта громадина трудилась круглыми сутками, съедая эшелоны угля и вырабатывая электроэнергии в несколько раз больше, чем  знаменитый Днепрогэс, питала электрические механизмы всего огромного промышленного города.

— Здравствуй, солнце! — Наташа Котомина протянула руки к мясокомбинату на той стороне, над которым и поднималось светило.

— И хорошая погода, — добавил Саша Карагодский. — Почему-то в этот день, сколько помню по фильмам, всегда отличное утро.

— Утро завтрашнего дня, начало нового периода в жизни – оно всегда должно быть светлым, — мечтательно произнесла Ира Данилова.

— Да, — поддержал Сережа Зингман, подняв указательный палец вверх, — в этот день погода всегда за молодежь! Дождя нет и не будет.

— Знаете, ребята, — задумчиво сказала Ира, — нам всем должно везти. Такое магическое совпадение редко бывает: и школа у нас номер шестьдесят семь, и заканчиваем мы ее в таком же году. Конечно, это совпадение, но хотелось бы просто верить в хорошую сказку.

— Да уж, — усмехнулся Юра Бараш, — от сказок придется уже отвыкать – школу закончили.

— Нет, Юра, — Саша отрицательно покачал головой, — все равно, без сказки нельзя. Ира в них верит – пусть верит, веру нельзя отнимать.

— Без веры и надежды нельзя, — поддержал Саша Карагодский. А сказки все это и дают. Да ведь, каждый человек, в конце концов, ждет чего-то хорошего и необычного.

— Все правильно, Ира! — Васса Коварская отошла от края обрыва, — что-то в этом есть. И я даже знаю, что именно.

— Что же ты знаешь? — Юра ехидно улыбнулся.

— Ничего такого особенного я не скажу, — все посмотрели на Вассу, — но думаю, что вы все со мной согласитесь... Эти цифры – самые обыкновенные. Семерка считается счастливым числом, а шестерка – несчастливым. И что бы шестерка не делала, она никогда не сможет превратиться в семерку. Как бы ей этого не хотелось. В ней есть что-то очень неподходящее для такого превращения, что-то такое ущербное. И она, эта шестерка, чувствует свое несовершенство, злится, но ничего поделать не может – ей не превзойти семерку. И разница-то всего в одну единицу, а не может. Кстати, в христианстве...

— А еще комсомолка... — перебил Юра, но все на него зашикали.

— ... Так вот, в христианстве цифра семь символизирует Бога, а шестерка – это знак Дьявола, который постоянно Богу мешает в его светлых делах, творит недобрые дела, сеет зло. И главный его вред – постоянные попытки отнять у Бога его паству, то есть учеников. Через ложь, жадность, воровство, пьянство, зависть, стяжательство... Мало ли этих грехов! Но что получается? Можно нечестным путем собрать богатства, упиваться роскошью, блестеть снаружи, но при этом всегда оставаться для истинного мироздания всего лишь презренной шестеркой.

— Золотые слова! — похвалил Саша.

— Еще вспомнила, — продолжила Васса, — девятка считается тоже счастливым числом, особенно у католиков. Она призвана постоянно напоминать Дьяволу, что еще не все потеряно, и, если он перевернет соединения воинские части и организации деяния, как бы, с головы на ноги, то у него еще есть возможность быть прощенным и снова стать Ангелом. Когда-то давно в Италии жил философ Кампанелла, а страна в то время была захвачена Испанией. Он верил в цифры и сказал своим друзьям, что восстание против испанцев необходимо начать, когда наступит 1600 год, так как число «16» состоит из чисел «7» и «9». Но, к сожалению, восстание не имело успеха, а Кампанелла до конца жизни был заточен в тюрьму.

— Интересно, — признал Виталик Котовщиков, — я и не знал!

— Но это все похоже на мистику, — улыбнулась Васса, — а если совсем серьезно, то это совпадение в числах создано для того, чтобы мы никогда не забыли номер нашей школы.

— Думаю, мы и так не забудем, — заверил Юра.

Коля Лукьяненко, молчавший до и во время монолога Вассы, вдруг хлопнул себя по лбу:

— Ребята, а помните «тысячу»? Ну, где-то в четвертом классе это было.

— Что за тысяча, Николай? — заинтересовался Сергей Зингман.

— Вспоминайте! Тамара Сергеевна, учительница математики, нас построила осенью у школы и дала задание: пока идем в парк, считать соединения воинские части и организации шаги парами. А у кого получится тысяча – сразу ей громко сообщить. И вот рядом с мостом Ленка Ткаченко крикнула «Тысяча, тысяча!». Всех прохожих перепугала – они думали, что девочка деньги нашла. А оказалось, что мы прошли целый километр. Первый считанный километр, все вместе. Здорово!

— Здорово! — повторил Саша Карагодский, — а сейчас, похоже, мы проходим вместе уже последние километры.

Все замолчали, стало немного грустно. Мимо торопливо прошли два рыболова и один из них – в соломенной шляпе и тельняшке – с улыбкой помахал свободной рукой:

— С выпуском, ребята! Успехов!

— Интересно, что он с подсаком будет делать? — вполголоса заметил Коля, — неужели надеется что-то крупное поймать?

— Да, экипировались на все случаи, — ответил Саша.

— Я понимаю, подсак – для рыбы килограммов на пять, — продолжил Николай, — а я в этом месте такой рыбы никогда лично не ловил! Красноперочки попадаются, окуньки с ладонь. Но большой рыбы, к сожалению, не встречал. На Самаре... там, может, и есть, а здесь – у острова вода бьется об камни, шум. Проблематично. Тут, вообще, глянь, мусора в воде больше, чем рыбы.

— Может им и повезет, все бывает, — Саша посмотрел вслед рыбакам и обернулся к одноклассникам, — Пойдем дальше?

 

На Комсомольском острове было непривычно тихо в это раннее утро. У причалов лодочной станции стояли шлюпки, катера, несколько яхт класса «Скиф» и «Дельфин». Не скрипели многочисленные карусели, молчали репродукторы. Пение птиц и шелест листьев заполняли мир звуков.

На небольшой возвышенности северной оконечности острова стоял памятник Кобзарю, к которому и подошли ребята. Вылитая из металла скульптура Тараса Шевченко, высотой около десяти метров, запечатлела твердую поступь поэта против ветра, против течения Днепра. Его чуть склоненная большая голова и руки с твердо сжатыми кулаками говорили о твердом бунтарском характере и стальной несгибаемой воле украинского Прометея. На фоне плывущих по небу золотистых облаков казалось, что народный мудрец медленно плывет на острове-корабле по направлению к Киеву.

По железнодорожному мосту, переброшенному частью опор через остров, прогрохотал длинный товарный состав, удаляясь в сторону Игрени. Воды Днепра продолжали лениво течь, ударяясь в гранитные валуны. Качались прибрежные ивы, на камнях еще виднелась роса, солнце уже уверенно взбиралось в синеву неба.

            — Вот здесь когда-то был монастырь, — показал рукой Юра, — а сейчас и камней от него не осталось – разбомбили в войну.

— Да, я помню, что  «Макароныч» рассказывал, — сказал Сергей Зингман, — он говорил, что монахи построили его еще до основания города, и было это еще при Запорожской Сече.

— Жаль, что ничего нет, — с сожалением проговорил Саша, — хотя бы камешек для истории... Здесь могли быть и подземные ходы, монахи увлекались их постройкой. В Киеве таких ходов – километры под землей.

— И зачем здесь ходы на острове? — удивился Юра. – Да и рыть их в граните!

— Хотя бы для укрытия от врагов. А место здесь красивое... Вон куда видать!  В одну сторону – Приднепровск, в другую – и новый мост, и старый – у вокзала. 

— Вот туда и пойдем, если не устали, — предложила Васса.

Никто, конечно, в усталости не сознался, и все дружно повернули к правому берегу.

Они пошли по набережной, а на реке продолжалась своя размеренная жизнь, не прекращающаяся ни днем, ни ночью. Медленно двигались буксиры с баржами, груженными углем и лесом, быстро шныряли моторные лодки с дачниками, раскачивались недалеко от берега плоскодонки с рыбаками. Стремительно, огибая бакены, с бурунами волн и пены, пролетела утренняя «Ракета» на Запорожье. От причала речного вокзала тихо отошел трехпалубный теплоход, дал короткий гудок и развернулся вверх по Днепру.

— На Киев пойдет, — уверенно сказал Толя Коваль. — Эх, красота! В позапрошлом году мы с родителями вот так же – на теплоходе, в Киев пропутешествовали. Не качает, каюта обычная, почти, как в поезде, только вместо окна – иллюминатор.

— И долго? — заинтересовалась Ира Данилова.

— Ну, две ночи ночевали на теплоходе. Вообще, все было толково организовано. Днем, например, Канев – экскурсия, а ночью плывем дальше. Не хочешь на экскурсию или уже все посмотрел – загорай на пляже, у причала... Вот только маху я дал один раз. Залез днем на самую верхнюю палубу. Краска там свежая, все чисто, конечно – дождями моет. Ну, я снял сандалии и пошел себе к трубе. А палуба, оказывается, хорошо накалилась. Иду спокойненько, но чувствую, что горячо. Горячо, но я терплю, думаю – привыкну. Сначала было терпимо, но привыкания не наступило – терпение закончилось. Терпел, пока уже совсем не стал подпрыгивать, как олень. А прошел уже достаточно. Короче... высокими прыжками скакал по горячей палубе обратно – летать-то не умею! Подошвы ног потом долго чувствовал.

— Бедняга, — озабочено сказала Лена Ткаченко, — это у тебя было бесплатное дополнение к экскурсиям – на память о теплоходе.

Незаметно дошли до нового моста и большой гостиницы с именем города. Здесь, на остановке трамвая уже было оживленно, народ торопился по своим делам.

Прощались и уезжали в разные стороны. Дома каждого из них, волнуясь всю ночь, ждали родители.